Неточные совпадения
Предводителем на
место Снеткова предполагалось поставить или Свияжского или, еще лучше, Неведовского, бывшего
профессора, замечательно умного человека и большого приятеля Сергея Ивановича.
— Вы не можете представить себе, что такое письма солдат в деревню, письма деревни на фронт, — говорил он вполголоса, как бы сообщая секрет. Слушал его профессор-зоолог, угрюмый человек, смотревший на Елену хмурясь и с явным недоумением, точно он затруднялся определить ее
место среди животных. Были еще двое знакомых Самгину — лысый, чистенький старичок, с орденом и длинной поповской фамилией, и пышная томная дама, актриса театра Суворина.
Наконец надо было и ему хлопотать о себе. Но где ему? Райский поднял на ноги все,
профессора приняли участие, писали в Петербург и выхлопотали ему желанное
место в желанном городе.
Во-первых, нечего и говорить, что собственно Европы, европейского быта я не узнал ни на волос; я слушал немецких
профессоров и читал немецкие книги на самом
месте рождения их… вот в чем состояла вся разница.
Но все-таки, как ни блестящи были французы, русские парикмахеры Агапов и Андреев (последний с 1880 года) занимали, как художники своего искусства, первые
места. Андреев даже получил в Париже звание
профессора куафюры, ряд наград и почетных дипломов.
Покойный
профессор, как видно из его рапорта, находил неудобным «ограничивать размер пищи, уже столько лет выдаваемой ссыльнокаторжным, не входя в ближайшее изучение тех условий работы и содержания, в которые эти арестанты поставлены, так как едва ли можно составить здесь точное понятие о качествах того мяса и хлеба, которые на
месте выдаются»; тем не менее все-таки он находил возможным ограничение в году употребления дорогих мясных порций и предложил три табели: две скоромных и одну постную.
Раз я пришел прежде его, и так как лекция была любимого
профессора, на которую сошлись студенты, не имевшие обыкновения всегда ходить на лекции, и
места все были заняты, я сел на
место Оперова, положил на пюпитр свои тетради, а сам вышел.
— Нет, это он так, давал мне свой посмотреть, господин
профессор, — нашелся Иконин, и опять слово господин
профессор было последнее слово, которое он произнес на этом
месте; и опять, проходя назад мимо меня, он взглянул на
профессоров, на меня, улыбнулся и пожал плечами, с выражением, говорившим: «Ничего, брат!» (Я после узнал, что Иконин уже третий год являлся на вступительный экзамен.)
Но, кроме этой, оказались и другие причины отказа от
места воспитателя: его соблазняла гремевшая в то время слава одного незабвенного
профессора, и он, в свою очередь, полетел на кафедру, к которой готовился, чтобы испробовать и свои орлиные крылья.
По приезде в Кузьмищево Егор Егорыч ничего не сказал об этом свидании с архиереем ни у себя в семье, ни отцу Василию из опасения, что из всех этих обещаний владыки, пожалуй, ничего не выйдет; но Евгений, однако, исполнил, что сказал, и Егор Егорыч получил от него письмо, которым преосвященный просил от его имени предложить отцу Василию
место ключаря при кафедральном губернском соборе, а также и должность
профессора церковной истории в семинарии.
Сведения, полученные бабушкою о Червеве от Патрикея, заключались в том, что Мефодий Мироныч был
профессором в семинарии, но «чем-то проштрафился» и, выйдя в отставку, насилу добыл себе
место в частном училище в их городе.
Со стен смотрели картины, изображающие раскрытые желудки, разрезы кишок и пузыри, «ведущие благополучные существования». Два скелета по обе стороны кафедры стояли, вытянув руки книзу, изнеможенно подогнув колени, свесив набок черепа, и, казалось, слушали со вниманием, как в изложении
профессора рушились одна за другой перегородки, отделяющие традиционные «царства», и простой всасывающий пузырь занимал подобающее
место среди других благополучных существований…
— На первой лекции адъюнкт-профессор Городчанинов сказал нам пошлое, надутое приветствие и, для лучшего ознакомления с студентами, предложил нам, чтоб всякий из нас сказал, какого русского писателя он предпочитает другим и какое именно
место в этом писателе нравится ему более прочих.
— Лови
профессора! — взвизгнул Иванов Панкрату, заплясавшему от ужаса на
месте. — Воды ему… у него удар.
Благодаря тому, что ассистент отозвал
профессора, амебы пролежали полтора часа под действием этого луча, и получилось вот что: в то время как в диске вне луча зернистые амебы лежали вяло и беспомощно, в том
месте, где пролегал красный заостренный меч, происходили странные явления.
И это совершается в том самом
месте, где голос
профессора проповедует с кафедры о юридическом, о гражданском праве!
Профессор кончил и сошел с кафедры. Тогда на
месте его тотчас же появился какой-то лохматый господин и громогласно объявил, что так как
профессор Павлов сослан, то распорядители порешили, что публичные лекции сегодняшним числом прекращаются и никаких более чтений вперед уже не будет.
И здесь уже не было никакого
места рифмоплетению, если только maman не вмешивалась в дело; но всякое более или менее продолжительное вмешательство с ее стороны тотчас же вызывало у
профессора наружу и его стихи и его табакерку.
Она мне, как
профессор, разъяснила, что практически можно знать определенное число тех вещей, в которых человеку прежде уже довелось иметь опыт, а разумно постигать можно все доступное разумению всесторонних свойств предмета, среди действия и условий времени и
места.
Всякого сорта соотечественников встречал я на Марсовом поле, у Корещенко и в других
местах: компанию молодых чиновников министерства финансов и их старосту Григоровича, некоторых
профессоров, художников и всего меньше литераторов.
Тогда-то он и был вынужден поступить на службу столоначальником в военное министерство и бился до назначения его в Варшаву
профессором в главную школу, потом в университет, и получения
места редактора"Варшавского дневника"с хорошим окладом и огромной казенной квартирой. Но это случилось уже к 70-му году.
Клаус давно уже занимал в Дерпте
место директора фармацевтического института,
профессора фармакологии и фармации.
Нисколько не анекдот то, что Камбек,
профессор римского права, коверкал русские слова, попадая на скандальные созвучия, а Фогель лекцию о неумышленных убийствах с смехотворным акцентом неизменно начинал такой тирадой: „Ешели кдо-то фистрэляет на бупличном
месте з пулею и упьет трухаго“.
Учитель словесности уже не так верил в мои таланты. В следующем учебном году я, не смущаясь, однако, приговором казанского
профессора, написал нечто вроде продолжения похождений моего героя, и в довольно обширных размерах.
Место действия был опять Петербург, куда я не попадал до 1855 года. Все это было сочинено по разным повестям и очеркам, читанным в журналах, гораздо больше, чем по каким-нибудь устным рассказам о столичной жизни.
Ректор, либеральный и гуманный И. Е. Андреевский, был смещен, и на его
место назначен
профессор философии и психологии нашего, филологического, факультета, Михаил Иванович Владиславлев.
На их
место назначались русские
профессора.
Он охватил руками острые старческие колени и захихикал, и, косясь на меня через плечо, еще храня на сухих губах отзвуки этого неожиданного и тяжелого смеха, он несколько раз лукаво подморгнул мне, как будто мы с ним только двое знали что-то очень смешное, чего не знает никто. Потом с торжественностью
профессора магии, показывающего фокусы, он высоко поднял руку, плавно опустил ее и осторожнее двумя пальцами коснулся того
места одеяла, под которым находились бы мои ноги, если бы их не отрезали.
Михаил Иванович Владиславлев.
Профессор философии и психологии. Он у нас на первом курсе читал логику. Здоровенный мужичина с широким, плоским лицом, с раскосыми глазами, глядевшими прочь от носа. Смотрел медведем. Читал бездарно. Мне придется о нем рассказывать впоследствии, когда за крепкую благонадежность его сделали ректором на
место смещенного Андреевского.
Телеграммы шли все самые противоречивые: одна — за мир, другая — за войну. Окончательное заседание постоянно отсрочивалось. Вдруг приносилась весть: «Мир заключен!» Оказывалось, неправда. Наконец, полетели черные, зловещие телеграммы: Витте не соглашается ни на какие уступки, ему уже взято
место на пароходе, консультант
профессор Мартенс упаковывает свои чемоданы… Прошел слух, что командующие армиями съехались к Линевичу на военный совет, что на днях готовится наступление.
Тем не менее гетман всеми силами старался привлечь канцлера в Москву, и когда наконец он был туда призван, старался облегчить ему путешествие и рекомендовал ему в спутники
профессора и доктора Авраама Бергова, брата лейб-медика и тайного советника Германа Бергова. Сожаление и печаль относительно болезни вице-канцлера едва ли были совершенно искренни. Воронцов был в тесной связи с Шуваловым и с нетерпением ожидал минуты занять
место Бестужева.
Иногда
профессор истории, среди красноречивого повествования о победах Александра Великого, от которых передвигался с
места на
место парик ученого, густые брови его колебались, подобно Юпитеровым бровям в страх земнородным, и кафедра трещала под молотом его могущей длани, — иногда, говорю я, великий педагог умильно обращался к Адольфу со следующим возгласом...
И теперь он говорил очень умно и хорошо о том, что культура улучшает частичные формы жизни, но в целом оставляет какой-то диссонанс, какое-то пустое и темное
место, которое все чувствуют, но не умеют назвать, — но была в его речи неуверенность и неровность, как у
профессора, который не уверен во внимании своей аудитории и чувствует ее тревожное и далекое от лекции настроение. И нечто другое было в его речи: что-то подкрадывающееся, скользящее и беспокойно пытающее. Он чаще обыкновенного обращался к Павлу...
При сем он, развивая мысль свою о нетерпимости, привел на память
место из речи заслуженного московского
профессора Грановского „О современном состоянии и значении всеобщей истории“.
А сограждане сумасшедшего
профессора очень покойно читали в этот день листок своей газеты, в котором, между прочим, значилось: «При поверке полевых меж близ деревни Стумдорф оказалось, что один межевой камень выкопан с своего
места каким-то злонамеренным человеком и похищен.