Неточные совпадения
Живя старою жизнью, она ужасалась на себя, на свое полное непреодолимое равнодушие ко всему своему прошедшему: к
вещам, к привычкам, к людям, любившим и любящим ее, к огорченной этим равнодушием матери, к
милому, прежде больше всего на свете любимому нежному отцу.
В старости у него образовался постоянный взгляд на
вещи и неизменные правила, — но единственно на основании практическом: те поступки и образ жизни, которые доставляли ему счастие или удовольствия, он считал хорошими и находил, что так всегда и всем поступать должно. Он говорил очень увлекательно, и эта способность, мне кажется, усиливала гибкость его правил: он в состоянии был тот же поступок рассказать как самую
милую шалость и как низкую подлость.
Когда кадриль кончилась, Сонечка сказала мне «merci» с таким
милым выражением, как будто я действительно заслужил ее благодарность. Я был в восторге, не помнил себя от радости и сам не мог узнать себя: откуда взялись у меня смелость, уверенность и даже дерзость? «Нет
вещи, которая бы могла меня сконфузить! — думал я, беззаботно разгуливая по зале, — я готов на все!»
—
Помилуйте, да вы деньги можете с них спросить за статью! Какой, однако ж, у вас характер! Живете так уединенно, что таких
вещей, до вас прямо касающихся, не ведаете. Это ведь факт-с.
Лариса (ставит корзинку на стол и рассматривает
вещи в коробочке). Это Вася-то подарил? Недурно. Какой
милый!
— Верю, верю, бабушка! Ну так вот что: пошлите за чиновником в палату и велите написать бумагу: дом,
вещи, землю, все уступаю я
милым моим сестрам, Верочке и Марфеньке, в приданое…
Он сам, этот мрачный и закрытый человек, с тем
милым простодушием, которое он черт знает откуда брал (точно из кармана), когда видел, что это необходимо, — он сам говорил мне, что тогда он был весьма «глупым молодым щенком» и не то что сентиментальным, а так, только что прочел «Антона Горемыку» и «Полиньку Сакс» — две литературные
вещи, имевшие необъятное цивилизующее влияние на тогдашнее подрастающее поколение наше.
— Даже если тут и «пьедестал», то и тогда лучше, — продолжал я, — пьедестал хоть и пьедестал, но сам по себе он очень ценная
вещь. Этот «пьедестал» ведь все тот же «идеал», и вряд ли лучше, что в иной теперешней душе его нет; хоть с маленьким даже уродством, да пусть он есть! И наверно, вы сами думаете так, Васин, голубчик мой Васин,
милый мой Васин! Одним словом, я, конечно, зарапортовался, но вы ведь меня понимаете же. На то вы Васин; и, во всяком случае, я обнимаю вас и целую, Васин!
— Ах, какая прелестная ваза! Какой
милый коврик… — шептала Хина, ощупывая
вещи дрожавшими руками; она вперед смаковала свою добычу и успела прикинуть в уме, какие
вещи она возьмет себе и какие уступит Агриппине Филипьевне. Конечно, себе Хиония Алексеевна облюбовала самые хорошие
вещи, а своей приятельнице великодушно предоставила все то, что было похуже.
Милая Полина, мне так понравилась совершенно новая
вещь, которую я недавно узнала и которой теперь сама занимаюсь с большим усердием, что я хочу описать ее тебе. Я уверена, что ты также заинтересуешься ею. Но главное, ты сама, быть может, найдешь возможность заняться чем-нибудь подобным. Это так приятно, мой друг.
Завет отца и матери, о
милый,
Не смею я нарушить.
Вещим сердцем
Прочуяли они беду, — таить
Велели мне мою любовь от Солнца.
Погибну я. Спаси мою любовь,
Спаси мое сердечко! Пожалей
Снегурочку!
—
Милый князь, — как-то опасливо подхватил поскорее князь Щ., переглянувшись кое с кем из присутствовавших, — рай на земле нелегко достается; а вы все-таки несколько на рай рассчитываете; рай —
вещь трудная, князь, гораздо труднее, чем кажется вашему прекрасному сердцу. Перестанемте лучше, а то мы все опять, пожалуй, сконфузимся, и тогда…
— Он такой
милый; все мы его любим; всегда он готов на всякую услугу, и за тобой он ухаживал, а тут вдруг налетела та-та-та, и вот тебе целая
вещь.
— Господи
помилуй! — воскликнул Вихров. — Я думаю, всякий музыкант прежде всего сам должен иметь в голове сюжет своей оперы; либретто тут
вещь совершенно второстепенная.
«Извините меня,
милый папенька (писал он), но вы, живучи в деревне, до того переплелись со всяким сбродом, что
вещи, не стоящие ломаного гроша, принимают в ваших глазах размеры чего-то важного».
— Смеется — ему что! —
Помилуйте! разве возможная
вещь в торговом деле ненависть питать! Тут, сударь, именно смеяться надо, чтобы завсегда в человеке свободный дух был. Он генерала-то смешками кругом пальца обвел; сунул ему, этта, в руку пакет, с виду толстый-претолстый: как, мол? — ну, тот и смалодушествовал. А в пакете-то ассигнации всё трехрублевые. Таким манером он за каких-нибудь триста рублей сразу человека за собой закрепил. Объясняться генерал-то потом приезжал.
— А что пользы? При людях срамят командира, а потом говорят о дисциплине. Какая тут к бису дисциплина! А ударить его, каналью, не смей. Не-е-ет…
Помилуйте — он личность, он человек! Нет-с, в прежнее время никаких личностев не было, и лупили их, скотов, как сидоровых коз, а у нас были и Севастополь, и итальянский поход, и всякая такая
вещь. Ты меня хоть от службы увольняй, а я все-таки, когда мерзавец этого заслужил, я загляну ему куда следует!
— Конечно, потому что это один из тех
милых петербургских холостяков, которые на подобные
вещи не рискуют, и потому он мелкий, по-моему, человек! — заключила Настенька с одушевлением.
Я смотрел на эти
вещи и, не закрывая глаз, видел ее перед собой то в ту минуту, когда она, выбирая из двух кавалеров, угадывает мое качество, и слышу ее
милый голос, когда она говорит: «Гордость? да?» — и радостно подает мне руку, или когда за ужином пригубливает бокал шампанского и исподлобья смотрит на меня ласкающими глазами.
Выбор пьес был известный — вальсы, галопы, романсы (arrangés) и т. п., — всё тех
милых композиторов, которых всякий человек с немного здравым вкусом отберет вам в нотном магазине небольшую кипу из кучи прекрасных
вещей и скажет: «Вот чего не надо играть, потому что хуже, безвкуснее и бессмысленнее этого никогда ничего не было писано на нотной бумаге», и которых, должно быть, именно поэтому, вы найдете на фортепьянах у каждой русской барышни.
Не успел я произнести эти слова… и вдруг вспомнил! Да, это оно, оно самое!
Помилуйте! ведь еще в школе меня и моих товарищей по классу сочинение заставляли писать на тему:"
Вещий сон Рюрика"… о, господи!
—
Помилуй, душа моя! именно из"Рюрикова
вещего сна"! Мне впоследствии сам маститый историк всю эту проделку рассказывал… он по источникам ее проштудировал! Он, братец, даже с Оффенбахом списывался: нельзя ли, мол, на этот сюжет оперетку сочинить? И если бы смерть не пресекла дней его в самом разгаре подъятых трудов…
…Весна. Каждый день одет в новое, каждый новый день ярче и
милей; хмельно пахнет молодыми травами, свежей зеленью берез, нестерпимо тянет в поле слушать жаворонка, лежа на теплой земле вверх лицом. А я — чищу зимнее платье, помогаю укладывать его в сундук, крошу листовой табак, выбиваю пыль из мебели, с утра до ночи вожусь с неприятными, ненужными мне
вещами.
Сестры еще долго наперебой щебетали, убеждая Екатерину Ивановну в совершенной невинности их знакомства с Сашею. Для большей убедительности они принялись было рассказывать с большою подробностью, что именно и когда они делали с Сашею, но при этом перечне скоро сбились: это же все такие невинные, простые
вещи, что просто и помнить их нет возможности. И Екатерина Ивановна, наконец, вполне поверила в то, что ее Саша и
милые девицы Рутиловы явились невинными жертвами глупой клеветы.
— У черкесов есть очень
милый обычай дарить гостю все, что он похвалит, — сказал я любезно. — Мы с вами хотя и не черкесы, Евпсихий Африканович, но я прошу вас принять от меня эту
вещь на память.
— А вы разве не знали, что за существо мать моя?.. Разве я скрывала от вас когда-нибудь ее
милые качества? Но, может быть, вам ее взгляд на
вещи больше нравится, чем мой; вам тоже, может быть, желалось бы не любить меня, а покупать только!..
— Господи
помилуй! Разве о подобных
вещах спрашивают дам? — возразил Елпидифор Мартыныч, растопыривая руки.
— Да ведь я вас спрашиваю: вы были бы удобный муж? Ах,
милый Потапыч, когда-нибудь… вы, конечно, тоже женитесь… Это очень трудная
вещь,
милый Потапыч, жениться. И главное, не считайте, что все дело в том, чтобы вас обвели вокруг аналоя… Да, да… Конечно, вы это знаете?.. И не придаете никакого значения пустому обряду?.. Ничего вы не знаете,
милый Потапыч… Людям часто кажется, что они знают то, чего они совсем не знают… Ни себя, ни других, ни значения того или другого обряда…
— Тысячи женщин до тебя, о моя прекрасная, задавали своим
милым этот вопрос, и сотни веков после тебя они будут спрашивать об этом своих
милых. Три
вещи есть в мире, непонятные для меня, и четвертую я не постигаю: путь орла в небе, змеи на скале, корабля среди моря и путь мужчины к сердцу женщины. Это не моя мудрость, Суламифь, это слова Агура, сына Иакеева, слышанные от него учениками. Но почтим и чужую мудрость.
— Недоверчивость?.. — повторила с довольно
милой гримасой вдова. — Мужчинам нельзя доверять не только в важных
вещах, но даже и в пустяках.
Федя (жмет руку). Благодарствуйте,
милый князь. Я всегда знал вас за честного, доброго человека. Ну, скажите, как мне быть? Что мне делать? Войдите во все мое положение. Я не стараюсь сделаться лучше. Я негодяй. Но есть
вещи, которые я не могу спокойно делать. Не могу спокойно лгать.
— Что ты делаешь, что собираешься жечь? — сказал он и подошел к портрету. —
Помилуй, это одно из самых лучших твоих произведений. Это ростовщик, который недавно умер; да это совершеннейшая
вещь. Ты ему просто попал не в бровь, а в самые глаза залез. Так в жизнь никогда не глядели глаза, как они глядят у тебя.
—
Помилуйте, Катерина Архиповна, любовь доказывается не в подобных
вещах.
— Благодарю вас, моя
милая! В какой сумме мои
вещи заложены?
— Гм… новенькое, — сонно пробормотал Лысевич и еще глубже забился в угол дивана. — Вся новенькая литература,
милая моя, для нас с вами не подходит. Конечно, она должна быть такою, какова она есть, и не признавать ее — значило бы не признавать естественного порядка
вещей, и я признаю ее, но…
— И казался бы я ей
милее отца и матери,
милее всего рода и племени,
милее красного солнца и
милее всех частых звезд,
милее травы,
милее воды,
милее соли,
милее детей,
милее всех земных
вещей,
милее братьев и сестер,
милее милых товарищей,
милее милых подруг,
милее всего света вольного».
—
Помилуйте, что вы-с? — возразил капитан, конфузясь и делая руками несообразные жесты. — Да я же ничего особенного не сделал, за что благодарить? Телок-с! Собственно говоря, просто неловко, и всякая такая
вещь. Обольяпинов опять сделал не то насмешливый, не то вежливый поклон.
Профессор (строго). Вы говорите, Анна Павловна, что эта девушка, может быть, и эта
милая барышня что-то делали; но свет, который мы все видели, а в первом случае понижение, а во втором — повышение температуры, а волнение и вибрирование Гросмана, — что же, это тоже делала эта девушка? А это факты, факты, Анна Павловна! Нет, Анна Павловна, есть
вещи, которые надо исследовать и вполне понимать, чтобы говорить о них, —
вещи слишком серьезные, слишком серьезные…
Фон Ранкен. О, это очень приятно! Я крайне люблю, чтобы мне в это время пели. Вы не знаете этого романса… впрочем, о романсах потом. А сперва о некоторых очень, очень интимных
вещах. Вы позволите? Я буду очень осторожен, моя
милая девочка, и ни в каком случае… Вы говорите по-французски?
— Знаешь что,
милый друг, — ты, по-моему, просто-напросто болен… да нет, ты не маши руками, а слушай, что я тебе скажу. Эти
вещи запускать не следует… деньги-то у тебя есть…
Сердце
вещее дрожит;
Робко дева говорит: //"Что ты смолкнул,
милый...
Клементьев. То было ли хоть раз, что я заигрывал с вами? Как же это в то время я обольщал вас? А теперь? Или за границею мало девушек, некого было обольщать? Если бы мои мысли были об этом, некогда было бы мне и вспомнить про вас, расстаться с тою жизнью, чтобы ехать сюда. Там лучше жить, нежели у нас. Вы сама, Наденька, можете понимать это. Вы видите, самые лучшие
вещи, какие у нас есть, едут к нам из-за границы. Зачем же бы мне ехать назад, если бы вы не были для меня
милее всего на свете?
Миша. Да мы можем эдак не по улице…
Помилуйте, Алексей Иваныч, не тревожьтесь… Чего вы можете бояться? Ведь мы тут; ведь мы наблюдаем-с… ведь, кажется, это всё
вещь такая известная-с… Вы вот в три часа вернетесь…
— Пока?.. Чуть-чуть! В продолжение десяти минут «твоя рука в моей руке», — запел граф, — и… ни разу не отдернула ручки… Зацеловал! Но подождем до завтра, а теперь идем. Меня ждут. Ах, да! Мне нужно поговорить с тобой, голубчик, об одной
вещи. Скажи мне,
милый, правду ли говорят, что ты тово… питаешь злостные намерения относительно Наденьки Калининой?
Поэтому я прошу мою
милую Лидиньку
вещи мои собрать и переслать ко мне по прилагаемому адресу мужу моему и мне будет очень приятно видеть у себя всех вас без исключения.
—
Милый друг мой, — часто говорил мне ее брат, вздыхая и красивым писательским жестом откидывая назад волосы, — никогда не судите по наружности! Поглядите вы на эту книгу: она давно уже прочтена, закорузла, растрепана, валяется в пыли, как ненужная
вещь, но раскройте ее, иона заставит вас побледнеть и заплакать. Моя сестра похожа на эту книгу. Приподнимите переплет, загляните в душу, и вас охватит ужас. В какие-нибудь три месяца Вера перенесла, сколько хватило бы на всю человеческую жизнь!
— Что ж, бабушка, за
вещь такая? Лешие у вас тут, что ли, расплодились? Да они ж,
милая, бессемейные, — сам от себя не расплодишься…
—
Милая! мы для наших мужей —
вещь утехи.
— Это у раскольников законоучители так называются.
Помилуйте, давно ли я был чуть не революционер, давно ли все кричали, что мои повести, так сказать, предтеча разных общественных землетрясений? И ничего-то у меня такого в помышлениях даже не было. Какое мне дело, пахнут мои
вещи цивизмом или не пахнут, возбуждают они мизерикордию или не возбуждают? Я этого знать не хочу!
«О Мариорица!
милая Мариорица! — думал он, — мы и заочно чувствуем одно; нам уже скучно друг без друга. Ты теперь между шутами, принуждена сносить плоскости этих двуногих животных; предо мною такой же шут, которого терплю потому только, что он бывает у тебя, что он с тобою часто говорит, что он приносит от тебя частичку тебя,
вещи, на которых покоилась прелестная твоя ручка, слова, которые произносили твои горящие уста, след твоей души».