Неточные совпадения
— У меня просто
голова кружится, — сказал Чичиков, — как подумаешь, что у этого человека десять
миллионов. Это просто даже невероятно.
Русь! вижу тебя, из моего чудного, прекрасного далека тебя вижу: бедно, разбросанно и неприютно в тебе; не развеселят, не испугают взоров дерзкие дива природы, венчанные дерзкими дивами искусства, города с многооконными высокими дворцами, вросшими в утесы, картинные дерева и плющи, вросшие в домы, в шуме и в вечной пыли водопадов; не опрокинется назад
голова посмотреть на громоздящиеся без конца над нею и в вышине каменные глыбы; не блеснут сквозь наброшенные одна на другую темные арки, опутанные виноградными сучьями, плющами и несметными
миллионами диких роз, не блеснут сквозь них вдали вечные линии сияющих гор, несущихся в серебряные ясные небеса.
Выйду сейчас, пойду прямо на Петровский: там где-нибудь выберу большой куст, весь облитый дождем, так что чуть-чуть плечом задеть, и
миллионы брызг обдадут всю
голову…» Он отошел от окна, запер его, зажег свечу, натянул на себя жилетку, пальто, надел шляпу и вышел со свечой в коридор, чтоб отыскать где-нибудь спавшего в каморке между всяким хламом и свечными огарками оборванца, расплатиться с ним за нумер и выйти из гостиницы.
— Слушайте, — пробормотал я совершенно неудержимо, но дружески и ужасно любя его, — слушайте: когда Джемс Ротшильд, покойник, парижский, вот что тысячу семьсот
миллионов франков оставил (он кивнул
головой), еще в молодости, когда случайно узнал, за несколько часов раньше всех, об убийстве герцога Беррийского, то тотчас поскорее дал знать кому следует и одной только этой штукой, в один миг, нажил несколько
миллионов, — вот как люди делают!
Мне было что-то вроде откровения, над чем бьются
миллионы человеческих
голов самых гениальнейших и чего никогда не разгадают, — я понял это сразу.
Даже смерть актрисы Колпаковой была вплетена в эту историю двух братьев; эта девушка поплатилась
головой за свое слишком близкое знакомство с наследником приваловских
миллионов.
«Нет, я ей покажу, этой девчонке! — решила Хиония Алексеевна, закидывая гордо свою
голову. — Она воображает, что если у отца
миллионы, так и лучше ее нет на свете…»
Матушка, дождавшись, покуда старика кладут спать, и простившись с Настасьей, спешит в свою спальню. Там она наскоро раздевается и совсем разбитая бросается в постель. В сонной
голове ее мелькает «
миллион»; губы бессознательно лепечут: «Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его…»
Слово «
миллион» повергает матушку в еще большую задумчивость. Она долгое время молча смотрит в окно и барабанит рукой по столу, но в
голове у нее, очевидно, царит одно слово: «
Миллион!»
Он еще допускал существование министерств (вы помните, милая маменька, его остроумную ипотезу двух министерств: оплодотворения и отчаяния), а следовательно, и возможность административного воздействия; они же ровно ничего не допускали, а только, по выражению моего товарища, Коли Персиянова, требовали
миллион четыреста тысяч
голов.
Когда перед началом все встали и торжественным медленным пологом заколыхался над
головами гимн — сотни труб Музыкального Завода и
миллионы человеческих голосов, — я на секунду забыл все: забыл что-то тревожное, что говорила о сегодняшнем празднике I, забыл, кажется, даже о ней самой.
Жизнь Александра разделялась на две половины. Утро поглощала служба. Он рылся в запыленных делах, соображал вовсе не касавшиеся до него обстоятельства, считал на бумаге
миллионами не принадлежавшие ему деньги. Но порой
голова отказывалась думать за других, перо выпадало из рук, и им овладевала та сладостная нега, на которую сердился Петр Иваныч.
Показалось Александрову, что он знал эту чудесную девушку давным-давно, может быть, тысячу лет назад, и теперь сразу вновь узнал ее всю и навсегда, и хотя бы прошли еще
миллионы лет, он никогда не позабудет этой грациозной, воздушной фигуры со слегка склоненной
головой, этого неповторяющегося, единственного «своего» лица с нежным и умным лбом под темными каштаново-рыжими волосами, заплетенными в корону, этих больших внимательных серых глаз, у которых раек был в тончайшем мраморном узоре, и вокруг синих зрачков играли крошечные золотые кристаллики, и этой чуть заметной ласковой улыбки на необыкновенных губах, такой совершенной формы, какую Александров видел только в корпусе, в рисовальном классе, когда, по указанию старого Шмелькова, он срисовывал с гипсового бюста одну из Венер.
«Вступить в страну, зарезать человека, который защищает свой дом, потому что он одет в блузу и у него нет на
голове военной фуражки; сжигать дома бедняков, которым есть нечего, разбивать, красть мебель, выпивать вино из чужих погребов, насиловать женщин на улицах, сжигать пороху на
миллионы франков и оставить после себя разорение, болезни, — это называется не впадать в самый грубый материализм.
Чтобы заглушить мелочные чувства, он спешил думать о том, что и он сам, и Хоботов, и Михаил Аверьяныч должны рано или поздно погибнуть, не оставив в природе даже отпечатка. Если вообразить, что через
миллион лет мимо земного шара пролетит в пространстве какой-нибудь дух, то он увидит только глину и
голые утесы. Все — и культура, и нравственный закон — пропадет и даже лопухом не порастет. Что же значат стыд перед лавочником, ничтожный Хоботов, тяжелая дружба Михаила Аверьяныча? Все это вздор и пустяки.
Но такие рассуждения уже не помогали. Едва он воображал земной шар через
миллион лет, как из-за
голого утеса показывался Хоботов в высоких сапогах или напряженно хохочущий Михаил Аверьяныч и даже слышался стыдливый шепот: «А варшавский долг, голубчик, возвращу на этих днях… Непременно».
Когда крестный говорил о чиновниках, он вспомнил о лицах, бывших на обеде, вспомнил бойкого секретаря, и в
голове его мелькнула мысль о том, что этот кругленький человечек, наверно, имеет не больше тысячи рублей в год, а у него, Фомы, —
миллион. Но этот человек живет так легко и свободно, а он, Фома, не умеет, конфузится жить. Это сопоставление и речь крестного возбудили в нем целый вихрь мыслей, но он успел схватить и оформить лишь одну из них.
Я проснулся с отяжелевшею, почти разбитою
головой. Тем не менее хитросплетения недавнего сна представлялись мне с такою ясностью, как будто это была самая яркая, самая несомненная действительность. Я даже бросился искать мой
миллион и, нашедши в шкатулке последнее мое выкупное свидетельство, обрадовался ему, как родному отцу.
Заняв во всех банках (вся Россия в то время была, как тенетами, покрыта банками, так что ни одному зайцу не было надежды проскочить, не попав
головой в одну из петель) более
миллиона рублей, он бежал за границу, но в Гамбурге был поймай в ту самую минуту, как садился на отправлявшийся в Америку пароход, и теперь томится в остроге (присяжные заседатели видели в этом происшествии перст божий).
— Что вы! да ведь это целая революция! — А вы как об этом полагали! Мы ведь не немцы, помаленьку не любим! Вон головорезы-то, слышали, чай?
миллион триста тысяч
голов требуют, ну, а мы, им в пику, сорок
миллионов поясниц заполучить желаем!
Друг мой! впервые существо земное так называло Вадима; он не мог разом обнять всё это блаженство; как безумный схватил он себя за
голову, чтобы увериться в том, что это не обман сновидения; улыбка остановилась на устах его — и душа его, обогащенная целым чувством, сделалась подобна временщику, который, получив
миллион и не умея употребить его, прячет в железный сундук и стережет свое сокровище до конца за жизни.
— Вы знаете ли, maman, что это за ужасный народ! — восклицает он, — они требуют
миллион четыреста тысяч
голов! Je vous demande, si c'est pratique! Я спрашиваю вас, целесообразно ли это!
На этом верные рабы и порешили, хотя предложение Мишки и засело в
голове Савелия железным клином. Мирон Никитич давно хотел прибрать к своим рукам казенный караван — очень уж выгодное дело, ну, да опять, видно, сорвалось. Истинно, что везде одно счастье: не родись ни умен, ни красив, а счастлив. Откуда злобинские
миллионы — тоже счастье, а без счастья и Тарасу Ермилычу цена расколотый грош.
Низенькая, давно штукатуренная комната, с маленькими оконцами,
голыми стенами и некрашеным, покосившимся полом, всего меньше могла навести на мысль о
миллионах.
А почему так? Потому — дело помню, стараюсь, не так, как другие — лежни али глупостями занимаются. А я ночи не сплю. Метель не метель — еду. Ну и дело делается. Они думают, так, шутя денежки наживают. Нет, ты потрудись да
голову поломай. Вот так-то заночуй в поле да ночи не спи. Как подушка от думы в
головах ворочается, — размышлял он с гордостью. — Думают, что в люди выходят по счастью. Вон Мироновы в
миллионах теперь. А почему? Трудись. Бог и даст. Только бы дал бог здоровья».
Ведь поколения за поколениями
миллионы людей последовательно ломали
голову над их изобретением.
Прихвоснев(следуя за ней с понуренной
головой, недовольным голосом). Ничего, сударыня, мне не надо!
Миллионов бы не взял за это!
И Саша мой любил его рассказ
Про сборища народные, про шумный
Напор страстей и про последний час
Венчанного страдальца… Над безумной
Парижскою толпою много раз
Носилося его воображенье:
Там слышал он святых
голов паденье,
Меж тем как нищих буйный
миллионКричал, смеясь: «Да здравствует закон!»
И в недостатке хлеба или злата,
Просил одной лишь крови у Марата.
У Патапа Максимыча в самом деле новые мысли в
голове забродили. Когда он ходил взад и вперед по горницам, гадая про будущие
миллионы, приходило ему и то в
голову, как дочерей устроить. «Не Снежковым чета женихи найдутся, — тогда думал он, — а все ж не выдам Настасью за такого шута, как Михайло Данилыч… Надо мне людей богобоязненных, благочестивых, не скоморохов, что теперь по купечеству пошли. Тогда можно и небогатого в зятья принять, богатства на всех хватит».
Миллионы труждающихся и обремененных осенили крестом свои широкие груди;
миллионы удрученных
голов, с земными поклонами, склонились до сырой земли русской. С церковных папертей и амвонов во всеуслышание раздалось вещее слово. По всем градам и весям, по всем пригородам и слободам, по деревням, посадам и селам церковные колокола прогудели, по лицу всея земли Русской, благовест воли.
— Что, распевало? Аль ежовски посиделки отрыгаются?.. — с усмешкой спросил у него осиповский тысячник. — Или тебя уж очень сокрушила Лизка скорохватовская? Целу, слышь, ночь у тебя с ней были шолты́-болты́. Шутка сказать, на десять целковых прокормил да пропоил у этой паскуды Акулины! Станешь так широко мотать, не хватит тебе, дурова
голова, и
миллиона. Акульке радость — во всю, чать, зиму столько ей не выручить, сколько ты ей переплатил. С похмелья, что ли, хворается?..
— Не выпить ли нам, доктор? — предложил Цвибуш. — В нашу беседу начинает вкрадываться фантастический элемент…Бог с ней, с фантазией! Нам ли толковать о
миллионах? Легче мне проглотить собственную
голову, чем увидать когда-нибудь
миллион…Не будем же говорить о деньгах! Разговоры порождают зависть…
— Да, и прибавь, я у самой цели моих желаний и спешу к ней жадно, нетерпеливо, и она близко, моя цель, я почти касаюсь ее моими руками, но для этого мне нужен каждый мой грош: я трясусь над каждою копейкой, и если ты видишь, что я кое-как живу, что у меня в доме есть бронза и бархат, и пара лошадей, то, любезный друг, это все нужно для того, чтобы поймать, исторгнуть из рук тысячи тысяч людей
миллионы, которые они накопили и сберегли для моей недурацкой
головы!
— То-то и есть, но нечего же и
головы вешать. С азбуки нам уже начинать поздно, служба только на кусок хлеба дает, а люди на наших глазах
миллионы составляют; и дураков, надо уповать, еще и на наш век хватит. Бабы-то наши вон раньше нас за ум взялись, и посмотри-ко ты, например, теперь на Бодростину… Та ли это Бодростина, что была Глаша Акатова, которая, в дни нашей глупости, с нами ради принципа питалась снятым молоком? Нет! это не та!
Он то прислушивался к храпу Танасио, разбитого усталостью до полусмерти, и потому умудрившегося уснуть сразу, как только прекратилась неприятельская пальба; то, приподняв
голову с подушки, всматривался в далекое бархатное небо, испещренное
миллионом звезд, глядевшее в узкий просвет палатки.
Позже Катя часто припоминала тот кровавый хмель ненависти, который гудел в эти годы во всех
головах и, казалось, вдруг обнаружил звериную сущность человека. И спрашивала себя через несколько лет: куда же девались эти
миллионы звероподобных существ, захлебывавшихся от бурной злобы и жажды крови?
Он поднял
голову и пристально поглядел на Усатина. Собственные слова не показались ему рисовкой. Ведь он души своей одному делечеству не продавал. Еще у него много жизни впереди. Когда будет ворочать
миллионами, он покажет, что не для одного себя набивал он мошну.
— А если и женится там на какой-нибудь
голой княжне или графине, пусть. Нам за приданым не гнаться стать. Сами капитал десятками
миллионов считаем, — говорил Николай Никандрович лицам, выражавшим опасение, что Сергей Николаевич срубит себе дерево не по плечу.
Жена его с ног до
головы облита корою алмазною: знатоки ценят их в два
миллиона.