Неточные совпадения
Отойдя в лес за мостик, по течению ручья, девочка осторожно спустила
на воду у самого
берега пленившее ее судно; паруса тотчас сверкнули алым отражением в прозрачной воде; свет, пронизывая материю,
лег дрожащим розовым излучением
на белых камнях дна.
Самгин ушел к себе, разделся,
лег, думая, что и в Москве, судя по письмам жены, по газетам, тоже неспокойно. Забастовки, митинги, собрания,
на улицах участились драки с полицией. Здесь он все-таки притерся к жизни. Спивак относится к нему бережно, хотя и суховато. Она вообще
бережет людей и была против демонстрации, организованной Корневым и Вараксиным.
В одно из воскресений Борис, Лидия, Клим и сестры Сомовы пошли
на каток, только что расчищенный у городского
берега реки. Большой овал сизоватого льда был обставлен елками, веревка, свитая из мочала, связывала их стволы. Зимнее солнце, краснея, опускалось за рекою в черный лес, лиловые отблески
ложились на лед. Катающихся было много.
Покойно, правда, было плавать в этом безмятежном царстве тепла и безмолвия: оставленная
на столе книга, чернильница, стакан не трогались; вы
ложились без опасения умереть под тяжестью комода или полки книг; но сорок с лишком дней в море!
Берег сделался господствующею нашею мыслью, и мы немало обрадовались, вышедши, 16-го февраля утром, из Южного тропика.
«Какое наслаждение, после долгого странствования по морю,
лечь спать
на берегу в постель, которая не качается, где со столика ничего не упадет, где над вашей головой не загремит ни бизань-шкот, ни грота-брас, где ничто не шелохнется!..» — думал я… и вдруг вспомнил, что здесь землетрясения — обыкновенное, ежегодное явление. Избави Боже от такой качки!
Хотя наш плавучий мир довольно велик, средств незаметно проводить время было у нас много, но все плавать да плавать! Сорок дней с лишком не видали мы
берега. Самые бывалые и терпеливые из нас с гримасой смотрели
на море, думая про себя: скоро ли что-нибудь другое? Друг
на друга почти не глядели, перестали заниматься, читать. Всякий знал, что подадут к обеду, в котором часу тот или другой
ляжет спать, даже нехотя заметишь, у кого сапог разорвался или панталоны выпачкались в смоле.
Нет,
берег, видно, нездоров мне. Пройдусь по лесу, чувствую утомление, тяжесть; вчера заснул в лесу,
на разостланном брезенте, и схватил лихорадку. Отвык совсем от
берега.
На фрегате, в море лучше. Мне хорошо в моей маленькой каюте: я привык к своему уголку, где повернуться трудно; можно только
лечь на постели, сесть
на стул, а затем сделать шаг к двери — и все тут. Привык видеть бизань-мачту, кучу снастей, а через борт море.
Мы дошли до какого-то вала и воротились по тропинке, проложенной по
берегу прямо к озерку. Там купались наши, точно в купальне, под сводом зелени.
На берегу мы застали живописную суету: варили кушанье в котлах, в палатке накрывали…
на пол, за неимением стола. Собеседники сидели и лежали. Я ушел в другую палатку, разбитую для магнитных наблюдений, и
лег на единственную бывшую
на всем острове кушетку, и отдохнул в тени. Иногда врывался свежий ветер и проникал под тент, принося прохладу.
Вечер так и прошел; мы были вместо десяти уже в шестнадцати милях от
берега. «Ну, завтра чем свет войдем», — говорили мы,
ложась спать. «Что нового?» — спросил я опять, проснувшись утром, Фаддеева. «Васька жаворонка съел», — сказал он. «Что ты, где ж он взял?» — «Поймал
на сетках». — «Ну что ж не отняли?» — «Ушел в ростры, не могли отыскать». — «Жаль! Ну а еще что?» — «Еще — ничего». — «Как ничего: а
на якорь становиться?» — «Куда те становиться: ишь какая погода! со шканцев
на бак не видать».
— Какая благодать! — твердил я,
ложась, как
на берегу, дома,
на неподвижную постель. — Завозите себе там верпы, а я усну, как давно не спал!
Мы с любопытством смотрели
на все: я искал глазами Китая, и шкипер искал кого-то с нами вместе. «
Берег очень близко, не пора ли поворачивать?» — с живостью кто-то сказал из наших. Шкипер схватился за руль, крикнул — мы быстро нагнулись, паруса перенесли
на другую сторону, но шкуна не поворачивала; ветер ударил сильно — она все стоит: мы были
на мели. «Отдай шкоты!» — закричали офицеры нашим матросам. Отдали, и шкуна, располагавшая
лечь на бок, выпрямилась, но с мели уже не сходила.
Наконец стало светать. Вспыхнувшую было
на востоке зарю тотчас опять заволокло тучами. Теперь уже все было видно: тропу, кусты, камни,
берег залива, чью-то опрокинутую вверх дном лодку. Под нею спал китаец. Я разбудил его и попросил подвезти нас к миноносцу.
На судах еще кое-где горели огни. У трапа меня встретил вахтенный начальник. Я извинился за беспокойство, затем пошел к себе в каюту, разделся и
лег в постель.
Бивак наш был не из числа удачных: холодный резкий ветер всю ночь дул с запада по долине, как в трубу. Пришлось спрятаться за вал к морю. В палатке было дымно, а снаружи холодно. После ужина все поспешили
лечь спать, но я не мог уснуть — все прислушивался к шуму прибоя и думал о судьбе, забросившей меня
на берег Великого океана.
В 11 часов утра мы сделали большой привал около реки Люганки. После обеда люди
легли отдыхать, а я пошел побродить по
берегу. Куда я ни обращал свой взор, я всюду видел только траву и болото. Далеко
на западе чуть-чуть виднелись туманные горы. По безлесным равнинам кое-где, как оазисы, темнели пятна мелкой кустарниковой поросли.
Местами течет она по задворкам, мимо огородов; тут
берега у нее зеленые, поросшие тальником и осокой; когда я видел ее,
на ее совершенно гладкую поверхность
ложились вечерние тени; она была тиха и, казалось, дремала.
Крючники сходили к воде, становились
на колени или
ложились ничком
на сходнях или
на плотах и, зачерпывая горстями воду, мыли мокрые разгоревшиеся лица и руки. Тут же
на берегу, в стороне, где еще осталось немного трави, расположились они к обеду: положили в круг десяток самых спелых арбузов, черного хлеба и двадцать тараней. Гаврюшка Пуля уже бежал с полуведерной бутылкой в кабак и пел
на ходу солдатский сигнал к обеду...
Скрепя сердце вы располагаетесь
на берегу, расстилаете ковер под тенью дерева и
ложитесь; но сон не смыкает глаз ваших, дорога и весенний жар привели всю кровь вашу в волнение, и после нескольких попыток заставить себя заснуть вы убеждаетесь в решительной невозможности такого подвига.
Там я
ложился в тени
на траве и читал, изредка отрывая глаза от книги, чтобы взглянуть
на лиловатую в тени поверхность реки, начинающую колыхаться от утреннего ветра,
на поле желтеющей ржи
на том
берегу,
на светло-красный утренний свет лучей, ниже и ниже окрашивающий белые стволы берез, которые, прячась одна за другую, уходили от меня в даль чистого леса, и наслаждался сознанием в себе точно такой же свежей, молодой силы жизни, какой везде кругом меня дышала природа.
Места надобно выбирать не мелкие и не слишком глубокие; крючок с насадкой червя навозного или земляного (
на хлеб удить
на быстряках неудобно) от сильного течения будет прибивать к
берегу, и потому должно так класть или втыкать удилище, чтобы насадка только касалась
берега и чтоб леса и наплавок не
ложились на него; в противном случае они станут при подсечке задевать за
берег, а это никуда не годится: рыба, хватая играющую насадку с набега, сейчас встретит упор от задевшей лесы или наплавка и сейчас бросит крючок, да и подсечка никогда не может быть верна, ибо рука охотника встретит такое же препятствие, и подсечка не может сообщиться мгновенно крючку.
Пятое. Удочку должно закидывать, не шлепая по воде удилищем, всегда подальше и потом привесть
на то место,
на котором вы назначаете держаться наплавку (не дав крючку
лечь на дно); закинутую же удочку никак не должно подтаскивать к
берегу, а если это нужно, то вынуть ее совсем и закинуть ближе: подтаскивая, сейчас заденешь за какую-нибудь неровность дна.
Итак, главнейшее правило состоит в том, чтобы соображаться с временами года и состоянием погоды:
на дворе тепло, ясно и тихо — рыба гуляет везде, даже по самым мелким местам (особенно вечером), следовательно там и надобно ее удить; наступает ненастье, особенно ветер — рыба бросается в траву, прячется под
берегами и кустами: должно искать ее там; наступает сильный холод — рыба становится
на станы, то есть разделяется по породам, собирается стаями и
ложится на дно в местах глубоких: надобно преследовать ее и там и удить очень глубоко.
В движениях и взглядах молодого парня заметно было какое-то нетерпение, смешанное с любопытством: он то становился
на ноги и прищуривал глаза, то повертывал челнок, который поминутно прибивало к
берегу течением реки, то
ложился на палубу и приводил черные, лукавые глаза свои в уровень с луговою плоскостью.
Далеко оно было от него, и трудно старику достичь
берега, но он решился, и однажды, тихим вечером, пополз с горы, как раздавленная ящерица по острым камням, и когда достиг волн — они встретили его знакомым говором, более ласковым, чем голоса людей, звонким плеском о мертвые камни земли; тогда — как после догадывались люди — встал
на колени старик, посмотрел в небо и в даль, помолился немного и молча за всех людей, одинаково чужих ему, снял с костей своих лохмотья, положил
на камни эту старую шкуру свою — и все-таки чужую, — вошел в воду, встряхивая седой головой,
лег на спину и, глядя в небо, — поплыл в даль, где темно-синяя завеса небес касается краем своим черного бархата морских волн, а звезды так близки морю, что, кажется, их можно достать рукой.
Немного пониже деревни Пермяковой мы в первый раз увидели убитую барку. Это была громадная коломенка, нагруженная кулями с пшеницей. Правым разбитым плечом она глубоко
легла в воду, конь и передняя палуба были снесены водой; из-под вывороченных досок выглядывали мочальные кули. Поносные были сорваны. Снастью она была прикреплена к
берегу, — очевидно, это
на скору-руку устроили косные, бурлаков не было видно
на берегу.
Надобно было обходить полыньи, перебираться по сложенным вместе шестам через трещины; мать моя нигде не хотела сесть
на чуман, и только тогда, когда дорога, подошед к противоположной стороне, пошла возле самого
берега по мелкому месту, когда вся опасность миновалась, она почувствовала слабость; сейчас постлали
на чуман меховое одеяло, положили подушки, мать
легла на него, как
на постель, и почти лишилась чувств: в таком положении дотащили ее до ямского двора в Шуране.
Надежда Федоровна надела свою соломенную шляпу и бросилась наружу в море. Она отплыла сажени
на четыре и
легла на спину. Ей были видны море до горизонта, пароходы, люди
на берегу, город, и все это вместе со зноем и прозрачными нежными волнами раздражало ее и шептало ей, что надо жить, жить… Мимо нее быстро, энергически разрезывая волны и воздух, пронеслась парусная лодка; мужчина, сидевший у руля, глядел
на нее, и ей приятно было, что
на нее глядят…
Он
лег на пол, повозился немного и замолчал. Сидя у окна, я смотрел
на Волгу. Отражения луны напоминали мне огни пожара. Под луговым
берегом тяжко шлепал плицами колес буксирный пароход, три мачтовых огня плыли во тьме, касаясь звезд и порою закрывая их.
Я тоже вышел
на берег,
лег под кустами, глядя
на реку.
Леону не было времени одеться: он выскочил из реки
на другой
берег и
лег на землю в малиновых кусточках…
Река, загроможденная белым торосом, слегка искривилась под серебристым и грустным светом луны, стоявшей над горами. С того
берега, удаленного версты
на четыре,
ложилась густая неопределенная тень, вдали неясно виднелись береговые сопки, покрытые лесом, уходившие все дальше и дальше, сопровождая плавные повороты Лены… Становилось и жутко, и грустно при виде этой огромной ледяной пустыни.
Хотя могила
на берегу, даже и совсем пустынном, не редкость в том краю, так как якут старается
лечь на вечный покой непременно
на возвышенности, у воды, в таких местах, где много дали и простора, — но все же я узнал Ат-Даванскую станцию, которую заметил уже в первую свою поездку.
После сего Эраст и Лиза, боясь не сдержать слова своего, всякий вечер виделись (тогда, как Лизина мать
ложилась спать) или
на берегу реки, или в березовой роще, но всего чаще под тению столетних дубов (саженях в осьмидесяти от хижины) — дубов, осеняющих глубокий чистый пруд, еще в древние времена ископанный.
Послушались ребята,
легли. Выбрали мы место
на высоком
берегу, близ утесу. Снизу-то, от моря, нас и не видно: деревья кроют. Один Буран не
ложится: все в западную сторону глядит.
Легли мы, солнце-то еще только-только склоняться стало, до ночи далеко. Перекрестился я, послушал, как земля стонет, как тайгу ветер качает, да и заснул.
Настасья Кириловна. Ай нет, не говори; он предобрейший и преродственный всегда был, а теперь и подавно: куда ему
беречь. Говорят, не сегодня, а завтра
ляжет в могилу. (Таинственным полушепотом.)Я даже думаю о духовной его попросить: не сделает ли он духовной
на наше семейство.
Дома он
лег в постель, велел налить какой-то тизаны и в первый раз признался, что дорого бы дал, если бы был
на варварских, но покойных
берегах Невы.
На том
берегу, в доме Копылова, зажгли огонь, светлая полоса
легла по дороге к мосту, и в свете чётко встали три тёмные фигуры, в одной из них Николай сразу узнал Степана, а другая показалась похожею
на Христину.
Ложась спать, Василий уныло ругал свою службу, не позволяющую ему отлучиться
на берег, а засыпая, он часто вскакивал, — сквозь дрему ему слышалось, что где-то далеко плещут весла. Тогда он прикладывал руку козырьком к своим глазам и смотрел в темное, мутное море.
На берегу,
на промысле, горели два костра, а в море никого не было.
Николенька Иртеньев уходит по утрам к реке. «Там я
ложился в тени
на траве и глядел
на лиловатую в тени поверхность реки,
на поле желтеющей ржи
на том
берегу,
на светло-красный утренний свет лучей и наслаждался сознанием в себе точно такой же свежей, молодой силы жизни, какою везде кругом меня дышала природа».
Тигр ходил по другому
берегу реки,
ложился на льду против юрты, зевал и пугал людей.
Я взял его под руку и привел к дому Бутунгари. Когда Гусев успокоился, я снова вышел
на берег реки и долго сидел
на опрокинутой вверх дном лодке. Сырость, проникшая под складки одежды, давала себя чувствовать. Я вернулся домой и
лег на кан, но сон бежал от моих глаз. Меня беспокоило душевное состояние Гусева. Я решил как следует одеть его в Императорской гавани и
на пароходе отправить во Владивосток.
Когда последняя нарта была вытащена
на берег, я почувствовал себя настолько усталым, что, войдя в юрту, не стал дожидаться ни обеда, ни чая,
лег на цыновку и тотчас уснул.
В осеннюю тишину, когда холодный, суровый туман с земли
ложится на душу, когда он тюремной стеною стоит перед глазами и свидетельствует человеку об ограниченности его воли, сладко бывает думать о широких, быстрых реках с привольными, крутыми
берегами, о непроходимых лесах, безграничных степях.
На полях и в лесу уже
ложились серые тени летних сумерек. Вдоль
берега лесного пруда беспокойно двигалась взад и вперед женская фигура, закутанная в теплый плащ.
За то, что он теперь день и ночь работал веслом, ему платили только десять копеек в сутки; правда, проезжие давали
на чай и
на водку, но ребята делили весь доход между собой, а татарину ничего не давали и только смеялись над ним. А от нужды голодно, холодно и страшно… Теперь бы, когда всё тело болит и дрожит, пойти в избушку и
лечь спать, но там укрыться нечем и холоднее, чем
на берегу; здесь тоже нечем укрыться, но всё же можно хоть костер развесть…