Неточные совпадения
Мадам Шталь говорила с Кити как с
милым ребенком, на которого любуешься, как на воспоминание своей молодости, и только один раз упомянула о том, что во всех людских горестях утешение дает лишь любовь и вера и что для сострадания к нам Христа нет ничтожных горестей, и тотчас же перевела
разговор на другое.
Во время кадрили ничего значительного не было сказано, шел прерывистый
разговор то о Корсунских, муже и жене, которых он очень забавно описывал, как
милых сорокалетних детей, то о будущем общественном театре, и только один раз
разговор затронул ее за живое, когда он спросил о Левине, тут ли он, и прибавил, что он очень понравился ему.
Грушницкий принял таинственный вид: ходит, закинув руки за спину, и никого не узнает; нога его вдруг выздоровела: он едва хромает. Он нашел случай вступить в
разговор с княгиней и сказал какой-то комплимент княжне: она, видно, не очень разборчива, ибо с тех пор отвечает на его поклон самой
милой улыбкою.
— Не радуйся, однако. Я как-то вступил с нею в
разговор у колодца, случайно; третье слово ее было: «Кто этот господин, у которого такой неприятный тяжелый взгляд? он был с вами, тогда…» Она покраснела и не хотела назвать дня, вспомнив свою
милую выходку. «Вам не нужно сказывать дня, — отвечал я ей, — он вечно будет мне памятен…» Мой друг, Печорин! я тебя не поздравляю; ты у нее на дурном замечании… А, право, жаль! потому что Мери очень мила!..
—
Помилуйте, что ж за приятный
разговор?.. Ничтожный человек, и больше ничего, — отвечал Чичиков.
В пустыне, где один Евгений
Мог оценить его дары,
Господ соседственных селений
Ему не нравились пиры;
Бежал он их беседы шумной,
Их
разговор благоразумный
О сенокосе, о вине,
О псарне, о своей родне,
Конечно, не блистал ни чувством,
Ни поэтическим огнем,
Ни остротою, ни умом,
Ни общежития искусством;
Но
разговор их
милых жен
Гораздо меньше был умен.
«Куда? Уж эти мне поэты!»
— Прощай, Онегин, мне пора.
«Я не держу тебя; но где ты
Свои проводишь вечера?»
— У Лариных. — «Вот это чудно.
Помилуй! и тебе не трудно
Там каждый вечер убивать?»
— Нимало. — «Не могу понять.
Отселе вижу, что такое:
Во-первых (слушай, прав ли я?),
Простая, русская семья,
К гостям усердие большое,
Варенье, вечный
разговорПро дождь, про лён, про скотный двор...
Они дорогой самой краткой
Домой летят во весь опор.
Теперь послушаем украдкой
Героев наших
разговор:
— Ну что ж, Онегин? ты зеваешь. —
«Привычка, Ленский». — Но скучаешь
Ты как-то больше. — «Нет, равно.
Однако в поле уж темно;
Скорей! пошел, пошел, Андрюшка!
Какие глупые места!
А кстати: Ларина проста,
Но очень
милая старушка;
Боюсь: брусничная вода
Мне не наделала б вреда.
— О,
помилуйте,
помилуйте… Мог ли я!.. Ну-с, и довольно! — отрезал Разумихин и круто повернулся с продолжением давешнего
разговора к Зосимову.
Кабанова. Не слыхала, мой друг, не слыхала, лгать не хочу. Уж кабы я слышала, я бы с тобой, мой
милый, тогда не так заговорила. (Вздыхает.) Ох, грех тяжкий! Вот долго ли согрешить-то!
Разговор близкий сердцу пойдет, ну, и согрешишь, рассердишься. Нет, мой друг, говори, что хочешь, про меня. Никому не закажешь говорить: в глаза не посмеют, так за глаза станут.
Паратов.
Помилуйте, за кого же вы меня принимаете! Если женщина свободна, ну, тогда другой
разговор… Я, Лариса Дмитриевна, человек с правилами, брак для меня дело священное. Я этого вольнодумства терпеть не могу. Позвольте узнать: ваш будущий супруг, конечно, обладает многими достоинствами?
Но всего
милее ему было поболтать о женщинах, и так как я, по нелюбви моей к
разговорам на эту тему, не мог быть хорошим собеседником, то он иногда даже огорчался.
— Без десяти минут три, — спокойно произнесла она, взглянув на часы. Все время, пока я говорил о князе, она слушала меня потупившись, с какою-то хитренькою, но
милою усмешкой: она знала, для чего я так хвалю его. Лиза слушала, наклонив голову над работой, и давно уже не ввязывалась в
разговор.
—
Милый мой, — сказал он мне однажды, не дома, а как-то на улице, после длинного
разговора; я провожал его.
«
Милая Наташа, не могу уехать под тяжелым впечатлением вчерашнего
разговора с Игнатьем Никифоровичем…» начал он. «Что же дальше? Просить простить за то, чтò я вчера сказал? Но я сказал то, что думал. И он подумает, что я отрекаюсь. И потом это его вмешательство в мои дела… Нет, не могу», и, почувствовав поднявшуюся опять в нем ненависть к этому чуждому, самоуверенному, непонимающему его человеку, Нехлюдов положил неконченное письмо в карман и, расплатившись, вышел на улицу и поехал догонять партию.
Сначала ученица приняла несколько наружных форм Эмилии; улыбка чаще стала показываться,
разговор становился живее, но через год времени натуры двух девушек заняли места по удельному весу. Рассеянная,
милая Эмилия склонилась перед сильным существом и совершенно подчинилась ученице, видела ее глазами, думала ее мыслями, жила ее улыбкой, ее дружбой.
Больная привязалась к доктору и часто задерживала его своими
разговорами. Чем-то таким хорошим, чистым и нетронутым веяло от этого девичьего лица, которому болезнь придала такую
милую серьезность. Раньше доктор не замечал, какое лицо у Устеньки, а теперь удивлялся ее типичной красоте. Да, это было настоящее русское лицо, хорошее своим простым выражением и какою-то затаенною ласковою силой.
…Я с отрадой смотрю на Аннушку нашу — миловидную наивную болтунью, — в
разговоре она
милее, нежели на письме… Велел принести папку — отдал Аннушке две иллюминованные литографии (виды Везувия — Неаполь и Сорренто), которые я купил в Москве. Она рисует изрядно. Буду видеть и с карандашом в руках. При этом осмотре моих рисунков директриса получила в дар портреты П. Борисова, Волконского и Одоевского…
По всему было заметно, что Илариону Захаревскому тяжело было слышать эти слова брата и стыдно меня; он переменил
разговор и стал расспрашивать меня об деревне моей и, между прочим, объявил мне, что ему писала обо мне сестра его, очень
милая девушка, с которой, действительно, я встречался несколько раз; а инженер в это время распорядился ужином и в своей маленькой, но прелестной столовой угостил нас отличными стерлядями и шампанским.
— Это уже решено,
милая Катя, ведь вы же сами видите, что все решено, — отвечала тихо Наташа и склонила голову. Ей было, видимо, тяжело продолжать
разговор.
—
Помилуй! — говорит. — Да я затем и веду страшные
разговоры, чтоб падший дух в себе подкрепить! Но знаешь, что иногда приходит мне на мысль? — прибавил он печально, — что в этих горах, в виду этой суровой природы, мне суждено испустить многомятежный мой дух!
— Да
помилуй, сударь, разве ты судом меня спрашивал? ведь тот
разговор у нас по душе был.
— Да как же,
помилуйте, ваше превосходительство, — продолжал тот, — какая это партия может быть?.. Жена теперь, по своему воспитанию, слово скажет, а муж и понять его не может! Слыхали мы тоже часто его
разговор с барышней: лям… тлям — и дальше нейдет; ходит только да волосы ерошит.
— О,
помилуйте! Это наша обязанность, — подхватил редактор, быстро опуская на ковер глаза, и потом, как бы желая переменить предмет
разговора, спросил: — Вы ведь, однако, через Москву ехали?
Но замечательно то, что не только князь Гальцин, но и все эти господа, расположившись здесь кто на окне, кто задравши ноги, кто за фортепьянами, казались совсем другими людьми, чем на бульваре: не было этой смешной надутости, высокомерности, которые они выказывали пехотным офицерам; здесь они были между своими в натуре, особенно Калугин и Гальцин, очень
милыми, простодушными, веселыми и добрыми ребятами.
Разговор шел о петербургских сослуживцах и знакомых.
Самая любимая, никогда не иссякающая тема их
разговора, это, конечно, — прошлый недавний бал в Екатерининском институте, со множеством
милых маленьких воспоминаний.
Минуя
разговоры — потому что не тридцать же лет опять болтать, как болтали до сих пор тридцать лет, — я вас спрашиваю, что вам
милее: медленный ли путь, состоящий в сочинении социальных романов и в канцелярском предрешении судеб человеческих на тысячи лет вперед на бумаге, тогда как деспотизм тем временем будет глотать жареные куски, которые вам сами в рот летят и которые вы мимо рта пропускаете, или вы держитесь решения скорого, в чем бы оно ни состояло, но которое наконец развяжет руки и даст человечеству на просторе самому социально устроиться, и уже на деле, а не на бумаге?
— Да я ведь у дела и есть, я именно по поводу воскресенья! — залепетал Петр Степанович. — Ну чем, чем я был в воскресенье, как по-вашему? Именно торопливою срединною бездарностию, и я самым бездарнейшим образом овладел
разговором силой. Но мне всё простили, потому что я, во-первых, с луны, это, кажется, здесь теперь у всех решено; а во-вторых, потому, что
милую историйку рассказал и всех вас выручил, так ли, так ли?
— Главное, то обидно, — жаловался Глумов, — что все это негодяй Прудентов налгал. Предложи он в ту пору параграф о
разговорах — да я бы обеими руками подписался под ним!
Помилуйте! производить
разговоры по программе, утвержденной кварталом, да, пожалуй, еще при депутате от квартала — ведь это уж такая"благопристойность", допустивши которую и"Уставов"писать нет надобности. Параграф первый и единственный — только и всего.
—
Помилуйте! мне Иван Тимофеич, без всякого
разговора, уж три тысячи надавал!
В таком духе
разговор длится и до обеда, и во время обеда, и после обеда. Арине Петровне даже на стуле не сидится от нетерпения. По мере того как Иудушка растабарывает, ей все чаще и чаще приходит на мысль: а что, ежели… прокляну? Но Иудушка даже и не подозревает того, что в душе матери происходит целая буря; он смотрит так ясно и продолжает себе потихоньку да полегоньку притеснять
милого друга маменьку своей безнадежною канителью.
«Ваше благородие, — кричит несчастный, —
помилуйте, будьте отец родной, заставьте за себя век бога молить, не погубите, помилосердствуйте!» Жеребятников только, бывало, того и ждет; тотчас остановит дело и тоже с чувствительным видом начинает
разговор с арестантом...
Пастушка
милая внимала
Друзей открытый
разговорИ, устремив на хана взор,
И улыбалась, и вздыхала.
Бездействие, нега и чистота воздуха, сознание достигнутой цели, прихотливый и небрежный
разговор с приятелем, внезапно вызванный образ
милого существа, все эти разнородные и в то же время почему-то сходные впечатления слились в нем в одно общее чувство, которое и успокоивало его, и волновало, и обессиливало…
— Так точно-с. От съезжей покуда Бог
миловал, а о прочем о чем же нам с господином градоначальником
разговор иметь?
Она сама не прочь была поврать, но всякий раз, когда вранье начинало принимать двусмысленный оборот, она, без всякой, впрочем, строптивости, прерывала
разговор словами: «Нет! об этом вы, пожалуйста, уж забудьте! это не мое! это все принадлежит моему
милому помпадуру!» Одним словом, стояла на страже помпадурова добра.
… Одно письмо было с дороги, другое из Женевы. Оно оканчивалось следующими строками: «Эта встреча, любезная маменька, этот
разговор потрясли меня, — и я, как уже писал вначале, решился возвратиться и начать службу по выборам. Завтра я еду отсюда, пробуду с месяц на берегах Рейна, оттуда — прямо в Тауроген, не останавливаясь… Германия мне страшно надоела. В Петербурге, в Москве я только повидаюсь с знакомыми и тотчас к вам,
милая матушка, к вам в Белое Поле».
Иду я раз таким образом в нескольких
милях от Женевы, долго шел я один… вдруг с боковой дороги вышли на большую человек двадцать крестьян; у них был чрезвычайно жаркий
разговор, с сильной мимикой; они так близко шли от меня и так мало обращали внимания на постороннего, что я мог очень хорошо слышать их
разговор: дело шло о каких-то кантональных выборах; крестьяне разделились на две партии, — завтра надобно было подать окончательные голоса; видно было, что вопрос, их занимавший, поглощал их совершенно: они махали руками, бросали вверх шапки.
Басов. Да, нет, ты не думай… она
милая! Только, знаешь, так как-то, скучает о чем-то… Теперь все скучают… все какие-то настроения… странные
разговоры, вообще, канитель! Кстати, ты женат? То есть, я слышал, что ты развелся с женой.
Опять на холоду, опять без квартиры, опять иду к моим пьяницам-портным… До слез жаль теплого, светлого угла, славных сослуживцев-сторожей,
милых мальчиков… То-то обо мне
разговору будет! [С лишком через двадцать лет я узнал о том, что говорили тогда обо мне после моего исчезновения в прогимназии.]
После
разговора на вокзале эта девушка стала ему еще
милее и дороже.
Если бы Нина даже и проболталась матери, разве не могла она одним из тех быстрых, говорящих взглядов, которыми всегда инстинктивно располагают женщины, сказать ему: «Да, ты угадал, наш
разговор известен… но я все та же,
милый, я все та же, не тревожься».
—
Помилуйте, дядя! обыкновенный светский
разговор: то — нехорошо, другое — скверно, третье — совсем никуда не годится… Только и всего.
Однако ж, хоть вы и возмущаетесь, но, в сущности, ведь не сердитесь… Ведь не сердитесь,
милая? За что же тут сердиться — ведь нынче все можно! В таких
разговорах проходит день до вечера, а там — опять баиньки!
Вышневский. Да вот еще, мой
милый! скажу тебе один раз навсегда: мне твой
разговор не нравится, выраженья твои резки и непочтительны, и я не вижу никакой надобности для тебя расстроиваться. Не думай, чтобы я считал твои мнения оскорбительными — это слишком много чести для тебя, я просто считаю их глупыми. И потому все мои отношения к тебе, кроме начальнических, ты можешь считать совершенно конченными.
Отрадина. Да что за
разговоры,
помилуй! Что ты меня мучить пришел сегодня, что ли?
Коринкина. Ну, уж я умаслю как-нибудь. А ты прежде подготовь его, дай ему тему для
разговора. Распиши ему Кручинину-то, что тебе жалеть ее. Ведь уж тут вертеться, мой
милый, нельзя; я должна знать наверное: друг ты мне или враг.
Анна Михайловна плакала и тосковала в Петербурге, и ее никто не заботился утешать. Один Илья Макарович чаще забегал под различными предлогами, но мало от него было ей утешения: художник сам не мог опомниться от печальной вести и все сводил
разговор на то, что «сгорело созданьице
милое! подсекла его судьбенка». Анна Михайловна, впрочем, и не искала сторонних утешений.
Надя. Бойки очень. И откуда они все это знают! А потом мы целую зиму жили в Москве. Видя все это, моя
милая, и сама стараешься себя облагородить. Уж и держишь себя не так и
разговор стараешься иметь особенный.
— Но как же, однако, моя
милая, делать с разными негодяями и преступниками? — вмешалась в
разговор Анна Юрьевна, далеко не все понимавшая в словах Елены и в то же время весьма заинтересовавшаяся всем этим
разговором.