Неточные совпадения
Как ни старался Левин преодолеть себя, он был мрачен и молчалив. Ему нужно было сделать один вопрос Степану Аркадьичу, но он не мог решиться и не находил ни формы, ни времени, как и когда его сделать. Степан Аркадьич уже сошел к себе вниз, разделся, опять умылся, облекся
в гофрированную ночную рубашку и
лег, а Левин все медлил у него
в комнате, говоря о разных пустяках и не будучи
в силах спросить, что хотел.
Он, противно своей привычке, не
лег в постель, а, заложив за спину сцепившиеся руки, принялся ходить взад и вперед по
комнатам.
Я
лег на диван, завернувшись
в шинель и оставив свечу на лежанке, скоро задремал и проспал бы спокойно, если б, уж очень поздно, Максим Максимыч, взойдя
в комнату, не разбудил меня. Он бросил трубку на стол, стал ходить по
комнате, шевырять
в печи, наконец
лег, но долго кашлял, плевал, ворочался…
Через минуту я был уже
в своей
комнате, разделся и
лег. Едва мой лакей запер дверь на замок, как ко мне начали стучаться Грушницкий и капитан.
Когда вошел Павел Иванович
в отведенную
комнату для спанья и,
ложась в постель, пощупал животик свой: «Барабан! — сказал, — никакой городничий не взойдет!» Надобно же было такому стеченью обстоятельств: за стеной был кабинет хозяина.
Maman уже не было, а жизнь наша шла все тем же чередом: мы
ложились и вставали
в те же часы и
в тех же
комнатах; утренний, вечерний чай, обед, ужин — все было
в обыкновенное время; столы, стулья стояли на тех же местах; ничего
в доме и
в нашем образе жизни не переменилось; только ее не было…
Я благодарил Савельича и
лег спать
в одной
комнате с Зуриным. Разгоряченный и взволнованный, я разболтался. Зурин сначала со мною разговаривал охотно; но мало-помалу слова его стали реже и бессвязнее; наконец, вместо ответа на какой-то запрос, он захрапел и присвистнул. Я замолчал и вскоре последовал его примеру.
Перед обедом общество опять сходилось для беседы или для чтения; вечер посвящался прогулке, картам, музыке;
в половине одиннадцатого Анна Сергеевна уходила к себе
в комнату, отдавала приказания на следующий день и
ложилась спать.
— Да, я пойду,
лягу, — сказала она, быстро уходя
в свою
комнату. Дважды щелкнул замок двери.
Клим тоже ушел, сославшись на усталость и желая наедине обдумать брата. Но, придя
в свою
комнату, он быстро разделся,
лег и тотчас уснул.
Самгин пожелал ему доброй ночи, ушел
в свою
комнату, разделся и
лег, устало думая о чрезмерно словоохотливых и скучных людях, о людях одиноких, героически исполняющих свой долг
в тесном окружении врагов, о себе самом, о себе думалось жалобно, с обидой на людей, которые бесцеремонно и даже как бы мстительно перебрасывают тяжести своих впечатлений на плечи друг друга.
Спать он
лег, чувствуя себя раздавленным, измятым, и проснулся, разбуженный стуком
в дверь, горничная будила его к поезду. Он быстро вскочил с постели и несколько секунд стоял, закрыв глаза, ослепленный удивительно ярким блеском утреннего солнца. Влажные листья деревьев за открытым окном тоже ослепительно сияли, отражая
в хрустальных каплях дождя разноцветные, короткие и острые лучики. Оздоровляющий запах сырой земли и цветов наполнял
комнату; свежесть утра щекотала кожу. Клим Самгин, вздрагивая, подумал...
Поцеловав его
в лоб, она исчезла, и, хотя это вышло у нее как-то внезапно, Самгин был доволен, что она ушла. Он закурил папиросу и погасил огонь; на пол
легла мутная полоса света от фонаря и темный крест рамы; вещи сомкнулись;
в комнате стало тесней, теплей. За окном влажно вздыхал ветер, падал густой снег, город был не слышен, точно глубокой ночью.
Около полуночи Клим незаметно ушел к себе, тотчас разделся и
лег, оглушенный, усталый. Но он забыл запереть дверь, и через несколько минут
в комнату влез Дмитрий, присел на кровать и заговорил, счастливо улыбаясь...
Пообедав, он ушел
в свою
комнату,
лег, взял книжку стихов Брюсова, поэта, которого он вслух порицал за его антисоциальность, но втайне любовался холодной остротой его стиха. Почитал, подремал, затем пошел посмотреть, что делает Варвара; оказалось, что она вышла из дома.
Погасив лампу, он
лег на широкую постель
в углу
комнаты, прислушиваясь к неутомимому плеску и шороху дождя, ожидая Никонову так же спокойно, как ждал жену, — и вспомнил о жене с оттенком иронии.
Он оглянулся, ему показалось, что он сказал эти слова вслух, очень громко. Горничная, спокойно вытиравшая стол, убедила его, что он кричал мысленно.
В зеркале он видел лицо свое бледным, близорукие глаза растерянно мигали. Он торопливо надел очки, быстро сбежал
в свою
комнату и
лег, сжимая виски ладонями, закусив губы.
Домой он пришел с желанием
лечь и уснуть, но
в его
комнате у окна стояла Варвара, выглядывая
в сад из-за косяка.
Он походит, походит по
комнате, потом
ляжет и смотрит
в потолок; возьмет книгу с этажерки, пробежит несколько строк глазами, зевнет и начнет барабанить пальцами по столу.
Надо бы взять костяной ножик, да его нет; можно, конечно, спросить и столовый, но Обломов предпочел положить книгу на свое место и направиться к дивану; только что он оперся рукой
в шитую подушку, чтоб половчей приладиться
лечь, как Захар вошел
в комнату.
«Вот охота тащиться
в жар!» — сказал он сам себе, зевнул и воротился,
лег на диван и заснул тяжелым сном, как, бывало, сыпал
в Гороховой улице,
в запыленной
комнате, с опущенными шторами.
Обломов долго не мог успокоиться; он
ложился, вставал, ходил по
комнате и опять
ложился. Он
в низведении себя Захаром до степени других видел нарушение прав своих на исключительное предпочтение Захаром особы барина всем и каждому.
В комнате тускло горит одна сальная свечка, и то это допускалось только
в зимние и осенние вечера.
В летние месяцы все старались
ложиться и вставать без свечей, при дневном свете.
— Позовите Марину или Машу, чтоб
легли спать тут
в моей
комнате… Только бабушке ни слова об этом!.. Это просто раздражение… Она перепугается… придет…
Она послала узнать, что Вера, прошла ли голова, придет ли она к обеду? Вера велела отвечать, что голове легче, просила прислать обед
в свою
комнату и сказала, что
ляжет пораньше спать.
— Назад, назад неси, — сказал он, прибежал
в свою
комнату,
лег на постель и
в нервных слезах растопил внезапный порыв волнения.
Бывало, не заснешь, если
в комнату ворвется большая муха и с буйным жужжаньем носится, толкаясь
в потолок и
в окна, или заскребет мышонок
в углу; бежишь от окна, если от него дует, бранишь дорогу, когда
в ней есть ухабы, откажешься ехать на вечер
в конец города под предлогом «далеко ехать», боишься пропустить урочный час
лечь спать; жалуешься, если от супа пахнет дымом, или жаркое перегорело, или вода не блестит, как хрусталь…
На ночь нас развели по разным
комнатам. Но как особых
комнат было только три, и
в каждой по одной постели, то пришлось по одной постели на двоих. Но постели таковы, что на них могли бы
лечь и четверо. На другой день, часу
в восьмом, Ферстфельд явился за нами
в кабриолете, на паре прекрасных лошадей.
Измученные, мы воротились домой. Было еще рано, я ушел
в свою
комнату и сел писать письма. Невозможно: мною овладело утомление; меня гнело; перо падало из рук; мысли не связывались одни с другими; я засыпал над бумагой и поневоле последовал полуденному обычаю:
лег и заснул крепко до обеда.
Наши еще разговаривали с Беном, когда мы пришли. Зеленый, по обыкновению, залег спать с восьми часов и проснулся только поесть винограду за ужином. Мы поужинали и
легли. Здесь было немного
комнат, и те маленькие.
В каждой было по две постели, каждая для двоих.
И с тех пор
комната чтится, как святыня: она наглухо заперта, и постель оставлена
в своем тогдашнем виде; никто не дотрогивался до нее, а я вдруг
лягу!
В эту ночь, когда Нехлюдов, оставшись один
в своей
комнате,
лег в постель и потушил свечу, он долго не мог заснуть.
Федор Павлович
ложился по ночам очень поздно, часа
в три,
в четыре утра, а до тех пор все, бывало, ходит по
комнате или сидит
в креслах и думает.
Госпожа Хохлакова опять встретила Алешу первая. Она торопилась: случилось нечто важное: истерика Катерины Ивановны кончилась обмороком, затем наступила «ужасная, страшная слабость, она
легла, завела глаза и стала бредить. Теперь жар, послали за Герценштубе, послали за тетками. Тетки уж здесь, а Герценштубе еще нет. Все сидят
в ее
комнате и ждут. Что-то будет, а она без памяти. А ну если горячка!»
Я отвел ему маленькую
комнату,
в которой поставил кровать, деревянный стол и два табурета. Последние ему, видимо, совсем были не нужны, так как он предпочитал сидеть на полу или чаще на кровати, поджав под себя ноги по-турецки.
В этом виде он напоминал бурхана из буддийской кумирни.
Ложась спать, он по старой привычке поверх сенного тюфяка и ватного одеяла каждый раз подстилал под себя козью шкурку.
Заря уже занялась, когда он возвратился домой. Образа человеческого не было на нем, грязь покрывала все платье, лицо приняло дикий и страшный вид, угрюмо и тупо глядели глаза. Сиплым шепотом прогнал он от себя Перфишку и заперся
в своей
комнате. Он едва держался на ногах от усталости, но он не
лег в постель, а присел на стул у двери и схватился за голову.
Я подошел к другой кровати (их всего было две
в комнате), разделся и
лег в серые простыни.
«После чаю, поболтавши с «миленьким», пришла она
в свою
комнату и прилегла, — не спать, спать еще рано, куда же, только еще половина девятого, нет, она еще не раздевалась, — а только так,
легла читать.
Едва Верочка разделась и убрала платье, — впрочем, на это ушло много времени, потому что она все задумывалась: сняла браслет и долго сидела с ним
в руке, вынула серьгу — и опять забылась, и много времени прошло, пока она вспомнила, что ведь она страшно устала, что ведь она даже не могла стоять перед зеркалом, а опустилась
в изнеможении на стул, как добрела до своей
комнаты, что надобно же поскорее раздеться и
лечь, — едва Верочка
легла в постель,
в комнату вошла Марья Алексевна с подносом, на котором была большая отцовская чашка и лежала целая груда сухарей.
В моей
комнате стояла кровать без тюфяка, маленький столик, на нем кружка с водой, возле стул,
в большом медном шандале горела тонкая сальная свеча. Сырость и холод проникали до костей; офицер велел затопить печь, потом все ушли. Солдат обещал принесть сена; пока, подложив шинель под голову, я
лег на голую кровать и закурил трубку.
Я отворил окно — день уж начался, утренний ветер подымался; я попросил у унтера воды и выпил целую кружку. О сне не было и
в помышлении. Впрочем, и
лечь было некуда: кроме грязных кожаных стульев и одного кресла,
в канцелярии находился только большой стол, заваленный бумагами, и
в углу маленький стол, еще более заваленный бумагами. Скудный ночник не мог освещать
комнату, а делал колеблющееся пятно света на потолке, бледневшее больше и больше от рассвета.
Отец встает из-за стола и старческими шагами направляется
в свою
комнату.
Комната эта неудобна; она находится возле лакейской и довольно холодна, так что старик постоянно зябнет. Он медленно раздевается и, удостоверившись, что выданные ему на заутреню два медных пятака лежат
в целости около настольного зеркала,
ложится спать.
Матушка частенько подходила к дверям заповедных
комнат, прислушивалась, но войти не осмеливалась.
В доме мгновенно все стихло, даже
в отдаленных
комнатах ходили на цыпочках и говорили шепотом. Наконец часов около девяти вышла от дедушки Настасья и сообщила, что старик напился чаю и
лег спать.
Между матерью и дочерью сразу пробежала черная кошка. Приехавши домой, сестрица прямо скрылась
в свою
комнату, наскоро разделась и, не простившись с матушкой,
легла в постель, положив под подушку перчатку с правой руки, к которой «он» прикасался.
— Старуха спит уже, а козакам что-то не верится. Слушай, пан Данило, замкни меня
в комнате, а ключ возьми с собою. Мне тогда не так будет страшно; а козаки пусть
лягут перед дверями.
Лег опять и опять слышу: стук — стук, стук — стук… тихонько, будто кто просится
в комнату.
Я ушел
в кухню,
лег на свою постель, устроенную за печью на ящиках, лежал и слушал, как
в комнате тихонько воет мать.
Я имел двух таких собак, которые, пробыв со мной на охоте от зари до зари, пробежав около сотни верст и воротясь домой усталые, голодные, едва стоящие на ногах, никогда не
ложились отдыхать, не ели и не спали без меня; даже заснув
в моем присутствии, они сейчас просыпались, если я выходил
в другую
комнату, как бы я ни старался сделать это тихо.
Все молчали всю дорогу до самого дома. Вечером долго не было видно Петра. Он сидел где-то
в темном углу сада, не откликаясь на призывы даже Эвелины, и прошел ощупью
в комнату, когда все
легли…
— Ипполит, — сказал князь, — закройте вашу рукопись и отдайте ее мне, а сами
ложитесь спать здесь,
в моей
комнате. Мы поговорим пред сном и завтра; но с тем, чтоб уж никогда не развертывать эти листы. Хотите?