Неточные совпадения
Комната
в доме Огудаловой. Две двери: одна,
в глубине, входная; другая налево (от актеров); направо — окно; мебель приличная; фортепьяно, на нем
лежит гитара.
Райский обогнул весь город и из
глубины оврага поднялся опять на гору,
в противоположном конце от своей усадьбы. С вершины холма он стал спускаться
в предместье. Весь город
лежал перед ним как на ладони.
Пусть Ефим, даже и
в сущности дела, был правее меня, а я глупее всего глупого и лишь ломался, но все же
в самой
глубине дела
лежала такая точка, стоя на которой, был прав и я, что-то такое было и у меня справедливого и, главное, чего они никогда не могли понять.
Нашим мелким судам трудно входить сюда, а фрегату невозможно, разве с помощью сильного парохода. Фрегат сидит 23 фута; фарватер Янсекияна и впадающей
в него реки Вусун, на которой
лежит Шанхай, имеет самую большую
глубину 24 фута, и притом он чрезвычайно узок. Недалеко оставалось до Woosung (Вусуна), местечка при впадении речки того же имени
в Янсекиян.
И неизбежно должно было раскрыться миру, что
в самой
глубине буржуазной жизни
лежит уже семя великой войны, великой катастрофы.
Дальнейший путь
лежал вниз по Сице. Она шириной около 4 м,
глубиной 0,6 м и
в нижнем течении очень порожиста и бурлива. По мере того как мы отходили от водораздела, долина суживалась все более и более и наконец превратилась
в глубокое ущелье. Здесь с обеих сторон высятся мощные древнеречные террасы, состоящие из глинистых сланцев с прослойками желтого мелкозернистого песчаника и молочно-белого кварца. Сланцы сильно перемяты и кажутся плойчатыми.
Здесь река Арму имеет до 6 м ширины и около 45 см
глубины. Вода
в ней красноватого цвета и не имеет той низкой температуры, которая свойственна быстрым горным речкам. Русло Арму завалено колодником, что при сравнительно тихом течении вполне понятно: дерево остается
лежать там, где оно упало.
Теперь путь наш
лежал вниз по реке Синанце. Она течет по широкой межскладчатой долине
в меридиональном направлении с некоторым склонением на восток. Река эта очень извилиста. Она часто разбивается на протоки и образует многочисленные острова, поросшие тальниками. Ширина ее 40–50 м и
глубина 3,6–4,5 м. Леса, растущие по обеим сторонам реки, смешанные, со значительным преобладанием хвои.
Ширина Арму
в нижнем течении около 80 м,
глубина от 2 до 3 м, быстрота течения 10 км
в час.
В долине Арму сильно развиты речные террасы. Особенно их много
в среднем течении реки, преимущественно с левой стороны. Террасы эти высотой до 10 м; основание их массивное и состоит из плотных глинистых сланцев, поверх которых
лежит мощный слой наносного обломочного материала.
Вид был точно чудесный. Рейн
лежал перед нами весь серебряный, между зелеными берегами;
в одном месте он горел багряным золотом заката. Приютившийся к берегу городок показывал все свои дома и улицы; широко разбегались холмы и поля. Внизу было хорошо, но наверху еще лучше: меня особенно поразила чистота и
глубина неба, сияющая прозрачность воздуха. Свежий и легкий, он тихо колыхался и перекатывался волнами, словно и ему было раздольнее на высоте.
Новые друзья приняли нас горячо, гораздо лучше, чем два года тому назад.
В их главе стоял Грановский — ему принадлежит главное место этого пятилетия. Огарев был почти все время
в чужих краях. Грановский заменял его нам, и лучшими минутами того времени мы обязаны ему. Великая сила любви
лежала в этой личности. Со многими я был согласнее
в мнениях, но с ним я был ближе — там где-то,
в глубине души.
Но и неоформленный и нерешенный, он все-таки
лежал где-то
в глубине сознания, а по ночам, когда пестрые впечатления дня смолкали, он облекался
в образы и управлял моими снами.
Конечно, она страдала
в этом случае, как мать, отражением сыновнего недуга и мрачным предчувствием тяжелого будущего, которое ожидало ее ребенка; но, кроме этих чувств,
в глубине сердца молодой женщины щемило также сознание, что причина несчастия
лежала в виде грозной возможности
в тех, кто дал ему жизнь…
Нетронутыми
лежали где-то
в таинственной
глубине полученные по наследству и дремавшие
в неясном существовании «возможностей» силы, с первым светлым лучом готовые подняться ему навстречу. Но окна остаются закрытыми; судьба мальчика решена: ему не видать никогда этого луча, его жизнь вся пройдет
в темноте!..
Слезая с коня, он
в последний раз оглянулся с невольной благодарной улыбкой. Ночь, безмолвная, ласковая ночь,
лежала на холмах и на долинах; издали, из ее благовонной
глубины, бог знает откуда — с неба ли, с земли, — тянуло тихим и мягким теплом. Лаврецкий послал последний поклон Лизе и взбежал на крыльцо.
Ни слез, ни жалоб, ни упреков, а то молчаливое горе, которое
лежит в душевной
глубине бесформенной тяжестью.
Заозерный завод, раскидавший свои домики по берегу озера, был самым красивым
в Кукарском округе. Ряды крепких изб облепили низкий берег
в несколько рядов; крайние стояли совсем
в лесу. Выдавшийся
в средине озера крутой и лесистый мыс образовал широкий залив;
в глубине озера зелеными пятнами выделялись три острова. Обступившие кругом лесистые горы образовали рельефную зеленую раму. Рассыпной Камень
лежал массивной синевато-зеленой глыбой на противоположном берегу, как отдыхавший великан.
В песке много кусочков слюды, она тускло блестела
в лунном свете, и это напомнило мне, как однажды я,
лежа на плотах на Оке, смотрел
в воду, — вдруг, почти к самому лицу моему всплыл подлещик, повернулся боком и стал похож на человечью щеку, потом взглянул на меня круглым птичьим глазом, нырнул и пошел
в глубину, колеблясь, как падающий лист клена.
На ней было белое платье с голубыми подковками, старенькое, но чистое, гладко причесанные волосы
лежали на груди толстой, короткой косой. Глаза у нее — большие, серьезные,
в их спокойной
глубине горел голубой огонек, освещая худенькое, остроносое лицо. Она приятно улыбалась, но — не понравилась мне. Вся ее болезненная фигура как будто говорила...
В душе, как
в земле, покрытой снегом, глубоко
лежат семена недодуманных мыслей и чувств, не успевших расцвесть. Сквозь толщу ленивого равнодушия и печального недоверия к силам своим
в тайные
глубины души незаметно проникают новые зёрна впечатлений бытия, скопляются там, тяготят сердце и чаще всего умирают вместе с человеком, не дождавшись света и тепла, необходимого для роста жизни и вне и внутри души.
Вдоль большого лба
лежали глубокие морщины, красные
в глубине, они были похожи на царапины, весь череп его, большой, гладко вытертый сверху, лохматый снизу и боков, заставлял думать, что человек этот несокрушимо упрям, но маленькие бойкие глаза блестели мягко, весело и несогласно с мыслью об упрямстве.
В глубине ее, под деревьями, вокруг ковра, уставленного закусками и бутылками, расположились Басов, Двоеточие, Шалимов, Суслов, Замыслов, направо от них,
в стороне, большой самовар, около него Саша моет посуду,
лежит Пустобайка и курит трубку, около него — весла, корзины, железное ведро.
Безногая жена Перфишки тоже вылезла на двор и, закутавшись
в какие-то лохмотья, сидела на своём месте у входа
в подвал. Руки её неподвижно
лежали на коленях; она, подняв голову, смотрела чёрными глазами на небо. Губы её были плотно сжаты, уголки их опустились. Илья тоже стал смотреть то
в глаза женщины, то
в глубину неба, и ему подумалось, что, может быть, Перфишкина жена видит бога и молча просит его о чём-то.
С быстротой метеора мелькнуло мимо нас стадо… Грянули выстрелы почти залпом, а потом еще четыре из наших винчестеров поодиночке, чтобы добить двух подранков. Остальные исчезли за углом скалы быстрее выстрелов магазинки. Охота была великолепная: четыре красавца козла
лежали на камнях. Пятый, раненный, должно быть, слетел
в пропасть и исчез из глаз
в густом кустарнике на страшной
глубине… Доставать его — и думать нечего.
В этот день я смотрел из окна чертежной на белый пустой парк, и вдруг мне показалось, что
в глубине аллеи я вижу Урманова. Он шел по цельному снегу и остановился у одной скамейки. Я быстро схватил
в вестибюле шляпу и выбежал. Пробежав до половины аллеи, я увидел глубокий след, уходивший
в сторону Ивановского грота. Никого не было видно, кругом
лежал снег, чистый, нетронутый. Лишь кое-где виднелись оттиски вороньих лапок, да обломавшиеся от снега черные веточки пестрили белую поверхность темными черточками.
А белужья снасть представляет собою вот что такое: вообразите себе, что по морскому дну, на
глубине сорока сажен,
лежит крепкая веревка
в версту длиной, а к ней привязаны через каждые три-четыре аршина короткие саженные куски шпагата, а на концах этих концов наживлена на крючки мелкая рыбешка.
Шагах
в пятидесяти,
в глубине вражка, один волк
лежал, по-видимому мертвый, а другой сидел подле него; увидев нас, он побежал прочь и, отбежав сажен сто, сел на высокую сурчину.
И вот я переселился из большого грязного подвала
в маленький, почище, — забота о чистоте его
лежала на моей обязанности. Вместо артели
в сорок человек предо мною был один. У него седые виски, острая бородка, сухое, копченое лицо, темные, задумчивые глаза и странный рот: маленький, точно у окуня, губы пухлые, толстые и сложены так, как будто он мысленно целуется. И что-то насмешливое светится
в глубине глаз.
Но всему бывает конец, тем более такому блаженному состоянию, и я через час точно проснулся к действительности: бессознательно закинутые мною удочки
лежали неподвижно, я почувствовал, что сидеть было сыро, и воротился назад, чтоб провесть остальное утро на пристани,
в покойных креслах, и чтоб исполнить мелькнувшую у меня вечером мысль — попробовать, не будет ли брать там рыба:
глубина была значительная.
Ворота отворены — одна половинка их, сорванная с петель,
лежит на земле, и
в щели, между ее досками, проросла трава, густо покрывшая большой, пустынный двор дома.
В глубине двора — низенькое закопченное здание с железной крышей на один скат. Самый дом необитаем, но
в этом здании, раньше кузнице, теперь помещалась «ночлежка», содержимая ротмистром
в отставке Аристидом Фомичом Кувалдой.
По крайней мере,
в эту минуту я вдруг вспомнил слова ямщика, которые он говорил еще тогда, на дороге, и которые до этого времени
лежали у меня где-то
в глубине памяти лишенными смысла.
И
в ту самую ночь, когда пароход шлепал колесами по спокойному морю, дробясь
в мрачной зыбучей
глубине своими огнями, когда часовые, опершись на ружья, дремали
в проходах трюма и фонари, слегка вздрагивая от ударов никогда не засыпавшей машины, разливали свой тусклый, задумчивый свет
в железном коридоре и за решетками… когда на нарах рядами
лежали серые неподвижные фигуры спавших арестантов, — там, за этими решетками, совершалась безмолвная драма.
День был жаркий, безветренный. Море
лежало спокойное, ласковое, нежно-изумрудное около берегов, светло-синее посредине и лишь кое-где едва тронутое ленивыми фиолетовыми морщинками. Внизу под пароходом оно было ярко-зелено, прозрачно и легко, как воздух, и бездонно. Рядом с пароходом бежала стая дельфинов. Сверху было отлично видно, как они
в глубине могучими, извилистыми движениями своих тел рассекали жидкую воду и вдруг с разбегу, один за другим, выскакивали на поверхность, описав быстрый темный полукруг.
Весьма возможно, что
в глубине такого убеждения
лежал недавний пример Наполеона, который
в несколько лет вырос из поручика
в императора, поработил всю Европу, создавал из рядовых солдат маршалов и королей.
И потихоньку, не услыхала бы Дарья Сергевна, стала она на молитву. Умною молитвою молилась, не уставной.
В одной сорочке, озаренная дрожавшим светом догоравшей лампады, держа
в руках заветное колечко, долго
лежала она ниц перед святыней. С горячими, из
глубины непорочной души идущими слезами долго молилась она, сотворил бы Господь над нею волю свою, указал бы ей, след ли ей полюбить всем сердцем и всею душою раба Божия Петра и найдет ли она счастье
в том человеке.
В душе человеческой
лежит дьявол. Великое счастье для жизни, что его удерживает
в душевных
глубинах тяжелая крышка, которой название — бог.
В сумеречной
глубине души человеческой
лежит дьявол. Ему нет воли. Его держит заключенным
в низах души тяжелая крышка — бог. Дьявол задыхается
в глубине, рвется на волю, просит жизни. И все очевиднее становится для человека, что это душа его просит воли, что рвущийся из-под крышки дьявол — это и есть он сам.
— А далее?.. А далее?.. Я не знаю, что далее… И она
лежала, кусая себе губы, и досадливо вглядывалась
в ту страшную духовную нищету свою, которая готовилаей после осуществления ее плана обладать громадным вещественным богатством, и
в эти минуты Глафира была человек, более чем все ее партнеры. Она видела и мысленно измеряла
глубину своего падения и слала горькие пени и проклятия тому, кто оторвал ее от дающих опору преданий и опрокинул пред ней все идеалы простого добра и простого счастия…
Она отворила ворота, и Николай взял лошадь под уздцы. Долгуша въехала на крытый глухой двор, где Теркина охватила прохлада вместе с запахом стойл и коровника, помещавшихся
в глубине. Стояли тут две телеги и еще одна долгуша,
лежало и много всякой другой рухляди. Двор смотрел зажиточно. Изба — чистая, с крылечком. На ставнях нарисованы горшки с цветами, из окон видны занавески.
Как я
в первый раз был пьян. — Именьице наше было
в двух участках: пахотная земля с усадьбою
лежала совсем около железнодорожного пути, а по ту сторону пути, за деревнею Барсуки, среди других лесов было и нашего леса около сорока десятин.
В глубине большой луговины, у опушки, стоял наш хутор — изба лесника и скотный двор. Скот пасся здесь, и каждый день утром и вечером мы ездили сюда за молоком.
В основе русского нигилизма, взятого
в чистоте и
глубине,
лежит православное мироотрицание, ощущение мира лежащим во зле, признание греховности всякого богатства и роскоши жизни, всякого творческого избытка
в искусстве,
в мысли.
Вот он,
в темной
глубине, —
лежит, распластавшись, слепой Хозяин. Серый, плоский, как клещ, только огромный и мягкий. Он
лежит на спине, тянется вверх цепкими щупальцами и смотрит тупыми, незрячими глазами, как двумя большими мокрицами. И пусть из чащи сада несет росистою свежестью, пусть
в небе звенят ласточки. Он
лежит и погаными своими щупальцами скользит по мне, охватывает, присасывается.
Я чувствую трепет, я вижу сквозь темноту, —
в глубине моей души
лежит неведомый мне хозяин. Он все время там
лежал, но только теперь я
в смятении начинаю чуять его. Что он там
в моей душе делает, я не знаю… И не хочу я его! Я раньше посмотрю, принимаю ли я ту истину, которую он
в меня вложил. Но на что же мне опереться против него?
И странно мне смотреть на Наталью Федоровну. Сутулая, с желто-темным лицом. Через бегающие глаза из
глубины смотрит растерянная, съежившаяся печаль, не ведающая своих истоков. И всегда под мышкой у нее огромная книга «Критика отвлеченных начал» Владимира Соловьева. Сидит у себя до двух, до трех часов ночи; согнувшись крючком, впивается
в книгу. Часто
лежит с мигренями. Отдышится — и опять
в книгу. Сосет, сосет, и думает — что-нибудь высосет.
Спорят. А
в глубине души у каждого
лежит, клубком свернувшись
в темноте, бесформенный хозяин; как будто спит и не слышит стучащихся снаружи слов и мыслей.
Граф Довудский занимал целый флигелек, стоявший
в глубине двора и состоящий из нескольких комнат, убранных также изящно и комфортабельно. Хотя он жил один с лакеем и поваром, но на всей обстановке его жилища
лежал оттенок женской руки, или, это будет даже вернее, женских рук.
Это была довольно большая длинная комната с одним окном, завешанным тяжелой шерстяной пунцовой драпировкой, пол был устлан мягким ковром, и кроме затейливого туалета и другой мебели
в глубине комнаты стояла роскошная двухспальная кровать, на пуховиках которой
лежала Настасья Федоровна
в богатом персидском капоте.
Камень этот
лежал в земле на 15 футов
глубины и зарос со всех сторон мхами на два дюйма толщины.