Неточные совпадения
Это было приятно
слышать, и Самгин тотчас же вернулся к
Марине.
Самгин отошел от окна, лег на диван и стал думать о женщинах, о Тосе,
Марине. А вечером, в купе вагона, он отдыхал от себя, слушая непрерывную, возбужденную речь Ивана Матвеевича Дронова. Дронов сидел против него, держа в руке стакан белого вина, бутылка была зажата у него между колен, ладонью правой руки он растирал небритый подбородок, щеки, и Самгину казалось, что даже сквозь железный шум под ногами он
слышит треск жестких волос.
Все это текло мимо Самгина, но было неловко, неудобно стоять в стороне, и раза два-три он посетил митинги местных политиков. Все, что
слышал он, все речи ораторов были знакомы ему; он отметил, что левые говорят громко, но слова их стали тусклыми, и чувствовалось, что говорят ораторы слишком напряженно, как бы из последних сил. Он признал, что самое дельное было сказано в городской думе, на собрании кадетской партии, членом ее местного комитета — бывшим поверенным по делам
Марины.
«При первой же возможности перееду в Москву или в Петербург, — печально подумал Самгин. —
Марина? Сегодня или завтра увижу ее,
услышу снисходительные сентенции. Довольно! Где теперь Безбедов?»
Встал и, покачиваясь, шаркая ногами, как старик, ушел. Раньше, чем он вернулся с бутылкой вина, Самгин уверил себя, что сейчас
услышит о
Марине нечто крайне важное для него. Безбедов стоя налил чайный стакан, отпил половину и безнадежно, с угрюмой злостью повторил...
Нечто похожее Самгин
слышал от
Марины, и слова старика легко ложились в память, но говорил старик долго, с торжественной злобой, и слушать его было скучно.
— Нет, — сухо ответил Самгин и, желая
услышать еще что-нибудь о
Марине, снова заговорил о ней.
«Сейчас — о
Марине», — предупредил себя Самгин, чувствуя, что хмельная болтовня Безбедова возрождает в нем антипатию к этому человеку. Но выжить его было трудно, и соблазняла надежда
услышать что-нибудь о
Марине.
Он
слышал: террористы убили в Петербурге полковника Мина, укротителя Московского восстания, в Интерлакене стреляли в какого-то немца, приняв его за министра Дурново, военно-полевой суд не сокращает количества революционных выступлений анархистов, — женщина в желтом неутомимо и назойливо кричала, — но все, о чем кричала она, произошло в прошлом, при другом Самгине. Тот, вероятно, отнесся бы ко всем этим фактам иначе, а вот этот окончательно не мог думать ни о чем, кроме себя и
Марины.
Но говорить он не мог, в горле шевелился горячий сухой ком, мешая дышать; мешала и
Марина, заклеивая ранку на щеке круглым кусочком пластыря. Самгин оттолкнул ее, вскочил на ноги, — ему хотелось кричать, он боялся, что зарыдает, как женщина. Шагая по комнате, он
слышал...
Клим шагал безвольно, в состоянии самозабвения, ни о чем не думая, и
слышал густой альт
Марины...
«Это — что же — ревность?» — спросил он себя, усмехаясь, и, не ответив, вдруг почувствовал, что ему хотелось бы
услышать о
Марине что-то очень хорошее, необыкновенное.
И, желая
услышать еще что-нибудь о
Марине, спросил...
—
Марина сказывала — она от Семена
слышала…
— Я приехала пригласить вас принять участие в спектаклях кружка. Нам нужна артистка на роли ingénues dramatiques и кокеток. Идущий у меня репертуар дает ей обширное поле для развития сценических способностей. Вы, как я
слышала, уже давно подвизаетесь с успехом на частных сценах; ваш профессор
Марин отзывается о вас с восторженной похвалою, а
Марин в этом деле авторитет и считается, в добавок, строгим и беспристрастным критиком. Наконец, сама ваша внешность ручается за успех.
— Подождите, — остановила она его. — Ну, хорошо, я приму ее, положу ей триста рублей месячного жалованья. Я
слышала от
Марина, что она хорошая актриса на молодые роли; но зачем же я поеду сама просить ее? Это унижение! Этого не делается…
Ночью Темка
слышал сквозь сон, как
Марина тихо плакала.