Неточные совпадения
Ему тотчас же представилось, что
мать и сестра знают уже вскользь, по письму Лужина, о некоторой
девице «отъявленного» поведения.
Его ночные думы о
девицах принимали осязаемый характер, возбуждая в теле тревожное, почти болезненное напряжение, оно заставило Клима вспомнить устрашающую книгу профессора Тарновского о пагубном влиянии онанизма, — книгу, которую
мать давно уже предусмотрительно и незаметно подсунула ему.
Она ничуть не считается с тем, что у меня в школе учатся
девицы хороших семейств, — заговорила
мать тоном человека, у которого начинают болеть зубы.
Михаил Макарович хотя и вдовствовал, но жил семейно, имея при себе свою давно уже овдовевшую дочь, в свою очередь
мать двух
девиц, внучек Михаилу Макаровичу.
В заключение, несмотря на свои сорок лет, он обладал замечательно красивой наружностью (глаза у него были совсем «волшебные»).
Матери семейств избегали и боялись его, но
девицы при его появлении расцветали.
На Александровском кладбище я видел черный крест с изображением божией
матери и с такою надписью: «Здесь покоится прах
Девицы Афимьи Курниковой. скончалась в 1888 Году: мая 21 дня.
Смиренный заболотский инок повел скитниц так называемыми «волчьими тропами», прямо через Чистое болото, где дорога пролегала только зимой. Верст двадцать пришлось идти мочежинами, чуть не по колена в воде. В особенно топких местах были проложены неизвестною доброю рукой тоненькие жердочки, но пробираться по ним было еще труднее, чем идти прямо болотом. Молодые
девицы еще проходили, а
мать Енафа раз десять совсем было «огрузла», так что инок Кирилл должен был ее вытаскивать.
— Значит, хоронится от тебя… Тоже совестно. А есть у них такой духовный брат, трехлеточек-мальчик. Глебом звать… Авгарь-то
матерью ему родной приходится, а зовет духовным братом. В скитах его еще прижила, а здесь-то ей как будто совестно с ребенком объявиться, потому как название ей
девица, да еще духовная сестра. Ну, Таисья-то к себе и укрыла мальчонка… Прячет, говорю, от тебя-то!
Тихо, без всякого движения сидела на постели монахиня, устремив полные благоговейных слез глаза на озаренное лампадой распятие, молча смотрели на нее девушки. Всенощная кончилась, под окном послышались шаги и голос игуменьи, возвращавшейся с
матерью Манефой. Сестра Феоктиста быстро встала, надела свою шапку с покрывалом и, поцеловав обеих
девиц, быстро скользнула за двери игуменьиной кельи.
Не успел я внимательно рассмотреть всех этих диковинок, как Прасковья Ивановна, в сопровождении моей
матери и молодой
девицы с умными и добрыми глазами, но с большим носом и совершенно рябым лицом, воротилась из гостиной и повелительно сказала: «Александра!
Уверяли, что Николай Сергеич, разгадав характер молодого князя, имел намерение употребить все недостатки его в свою пользу; что дочь его Наташа (которой уже было тогда семнадцать лет) сумела влюбить в себя двадцатилетнего юношу; что и отец и
мать этой любви покровительствовали, хотя и делали вид, что ничего не замечают; что хитрая и «безнравственная» Наташа околдовала, наконец, совершенно молодого человека, не видавшего в целый год, ее стараниями, почти ни одной настоящей благородной
девицы, которых так много зреет в почтенных домах соседних помещиков.
Одни из них — вдовы, другие хотя имеют мужей, но маленьких и почти всегда недоумков (чаще всего родители Анны Ивановны прельщаются их относительным матерьяльным довольством); изредка попадаются и
девицы, но почти исключительно у
матерей, которые сами были в свое время Аннами Ивановнами.
После обедни он пошел к императрице и в семейном кругу провел несколько минут, шутя с детьми и женой. Потом он через Эрмитаж зашел к министру двора Волконскому и, между прочим, поручил ему выдавать из своих особенных сумм ежегодную пенсию
матери вчерашней
девицы. И от него поехал на свою обычную прогулку.
— Я Бога боюсь, Егор Ильич; а происходит все оттого, что вы эгоисты-с и родительницу не любите-с, — с достоинством отвечала
девица Перепелицына. — Отчего вам было, спервоначалу, воли их не уважить-с? Они вам мать-с. А я вам неправды не стану говорить-с. Я сама подполковничья дочь, а не какая-нибудь-с.
Раздирающий душу вопль генеральши, покатившейся в кресле; столбняк
девицы Перепелицыной перед неожиданным поступком до сих пор всегда покорного дяди; ахи и охи приживалок; испуганная до обморока Настенька, около которой увивался отец; обезумевшая от страха Сашенька; дядя, в невыразимом волнении шагавший по комнате и дожидавшийся, когда очнется
мать; наконец, громкий плач Фалалея, оплакивавшего господ своих, — все это составляло картину неизобразимую.
— Но у меня есть престарелая
мать, monseigneur! у меня есть девица-сестра, которую я тщетно стараюсь пристроить!
Когда же я начал умолять его, ссылаясь на престарелую
мать и девицу-сестру, у которой единственное сокровище на земле — ее добродетель, то он не только не внял голосу великодушия, но даже позволил себе несколько двусмысленностей насчет добродетели моей доброй, бедной сестры.
Девицы съезжались в сопровождении своих
матерей, из которых многие и сами тогда еще были довольно молоды и все принадлежали к тогдашнему большому свету.
Старшая
девица Шмидт хотела было блеснуть образованностью и выговорила «et moi aussi», [И я тоже (франц.).] но
мать ее тотчас остановила и сказала...
— Не порядок это, молодец хороший, без
матери беседовать с
девицей, чтобы впредь не было этого!
Он торовато одарял
девиц лентами и гостинцами, парней — деньгами, насмерть поил отцов и
матерей, всех обнимал, встряхивал...
Такой целомудренности лучшая из
матерей могла бы пожелать своей нежно любимой дочери, и девушка эта имела бы право называться скромнейшею из
девиц своего времени.
Ал. Ив. Григорьев и родной брат его Николай Иванович родились в семье владимирского помещика; но поступя на службу, отказались от небольшого имения в пользу преклонной
матери и двух, если не трех, сестер, старых
девиц.
Час обеда приближался,
Топот по двору раздался:
Входят семь богатырей,
Семь румяных усачей.
Старший молвил: «Что за диво!
Все так чисто и красиво.
Кто-то терем прибирал
Да хозяев поджидал.
Кто же? Выдь и покажися,
С нами честно подружися;
Коль ты старый человек,
Дядей будешь нам навек.
Коли парень ты румяный,
Братец будешь нам названый.
Коль старушка, будь нам
мать,
Так и станем величать.
Коли красная
девица,
Будь нам милая сестрица».
— У меня здесь подружка — хорошая
девица, чистая, богатой семьи… ой, как трудно ей, знал бы ты! Вот и ей бы тоже забеременеть: когда её выгонят за это — она бы к
матери крёстной ушла.
Она советовала Хозарову увезти Мари и подать просьбу на
мать за управление имением; а Рожнова сама обещалась засадить в тюрьму за то, что будто бы он обругал ее, благородную
девицу, и обругал такими словами, которых она даже и не слыхивала.
А ты проси
мать, чтобы она взяла тебе жену из Ельца, откуда мы сами с ней родом Там в купечестве мужчины гуляки, но невесты есть настоящие
девицы: не щепотницы, а скромные — на офицеров не смотрят, а в платочке молиться ходят и старым русским крестом крестятся.
Купец рассказал, что дочь его,
девица двадцати двух лет, заболела два года тому назад, после скоропостижной смерти
матери, ахнула, как он говорит, и с тех пор повредилась.
Онуфрий. Да что ты, Коленька, что ты так смотришь, будто прослезиться желаешь? Ты меня прости, душа моя, что я вмешиваюсь в твои дела, но мне, ей-богу, противно смотреть на тебя, душа моя. Словно в патоку бутылку керосину вылили. Была
девица, и ей кушать хотелось, пошла
девица с мамашей погулять — ведь она с
матерью пошла? — что же тут чрезвычайного? Придет
девица, мы ее и покормим, и даже мамашу ихнюю. Зачем же впадать в меланхолию?
Его пример подействовал; два журналиста, в качестве литераторов, почли обязанностию написать каждый по теме; секретарь неаполитанского посольства и молодой <человек>, недавно возвратившихся из путешествия, бредя о Флоренции, положили в урну свои свернутые бумажки; наконец, одна некрасивая
девица, по приказанию своей
матери, со слезами на глазах написала несколько строк по-италиянски, и покраснев по уши, отдала их импровизатору, между тем как дамы смотрели на нее молча, с едва заметной усмешкою.
Впившись глазами в отверстие плахи, стоит возле них по-праздничному разодетая, венком из цветов увенчанная, перворожденная своей
матерью, девочка-подросток с сухой лучиной в высоко поднятой руке [Непременное условие при добываньи «живого огня», чтоб его приняла перворожденная, непорочная
девица.
— Великий благодетель нам Петр Спиридоныч, дай ему, Господи, доброго здравия и души спасения, — молвила
мать Назарета. — День и ночь за него Бога молим. Им только и живем и дышим — много милостей от него видим… А что,
девицы, не пора ль нам и ко дворам?.. Покуда матушка Манефа не встала, я бы вот чайком Василья-то Борисыча напоила… Пойдем-ка, умницы, солнышко-то стало низенько…
Лежит Настя, не шелохнется; приустали резвы ноженьки, притомились белы рученьки, сошел белый свет с ясных очей. Лежит Настя, разметавшись на тесовой кроватушке — скосила ее болезнь трудная… Не дождевая вода в Мать-Сыру Землю уходит, не белы-то снеги от вешнего солнышка тают, не красное солнышко за облачком теряется — тает-потухает бездольная
девица. Вянет майский цвет, тускнет райский свет — красота ненаглядная кончается.
— Слава Господу Богу и Пречистой Владычице Богородице, что было у вас все по-хорошему… Устали, поди, с дороги-то? — прибавила она, приветно улыбнувшись. — Ступайте,
матери, с Богом,
девицы, отдохните, спокойтесь, Господь да будет над вами. Подите.
Неразговорчива была с
девицами и к тому же сонлива
мать Лариса, а Устинья молчала со злости и досады на то, что едет в скит Прасковья Патаповна, что поедет она на богомолье с Васильем Борисычем и что
мать Манефа, пожалуй, с ними ее не отпустит.
Скитских
матерей тоже с
девицами нет.
— Пишите,
девицы: «за здравие Сергия и Домны», — проговорила обычным невозмутимым голосом Манефа. — Третье письмо читай,
мать Таифа.
— Какое веселье! Разве не знаешь? — молвила Марьюшка. — Как допрежь было, так и без тебя. Побалуются маленько
девицы,
мать Виринея ворчать зачнет, началить… Ну, как водится, подмаслим ее, стихеру споем, расхныкается старуха, смякнет — вот и веселье все. Надоела мне эта анафемская жизнь… Хоть бы умереть уж, что ли!.. Один бы конец.
Так говорили
девицы, перебивая друг дружку и ласкаясь к
матери Виринее.
Того в жар кинуло. Повозки с сонными
матерями уехали вперед, Фленушка с Марьюшкой, сбирая ягоды, скрылись в лесной чаще. Никого кругом, а он с глазу нá глаз с приглянувшейся ему пышкой-девицей.
Побывал у Глафириных, побывал и у Жжениных, побеседовал с
матерями, побалясничал с белицами. Надоело. Вспало на ум проведать товарищей вчерашней погулки. Проходя к домику Марьи Гавриловны мимо Манефиной «стаи», услышал он громкий смех и веселый говор
девиц в горницах Фленушки, остановился и присел под растворенным окном на завалинке.
—
Мать Таисея
девицу на «годовую» просит, — сказала Манефа.
— Эка девица-то сдобная да
матерая!..
А по малом времени раскормленные, жирные кони легкой рысцой стали подвозить в Комаров уемистые повозки, нагруженные пуховиками и подушками, на них возлежали тучные
матери и дебелые девицы-келейницы.
Каждый раз поворчит, поворчит да и пошлет
мать Софию, что в ключах у ней ходит, в кладовую за гостинцами
девицам на угощенье.
И
матери Аркадии, и
матери Никаноре неохота была с мягкими перинами расставаться; то ли дело лежать да дремать, чем шагать по засоренному валежником лесу, либо по тоненьким, полусгнившим кладкам перебираться через мочажины и топкие болотца. Строго-настрого
девицам старицы наказали не отходить далеко от дороги, быть на виду и на слуху, и принялись дремать в ехавших шагом повозках.
Приехала из Ярославля к
матери Александре сродница —
девица молодая, купеческого роду, хороших родителей дочь, воспитана по-доброму, в чистоте и страхе Господне, из себя такая красавица, что на редкость.
— И нашим покажи, Василий Борисыч, — молвила Манефа. — Мы ведь поем попросту, как от старых
матерей навыкли, по слуху больше… Не больно много у нас, прости, Христа ради, и таких, чтоб путем и крюки-то разбирали. Ину пору заведут догматик — «Всемирную славу» аль другой какой — один сóблазн: кто в лес, кто по дрова… Не то, что у вас, на Рогожском, там пение ангелоподобное… Поучи, родной, поучи, Василий Борисыч, наших-то
девиц — много тебе благодарна останусь.
Только что обмыли покойницу, взяла Никитишна у Аксиньи Захаровны ключи от сундуков и вынула, что нужно было для погребенья. Дала
девицам кусок тонкого батиста на шитье савана, а первые три стежка заставила сделать самое Аксинью Захаровну. Под венец ли
девицу сряжать, во гроб ли класть ее — всякое шитье
мать должна зачинать — так повелось на Руси…
Выскочили из леса десять парней в красных рубахах и нахлобученных на самые глаза шапках, с лицами, завязанными платками. Взвизгнули
девицы, градом брызнули во все стороны, заголосили
матери, пуще всех кричала и суетилась Флена Васильевна.