Неточные совпадения
Сверх того, хотя он робел и
краснел в присутствии женщин, но под этою робостью таилось то пущее сластолюбие, которое
любит предварительно раздражить себя и потом уже неуклонно стремится к начертанной цели.
— Приезжайте обедать ко мне, — решительно сказала Анна, как бы рассердившись на себя за свое смущение, но
краснея, как всегда, когда выказывала пред новым человеком свое положение. — Обед здесь не хорош, но, по крайней мере, вы увидитесь с ним. Алексей изо всех полковых товарищей никого так не
любит, как вас.
Чем меньше женщину мы
любим,
Тем легче нравимся мы ей
И тем ее вернее губим
Средь обольстительных сетей.
Разврат, бывало, хладнокровный
Наукой славился любовной,
Сам о себе везде трубя
И наслаждаясь не
любя.
Но эта важная забава
Достойна старых обезьян
Хваленых дедовских времян:
Ловласов обветшала слава
Со славой
красных каблуков
И величавых париков.
В противоположном углу горела лампадка перед большим темным образом Николая чудотворца; крошечное фарфоровое яичко на
красной ленте висело на груди святого, прицепленное к сиянию; на окнах банки с прошлогодним вареньем, тщательно завязанные, сквозили зеленым светом; на бумажных их крышках сама Фенечка написала крупными буквами «кружовник»; Николай Петрович
любил особенно это варенье.
— Да, — сказала мать, припудривая прыщик, — он всегда
любил риторику. Больше всего — риторику. Но — почему ты сегодня такой нервный? И уши у тебя
красные…
— И все вообще, такой ужас! Ты не знаешь: отец, зимою, увлекался водевильной актрисой; толстенькая,
красная, пошлая, как торговка. Я не очень хороша с Верой Петровной, мы не
любим друг друга, но — господи! Как ей было тяжело! У нее глаза обезумели. Видел, как она поседела? До чего все это грубо и страшно. Люди топчут друг друга. Я хочу жить, Клим, но я не знаю — как?
— Нет! — пылко возразил Райский, — вас обманули. Не бледнеют и не
краснеют, когда хотят кружить головы ваши франты, кузены, prince Pierre, comte Serge: [князь Пьер, граф Серж (фр.).] вот у кого дурное на уме! А у Ельнина не было никаких намерений, он, как я вижу из ваших слов,
любил вас искренно. А эти, — он, не оборачиваясь, указал назад на портреты, — женятся на вас par convenance [выгоды ради (фр.).] и потом меняют на танцовщицу…
— Если он прав, то я буду виноват, вот и все, а вас я не меньше
люблю. Отчего ты так
покраснела, сестра? Ну вот еще пуще теперь! Ну хорошо, а все-таки я этого князька на дуэль вызову за пощечину Версилову в Эмсе. Если Версилов был прав с Ахмаковой, так тем паче.
И, знаешь, ведь она не всегда была такая пугливая и дикая, как теперь; и теперь случается, что вдруг развеселится и похорошеет, как двадцатилетняя; а тогда, смолоду, она очень иногда
любила поболтать и посмеяться, конечно, в своей компании — с девушками, с приживалками; и как вздрагивала она, когда я внезапно заставал ее иногда смеющеюся, как быстро
краснела и пугливо смотрела на меня!
— Это играть? Играть? Перестану, мама; сегодня в последний раз еду, особенно после того, как Андрей Петрович сам и вслух объявил, что его денег там нет ни копейки. Вы не поверите, как я
краснею… Я, впрочем, должен с ним объясниться… Мама, милая, в прошлый раз я здесь сказал… неловкое слово… мамочка, я врал: я хочу искренно веровать, я только фанфаронил, и очень
люблю Христа…
— Может быть, совсем не
люблю. Я вас не
люблю, — прибавила она твердо и уже не улыбаясь и не
краснея. — Да, я
любила вас, но недолго. Я очень скоро вас тогда разлюбила…
Она выговорила это скороговоркой,
покраснев, и хотела было поскорее уйти, потому что тоже страх как не
любила размазывать чувства и на этот счет была вся в меня, то есть застенчива и целомудренна; к тому же, разумеется, не хотела бы начинать со мной на тему о Макаре Ивановиче; довольно было и того, что мы могли сказать, обменявшись взглядами.
«Одно из двух: или она полюбила Симонсона и совсем не желала той жертвы, которую я воображал, что приношу ей, или она продолжает
любить меня и для моего же блага отказывается от меня и навсегда сжигает свои корабли, соединяя свою судьбу с Симонсоном», подумал Нехлюдов, и ему стало стыдно. Он почувствовал, что
краснеет.
— Она свою добродетель
любит, а не меня, — невольно, но почти злобно вырвалось вдруг у Дмитрия Федоровича. Он засмеялся, но через секунду глаза его сверкнули, он весь
покраснел и с силой ударил кулаком по столу.
«Я вас
люблю, — сказал Бурмин, — я вас
люблю страстно…» (Марья Гавриловна
покраснела и наклонила голову еще ниже.) «Я поступил неосторожно, предаваясь милой привычке, привычке видеть и слышать вас ежедневно…» (Марья Гавриловна вспомнила первое письмо St.
— Вы
любили вашего батюшку? — проговорил я и вдруг, к великой моей досаде, почувствовал, что
краснею.
— Ты меня не
любишь, Илья Фирсыч, — говорила Харитина,
краснея и опуская глаза; она, кажется, никогда еще не была такою красивой, как сейчас. — Все желают детей, а ты не хочешь.
Мать, полуголая, в
красной юбке, стоит на коленях, зачесывая длинные мягкие волосы отца со лба на затылок черной гребенкой, которой я
любил перепиливать корки арбузов; мать непрерывно говорит что-то густым, хрипящим голосом, ее серые глаза опухли и словно тают, стекая крупными каплями слез.
Около Москвы много черных дроздов обеих пород; они исключительно водятся там, где растет
красный лес, и особенно
любят ельник; они еще смелее и хищнее к истреблению ягод, чем дрозды — большие рябинники.
Красный лес
любит землю глинистую, иловатую, а сосна — преимущественно песчаную; на чистом черноземе встречается она в самом малом числе, разве где-нибудь по горам, где обнажился суглинок и каменный плитняк.
Бортевые промыслы в Оренбургской губернии были прежде весьма значительны, но умножившееся народонаселение и невежественная жадность при доставанье меда, который нередко вынимают весь, не оставляя запаса на зиму, губят диких пчел, которых и без того истребляют медведи, большие охотники до меда, некоторые породы птиц и жестокость зимних морозов] Трав и цветов мало в большом лесу: густая, постоянная тень неблагоприятна растительности, которой необходимы свет и теплота солнечных лучей; чаще других виднеются зубчатый папоротник, плотные и зеленые листья ландыша, высокие стебли отцветшего лесного левкоя да
краснеет кучками зрелая костяника; сырой запах грибов носится в воздухе, но всех слышнее острый и, по-моему, очень приятный запах груздей, потому что они родятся семьями, гнездами и
любят моститься (как говорят в народе) в мелком папоротнике, под согнивающими прошлогодними листьями.
— А весь
покраснел и страдает. Ну, да ничего, ничего, не буду смеяться; до свиданья. А знаете, ведь она женщина добродетельная, — можете вы этому верить? Вы думаете, она живет с тем, с Тоцким? Ни-ни! И давно уже. А заметили вы, что она сама ужасно неловка и давеча в иные секунды конфузилась? Право. Вот этакие-то и
любят властвовать. Ну, прощайте!
Настасья Карповна была женщина самого веселого и кроткого нрава, вдова, бездетная, из бедных дворянок; голову имела круглую, седую, мягкие белые руки, мягкое лицо с крупными, добрыми чертами и несколько смешным, вздернутым носом; она благоговела перед Марфой Тимофеевной, и та ее очень
любила, хотя подтрунивала над ее нежным сердцем: она чувствовала слабость ко всем молодым людям и невольно
краснела, как девочка, от самой невинной шутки.
Детское лицо улыбалось в полусне счастливою улыбкой, и слышалось ровное дыхание засыпающего человека. Лихорадка проходила, и только
красные пятна попрежнему играли на худеньком личике. О, как Петр Елисеич
любил его, это детское лицо, напоминавшее ему другое, которого он уже не увидит!.. А между тем именно сегодня он страстно хотел его видеть, и щемящая боль охватывала его старое сердце, и в голове проносилась одна картина за другой.
По вечерам солдат
любил посидеть где-нибудь у огонька и подумать про себя. Нейдут у него с ума скиты и — кончено, а Мосей еще подбавляет — и о Заболотье рассказал, и об Анбаше, и о
Красном Яре. Много добра по скитам попрятано…
— Да, Николая Степановича трудно иногда становится узнавать, — произнесла,
краснея, Женни, при которой происходил этот разговор. — Ему как будто мешают теперь люди, которых он прежде
любил и хвалил.
— Как изволите? — спросила спокойно ничего не расслышавшая Феоктиста, но
покраснела, зная, что Бахарев
любит пройтись насчет ее земной красоты.
Володя и Дубков часто позволяли себе,
любя, подтрунивать над своими родными; Нехлюдова, напротив, можно было вывести из себя, с невыгодной стороны намекнув на его тетку, к которой он чувствовал какое-то восторженное обожание. Володя и Дубков после ужина ездили куда-то без Нехлюдова и называли его
красной девушкой…
Сонечка, опустив руки, стояла перед ним, точно виноватая, и,
краснея, говорила: «Нет, я не проиграла, не правда ли, mademoiselle Catherine?» — «Я
люблю правду, — отвечала Катенька, — проиграла пари, ma chère».
— Дурно-с вы делаете! — произнес Александр Иванович. — У нас еще Владимир, наше
красное солнышко, сказал: «Руси есть веселие пити!» Я не знаю — я ужасно
люблю князя Владимира. Он ничего особенно путного не сделал, переменил лишь одно идолопоклонство на другое, но —
красное солнышко, да и только!
— Кто ж ее
любит, сударыня? — произнес рассыльный и весь
покраснел при этом, как вареный рак.
За темно-красными плотными занавесками большим теплым пятном просвечивал свет лампы. «Милая, неужели ты не чувствуешь, как мне грустно, как я страдаю, как я
люблю тебя!» прошептал Ромашов, делая плачущее лицо и крепко прижимая обе руки к груди.
Он что-то пробормотал, потом
покраснел и начал смотреть в окошко. Ужасно эти буржуа не
любят, когда их в упор называют клерикалами.
— Хорошо… Вина дай, шампанского: охолодить, конечно, вели — и дай ты нам еще бутылку рейнвейна. Вы, впрочем, может быть, за столом
любите больше
красное? — обратился князь к Калиновичу.
— Да, а то вот у него есть друг его, тот — фи! Гадкий, толстый, нос
красный! Фи! Не
люблю.
— А что хочет. Да, я думаю, это полезно и ей. Ведь ты не женишься на ней? Она подумает, что ты ее забыл, забудет тебя сама и меньше будет
краснеть перед будущим своим женихом, когда станет уверять его, что никого, кроме его, не
любила.
— Я не столько для себя самой, сколько для тебя же отговариваю. Зачем ты едешь? Искать счастья? Да разве тебе здесь нехорошо? разве мать день-деньской не думает о том, как бы угодить всем твоим прихотям? Конечно, ты в таких летах, что одни материнские угождения не составляют счастья; да я и не требую этого. Ну, погляди вокруг себя: все смотрят тебе в глаза. А дочка Марьи Карповны, Сонюшка? Что…
покраснел? Как она, моя голубушка — дай бог ей здоровья —
любит тебя: слышь, третью ночь не спит!
— А я ее совсем не
люблю. Нравятся мне одни русские песни — и то в деревне, и то весной — с пляской, знаете…
Красные кумачи, поднизи, на выгоне молоденькая травка, дымком попахивает… чудесно! Но не обо мне речь. Говорите же, рассказывайте.
— Да, она удивительная девушка, — говорил он, стыдливо
краснея, но тем с большей смелостью глядя мне в глаза, — она уж не молодая девушка, даже скорей старая, и совсем нехороша собой, но ведь что за глупость, бессмыслица —
любить красоту! — я этого не могу понять, так это глупо (он говорил это, как будто только что открыл самую новую, необыкновенную истину), а такой души, сердца и правил… я уверен, не найдешь подобной девушки в нынешнем свете (не знаю, от кого перенял Дмитрий привычку говорить, что все хорошее редко в нынешнем свете, но он
любил повторять это выражение, и оно как-то шло к нему).
Он уже во второй раз спросил Зиночку: «Нравится ли вам сегодняшний бал?» — и, спросив,
покраснел от стыда, поперхнулся и совсем некстати перескочил на другой вопрос: «
Любите ли вы кататься на коньках?» Зиночка вовсе не помогала ему, отвечая (нарочно сухо, как показалось юнкеру): да и нет.
— Благодарю за сравнение, — засмеялась Вера, — нет, я только думаю, что нам, северянам, никогда не понять прелести моря. Я
люблю лес. Помнишь лес у нас в Егоровском?.. Разве может он когда-нибудь прискучить? Сосны!.. А какие мхи!.. А мухоморы! Точно из
красного атласа и вышиты белым бисером. Тишина такая… прохлада.
Все
любят исключительно мужское общество, охотно берутся управить тройкой бешеных коней — причем надевают плисовую безрукавку и
красную канаусовую рубаху — и не поморщась выпивают стакан шампанского на брудершафт.
— Я
люблю тебя боле жизни, боле солнца
красного! Я никого, кроме тебя, не
любила и
любить не могу и не буду.
Есть прелестный подбор цветов этого времени года:
красные, белые, розовые, душистые, пушистые кашки; наглые маргаритки; молочно-белые с ярко-желтой серединой «любишь-не-любишь» с своей прелой пряной вонью; желтая сурепка с своим медовым запахом; высоко стоящие лиловые и белые тюльпановидные колокольчики; ползучие горошки; желтые,
красные, розовые, лиловые, аккуратные скабиозы; с чуть розовым пухом и чуть слышным приятным запахом подорожник; васильки, ярко-синие на солнце и в молодости и голубые и краснеющие вечером и под старость; и нежные, с миндальным запахом, тотчас же вянущие, цветы повилики.
Марта ярко
покраснела: она
любила есть и могла есть часто и много.
— Глупый, розочки
любишь, да посечь некому, — воскликнула она. Оба хохотали и
краснели.
Саша
покраснел, неловко поклонился. Коковкина назвала его гостье. Людмила уселась за стол и принялась оживленно рассказывать новости. Горожане
любили принимать ее за то, что она все знала и умела рассказывать мило и скромно. Коковкина, домоседка, была ей непритворно рада и радушно угощала. Людмила весело болтала, смеялась вскакивала с места передразнить кого-нибудь, задевала Сашу. Она сказала...
Вершина
любила поворчать. Она стала выговаривать Владе. Владя
краснел и улыбался, пожимался плечами, как от холода, и подымал, по своей привычке, одно плечо выше другого.
Вдоль улицы, налитой солнцем, сверкали стёкла открытых окон, яркие пятна расписных ставен; кое-где на деревьях в палисадниках люди вывесили клетки с птицами; звонко пели щеглята, неумолчно трещали весёлые чижи; на окне у Базуновых задумчиво свистела зарянка — любимая птица Матвея: ему нравилось её скромное оперение,
красная грудка и тонкие ножки, он
любил слушать её простую грустную песенку, птица эта заставляла его вспоминать о матери.
И так как он был человек скромный и всегда
краснел, когда его в глаза хвалили, то понятно, что он не особенно
любил заглядывать в законы.