Неточные совпадения
А нам земля осталася…
Ой ты, земля помещичья!
Ты нам не
мать, а мачеха
Теперь… «А кто велел? —
Кричат писаки праздные, —
Так вымогать, насиловать
Кормилицу свою!»
А я скажу: — А кто же ждал? —
Ох! эти проповедники!
Кричат: «Довольно барствовать!
Проснись, помещик заспанный!
Вставай! — учись! трудись...
На счастье Левина, старая княгиня прекратила его страдания тем, что сама
встала и посоветовала Кити итти спать. Но и тут не обошлось без нового страдания для Левина. Прощаясь с хозяйкой, Васенька опять хотел поцеловать ее руку, но Кити, покраснев, с наивною грубостью, за которую ей потом выговаривала
мать, сказала, отстраняя руку...
— Auf, Kinder, auf!.. s’ist Zeit. Die Mutter ist schon im Saal, [
Вставать, дети,
вставать!.. пора.
Мать уже в зале (нем.).] — крикнул он добрым немецким голосом, потом подошел ко мне, сел у ног и достал из кармана табакерку. Я притворился, будто сплю. Карл Иваныч сначала понюхал, утер нос, щелкнул пальцами и тогда только принялся за меня. Он, посмеиваясь, начал щекотать мои пятки. — Nu, nun, Faulenzer! [Ну, ну, лентяй! (нем.).] — говорил он.
Аркадий Иванович
встал, засмеялся, поцеловал невесту, потрепал ее по щечке, подтвердил, что скоро приедет, и, заметив в ее глазах хотя и детское любопытство, но вместе с тем и какой-то очень серьезный, немой вопрос, подумал, поцеловал ее в другой раз и тут же искренно подосадовал в душе, что подарок пойдет немедленно на сохранение под замок благоразумнейшей из
матерей.
Он внимательно и с напряжением посмотрел на сестру, но не расслышал или даже не понял ее слов. Потом, в глубокой задумчивости,
встал, подошел к
матери, поцеловал ее, воротился на место и сел.
Встала и говорит: «Если он со двора выходит, а стало быть, здоров, и
мать забыл, значит, неприлично и стыдно
матери у порога стоять и ласки, как подачки, выпрашивать».
Лидия
встала и пригласила всех наверх, к себе. Клим задержался на минуту у зеркала, рассматривая прыщик на губе. Из гостиной вышла
мать; очень удачно сравнив Инокова и Сомову с любителями драматического искусства, которые разыгрывают неудачный водевиль, она положила руку на плечо Клима, спросила...
«Мама, а я еще не сплю», — но вдруг Томилин, запнувшись за что-то, упал на колени, поднял руки, потряс ими, как бы угрожая, зарычал и охватил ноги
матери. Она покачнулась, оттолкнула мохнатую голову и быстро пошла прочь, разрывая шарф. Учитель, тяжело перевалясь с колен на корточки,
встал, вцепился в свои жесткие волосы, приглаживая их, и шагнул вслед за мамой, размахивая рукою. Тут Клим испуганно позвал...
— Ага! — сердито вскричал Варавка и, вскочив на ноги, ушел тяжелой, но быстрой походкой медведя. Клим тоже
встал, но
мать, взяв его под руку, повела к себе, спрашивая...
А через несколько дней, ночью,
встав с постели, чтоб закрыть окно, Клим увидал, что учитель и
мать идут по дорожке сада; мама отмахивается от комаров концом голубого шарфа, учитель, встряхивая медными волосами, курит. Свет луны был так маслянисто густ, что даже дым папиросы окрашивался в золотистый тон. Клим хотел крикнуть...
Он
встал, крепко обнял ее за талию, но тотчас же отвел свою руку, вдруг и впервые чувствуя в
матери женщину.
— Мой взгляд ты знаешь, он не может измениться, — ответила
мать,
вставая и поцеловав его. — Спи!
Утешься, добрая
мать: твой сын вырос на русской почве — не в будничной толпе, с бюргерскими коровьими рогами, с руками, ворочающими жернова. Вблизи была Обломовка: там вечный праздник! Там сбывают с плеч работу, как иго; там барин не
встает с зарей и не ходит по фабрикам около намазанных салом и маслом колес и пружин.
— Я не шучу,
мать! — сказал он, удерживая ее за руку, когда она
встала.
«Да, больше нечего предположить, — смиренно думала она. — Но, Боже мой, какое страдание — нести это милосердие, эту милостыню! Упасть, без надежды
встать — не только в глазах других, но даже в глазах этой бабушки, своей
матери!»
— У
матери двугривенный, девяти лет был, через три дня отдал. — Сказав это, Митя вдруг
встал с места.
Стрелки шли впереди, а я немного отстал от них. За поворотом они увидали на протоке пятнистых оленей — телка и самку. Загурский стрелял и убил матку. Телок не убежал; остановился и недоумевающе смотрел, что люди делают с его
матерью и почему она не
встает с земли. Я велел его прогнать. Трижды Туртыгин прогонял телка, и трижды он возвращался назад. Пришлось пугнуть его собаками.
Михаил Иваныч лежал, и не без некоторого довольства покручивал усы. — «Это еще зачем пожаловала сюда-то? Ведь у меня нет нюхательных спиртов от обмороков», думал он,
вставая при появлении
матери. Но он увидел на ее лице презрительное торжество.
Но я сознавал, что надежды нет, что все кончено. Я чувствовал это по глубокой печали, разлитой кругом, и удивлялся, что еще вчера я мог этого не чувствовать, а еще сегодня веселился так беспечно… И в первый раз
встал перед сознанием вопрос: что же теперь будет с
матерью, болезненной и слабой, и с нами?..
Мать не пошевелилась, не дрогнула, а дверь снова открылась, на пороге
встал дед и сказал торжественно...
Не
вставая, не глядя на него,
мать спросила...
— Поведете? — спросила
мать,
вставая; лицо у нее побелело, глаза жутко сузились, она быстро стала срывать с себя кофту, юбку и, оставшись в одной рубахе, подошла к деду: — Ведите!
Терпения не стало лежать в противном запахе нагретых сальных тряпок, я
встал, пошел на двор, но
мать крикнула...
Ну, вот и пришли они,
мать с отцом, во святой день, в прощеное воскресенье, большие оба, гладкие, чистые;
встал Максим-то против дедушки — а дед ему по плечо, —
встал и говорит: «Не думай, бога ради, Василий Васильевич, что пришел я к тебе по приданое, нет, пришел я отцу жены моей честь воздать».
Тихо, без всякого движения сидела на постели монахиня, устремив полные благоговейных слез глаза на озаренное лампадой распятие, молча смотрели на нее девушки. Всенощная кончилась, под окном послышались шаги и голос игуменьи, возвращавшейся с
матерью Манефой. Сестра Феоктиста быстро
встала, надела свою шапку с покрывалом и, поцеловав обеих девиц, быстро скользнула за двери игуменьиной кельи.
Мать сидела в креслах, печальная и утомленная сборами, хотя она распоряжалась ими, не
вставая с места.
Блюд оказалось множество, точно нас ждали, но все кушанья были так жирны, что
мать и я с сестрицей
встали из-за стола почти голодные.
Проснувшись на другой день поутру ранее обыкновенного, я увидел, что
мать уже
встала, и узнал, что она начала пить свой кумыс и гулять по двору и по дороге, ведущей в Уфу; отец также
встал, а гости наши еще спали: женщины занимали единственную комнату подле нас, отделенную перегородкой, а мужчины спали на подволоке, на толстом слое сена, покрытом кожами и простынями.
Я думал, что мы уж никогда не поедем, как вдруг, о счастливый день!
мать сказала мне, что мы едем завтра. Я чуть не сошел с ума от радости. Милая моя сестрица разделяла ее со мной, радуясь, кажется, более моей радости. Плохо я спал ночь. Никто еще не
вставал, когда я уже был готов совсем. Но вот проснулись в доме, начался шум, беготня, укладыванье, заложили лошадей, подали карету, и, наконец, часов в десять утра мы спустились на перевоз через реку Белую. Вдобавок ко всему Сурка был с нами.
Потом, сказав: «Боже сохрани и помилуй, если он не застанет
матери!» —
встала и ушла в свою спальню.
Мать удивилась моему голосу и даже смутилась, но позволила мне
встать.
Как только я совсем оправился и начал было расспрашивать и рассказывать, моя
мать торопливо
встала и ушла к дедушке, с которым она еще не успела поздороваться: испуганная моей дурнотой, она не заходила в его комнату.
Я не мог вынести этого взгляда и отвернулся; но через несколько минут, поглядев украдкой на швею, увидел, что она точно так же, как и прежде, пристально на меня смотрит; я смутился, даже испугался и, завернувшись с головой своим одеяльцем, смирно пролежал до тех пор, покуда не
встала моя
мать, не ушла в спальню и покуда Евсеич не пришел одеть меня.
Я спросил его о причине, и он,
встав потихоньку, чтоб не разбудить мою
мать, подошел ко мне, сел на диван, на котором я обыкновенно спал, и сказал вполголоса: «Я уж давно не сплю.
На другой день поутру, хорошенько выспавшись под одним пологом с милой моей сестрицей, мы
встали бодры и веселы.
Мать с удовольствием заметила, что следы вчерашних уязвлений, нанесенных мне злыми комарами, почти прошли; с вечера натерли мне лицо, шею и руки каким-то составом; опухоль опала, краснота и жар уменьшились. Сестрицу же комары мало искусали, потому что она рано улеглась под наш полог.
— А вот что такое военная служба!.. — воскликнул Александр Иванович, продолжая ходить и подходя по временам к водке и выпивая по четверть рюмки. — Я-с был девятнадцати лет от роду, титулярный советник, чиновник министерства иностранных дел, но когда в двенадцатом году моей
матери объявили, что я поступил солдатом в полк, она
встала и перекрестилась: «Благодарю тебя, боже, — сказала она, — я узнаю в нем сына моего!»
Мать, не мигая, смотрела. Серая волна солдат колыхнулась и, растянувшись во всю ширину улицы, ровно, холодно двинулась, неся впереди себя редкий гребень серебристо сверкавших зубьев стали. Она, широко шагая,
встала ближе к сыну, видела, как Андрей тоже шагнул вперед Павла и загородил его своим длинным телом.
Павел сошел вниз и
встал рядом с
матерью. Все вокруг загудели, споря друг с другом, волнуясь, вскрикивая.
— Почему, Саша? — лукаво спросила Софья,
вставая и подходя к ней. Вопрос этот показался
матери лишним и обидным для девушки, она вздохнула и, подняв бровь, с упреком посмотрела на Софью.
Встал перед
матерью и, кивая головой, тряс ее руку, говоря...
— Взять их! — вдруг крикнул священник, останавливаясь посреди церкви. Риза исчезла с него, на лице появились седые, строгие усы. Все бросились бежать, и дьякон побежал, швырнув кадило в сторону, схватившись руками за голову, точно хохол.
Мать уронила ребенка на пол, под ноги людей, они обегали его стороной, боязливо оглядываясь на голое тельце, а она
встала на колени и кричала им...
— Вам бы вступиться за Павла-то! — воскликнула
мать,
вставая. — Ведь он ради всех пошел.
— Горит, как восковая свечечка на ветру! — проводила его
мать тихими словами,
встала и вышла на кухню, начала одеваться.
Снова раздались шаги в сенях, дверь торопливо отворилась —
мать снова
встала. Но, к ее удивлению, в кухню вошла девушка небольшого роста, с простым лицом крестьянки и толстой косой светлых волос. Она тихо спросила...
Он поставил чемодан около нее на лавку, быстро вынул папиросу, закурил ее и, приподняв шапку, молча ушел к другой двери.
Мать погладила рукой холодную кожу чемодана, облокотилась на него и, довольная, начала рассматривать публику. Через минуту она
встала и пошла на другую скамью, ближе к выходу на перрон. Чемодан она легко держала в руке, он был невелик, и шла, подняв голову, рассматривая лица, мелькавшие перед нею.
В сенях зашаркали чьи-то ноги,
мать вздрогнула и, напряженно подняв брови,
встала.
Вдруг судьи
встали все сразу.
Мать тоже невольно поднялась на ноги.
— Гляди! — шепнул Сизов, тихонько толкая
мать, и
встал.
Вдруг один из людей громко сказал что-то,
мать вздрогнула, все
встали, она тоже поднялась, схватившись за руку Сизова.
Толкали ее. Но это не останавливало
мать; раздвигая людей плечами и локтями, она медленно протискивалась все ближе к сыну, повинуясь желанию
встать рядом с ним.