Неточные совпадения
Сама
любовь русского человека к родной земле принимала форму, препятствующую развитию мужественного
личного духа.
Я был так вполне покоен, так уверен в нашей полной, глубокой
любви, что и не говорил об этом, это было великое подразумеваемое всей жизни нашей; покойное сознание, беспредельная уверенность, исключающая сомнение, даже неуверенность в себе — составляли основную стихию моего
личного счастья.
Любовь есть интимно-личная сфера жизни, в которую общество не смеет вмешиваться.
Я был так же одинок в своей аристократической
любви к свободе и в своей оценке
личного начала, как всю жизнь.
Вследствие неудачи первой
любви он отказался от «
личного счастья» (правда, не без возможности когда-нибудь неожиданно счастливого поворота судьбы).
Вл. Соловьев — первый христианский мыслитель, по-настоящему признававший
личный, а не родовой смысл
любви между мужчиной и женщиной.
Соловьева энергия пола в любви-эросе перестает быть рождающей и ведет к
личному бессмертию, он — платоник; у Н. Федорова энергия пола превращается в энергию, воскрешающую умерших отцов; у В.
По
личным нравственным качествам это был не только один из лучших русских людей, но и человек, близкий к святости [См. необыкновенно интересную книгу «
Любовь у людей 60-х годов», где собраны письма Чернышевского, особенно к жене, с каторги.].
Смысл
любви — в победе над смертью, и достижение вечной
личной жизни Н. Федоров также видит в связи между рождением и смертью.
Оправдание творчества и есть оправдание истории, оправдание культуры, оправдание воинственной правды общественной и
любви личной, познания и поэзии, оправдание наших великих людей, наших творцов, для которых должно быть найдено место в Царстве Божьем.
Весьма понятно, что там, где совокупление происходит на токах, на общих сборищах, — ни самцы, ни самки не могут питать
личной взаимной
любви: они не знают друг друга; сегодня самец совокупляется с одною самкой, а завтра с другою, как случится и как придется; точно так же и самка.
В Лире действительно сильная натура, и общее раболепство пред ним только развивает ее односторонним образом — не на великие дела
любви и общей пользы, а единственно на удовлетворение собственных,
личных прихотей.
Чувство
любви может быть истинно хорошо только при внутренней гармонии любящих, и тогда оно составляет начало и залог того общественного благоденствия, которое обещается нам, в будущем развитии человечества водворением братства и
личной равноправности между людьми.
[Пущин по своему добродушию и по
личным отношениям к Энгельгардту приписывал директору Лицея чрезмерную
любовь к Пушкину.
Эх, дружище: плохая вещь
любовь в шалаше, с собственной стиркой белья и
личным кормлением младенцев из рожка.
Позитивисты, коммунисты и все проповедники научного братства проповедуют расширять ту
любовь, которую люди имеют к себе и к своим семьям и к государству, на всё человечество, забывая то, что
любовь, которую они проповедуют, есть
любовь личная, которая могла, разжижаясь, распространиться до семьи; еще более разжижаясь, распространиться до естественного отечества; которая совершенно исчезает, касаясь искусственного государства, как Австрия, Англия, Турция, и которой мы даже не можем себе представить, когда дело касается всего человечества, предмета вполне мистического.
«Человек любит себя (свою животную жизнь), любит семью, любит даже отечество. Отчего же бы ему не полюбить и человечество? Так бы это хорошо было. Кстати же это самое проповедует и христианство». Так думают проповедники позитивного, коммунистического, социалистического братства. Действительно это бы было очень хорошо, но никак этого не может быть, потому что
любовь, основанная на
личном и общественном жизнепонимании, дальше
любви к государству идти не может.
Человек божеского жизнепонимания признает жизнь уже не в своей личности и не в совокупности личностей (в семье, роде, народе, отечестве или государстве), а в источнике вечной, неумирающей жизни — в боге; и для исполнения воли бога жертвует и своим
личным, и семейным, и общественным благом. Двигатель его жизни есть
любовь. И религия его есть поклонение делом и истиной началу всего — богу.
Необходимость расширения области
любви несомненна; но вместе с тем эта самая необходимость расширения ее в действительности уничтожает возможность
любви и доказывает недостаточность
любви личной, человеческой.
Наконец, когда я сказала ему, что, положим, по его
личным чувствам, ему тяжело оказать помощь полякам, но все-таки он должен переломить себя и сделать это чисто из
любви ко мне, — так он засмеялся мне в лицо.
Нет, Полина! или я совсем вас не знаю, или
любовь ваша должна превратиться в презрение к человеку, который в эту решительную минуту будет думать только о собственном своем счастии и о
личной своей безопасности.
— Зачем ты чернишь себя, Василий? Эта сказка совсем к тебе не идет. И вообще ты напрасно весь день сегодня бросал слово «разбойник»: мы не в разбойники идем. У разбойника
личное, а где оно у тебя? Что тебе нужно: богатство? слава? вино и
любовь?
Проживая таким образом лет около двадцати в Боярщине, Иван Александрыч как будто не имел
личного существования, а был каким-то телеграфом, который разглашал помещикам все, что делал его дядя в Петербурге или что делается в имении дяди; какой блистательный бал давал его дядя, на котором один ужин стоил сто тысяч, и, наконец, какую к нему самому пламенную
любовь питает его дядюшка.
Когда человек до того развился, что не может понять своего
личного блага вне блага общего; когда он при этом ясно понимает свое место в обществе, свою связь с ним и отношения ко всему окружающему, тогда только можно признать в нем действительную, серьезную, а не реторическую
любовь к общему благу.
Настоящий патриотизм выше всех
личных отношений и интересов и находится в теснейшей связи с
любовью к человечеству.
Заключение о различии в народах этой
любви основывается, очевидно, на том, что в одном народе менее людей, ищущих собственного,
личного блага, а в другом — более.
Таким образом,
любовь к общему благу (в которой иные могут видеть и самоотвержение и обезличение человека) есть, по нашему мнению, не что иное, как благороднейшее проявление
личного эгоизма.
И тут было видно по всему, что
личную жизнь свою Саша устроил неряшливо, жил как придется, с полным презрением к удобствам, и если бы кто-нибудь заговорил с ним об его
личном счастье, об его
личной жизни, о
любви к нему, то он бы ничего не понял и только бы засмеялся.
— Как зарождается
любовь, — сказал Алехин, — почему Пелагея не полюбила кого-нибудь другого, более подходящего к ней по ее душевным и внешним качествам, а полюбила именно Никанора, этого мурло, — тут у нас все зовут его мурлом, — поскольку в
любви важны вопросы
личного счастья — все это неизвестно и обо всем этом можно трактовать как угодно.
«Как ψιλή άνευ χαρακτήρας δπαρξις, Бог не может быть мыслим ни безусловным благом и
любовью, ни абсолютной красотою, ни совершеннейшим разумом; по своему существу Бог выше всех этих атрибутов
личного бытия, — лучше, чем само благо и
любовь, совершеннее, чем сама добродетель, прекраснее, чем сама красота; его нельзя назвать и разумом в собственном смысле, ибо он выше всякой разумной природы (οίμείνων ή λογική φύσις); он не есть даже и монада в строгом смысле, но чище, чем сама монада, и проще, чем сама простота [Legat, ad Cajum Fr. 992, с: «το πρώτον αγαθόν (ό θεός) καί καλόν και εύδαίμονα και μακάριον, ει δη τάληθές ειπείν, το κρεϊττον μεν αγαθού, κάλλιον δε καλού και μακαρίου μεν μακαριώτερον. ευδαιμονίας δε αυτής εΰδαιονέστερον» (Высшее благо — Бог — и прекрасно, и счастливо, и блаженно, если же сказать правду, то оно лучше блага, прекраснее красоты и блаженнее блаженства, счастливее самого счастья). De m. op. Pf. l, 6: «κρείττων (ό θεός) ή αυτό τάγαθόν και αυτό το καλόν, κρείττων τε και ή αρετή, και κρεϊττον ή επιστήμη».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде,
личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а
любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их».
«Что такое
любовь?
Любовь мешает смерти.
Любовь есть жизнь.
Любовь есть бог, и умереть — значит мне, частице
любви, вернуться к общему и вечному источнику. Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего-то недоставало в них, что-то было односторонне-личное, умственное, — не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул».
Любовь переживается человеком как нечто свое, узко
личное, как секретное «баловство», очень, конечно, сладкое, но поганое и грязное.
Любовь,
любовь персоналистическая, обращенная к
личному бессмертию, не вмещается в обыденности объективированного мира, она им извергается и этим становится на границу смерти, понимая смерть в более широком смысле, чем смерть физическая.
Пол есть безличное в человеке, власть общего, родового;
личной может быть только
любовь.
Любовь не только не имеет
личного смысла, но
личный смысл
любви объявляется безнравственным.
Можно было бы сказать, что царство Божие совсем не есть объективное единство, которое нужно лишь для безбожного мира, которое нужно лишь для безбожного царства, царство Божие прежде всего персоналистично, есть царство личностное и свободное, не единство, стоящее над
личным существованием, а единение, общение в
любви.
Любовь для него связана не с деторождением и не с бессмертием рода, а с реализацией полноты жизни личности и с
личным бессмертием.
Смысл
любви —
личный, а не родовой.
Смысл
любви может быть лишь
личным, он не может быть социальным, и он остается скрытым для общества.
Парадокс отношений между
личным и сверхличным (или общим по несовершенной терминологии) разрешается в религии богочеловечества, в идее богочеловеческой
любви, единственной идее, которая личность не уничтожает.
Любовь и есть восстановление
личного начала в поле, не природного, а духовного.
Тогда она требует отречения и жертвы всяким творческим вдохновением, хотя бы то было вдохновение
любви к ближнему, во имя отвлеченной идеи
личного совершенства и богопослушания.
Но основной принцип должен быть ясен — это принцип богочеловеческой
любви, всегда конкретно-личной, а не отвлеченно-безликой.
Только мистическая
любовь, которая преодолеет в себе стихию рода и будет до глубины
личной, окончательно выпадет из социальной обыденности и освободится от власти общества.
Любовь же к человеку, к ближнему и близкому, к другу и брату по духу отрицается или истолковывается как аскетические упражнения, способствующие
личному спасению, как полезные для души добрые дела.
Живой,
личный Бог не требует себе человеческих жертвоприношений, он требует, чтобы
любовь к Нему была вместе с тем и
любовью к людям, к ближнему, милостью к твари.
Любовь, взятая в своем чистом элементе, в своей оригинальности есть феномен
личный.
Любовь по существу есть явление несоциальное и внесоциальное и не имеет никакого отношения к обществу и роду, это есть явление совершенно
личное и связано исключительно с личностью.
Тут пути обоих расходятся: романист провел своего героя через целый ряд итогов — и житейских и чисто умственных, закончив его
личные испытания
любовью. Но главная нить осталась та же: искание высшего интеллектуального развития, а под конец неудовлетворенность такой мозговой эволюцией, потребность в более тесном слиянии с жизнью родного края, с идеалами общественного деятеля.