Неточные совпадения
— Нет, я и сама не успею, — сказала она и тотчас же подумала: «стало быть, можно было устроиться так, чтобы сделать, как я хотела». — Нет, как ты хотел, так и делай. Иди
в столовую, я сейчас приду, только отобрать эти ненужные вещи, — сказала она, передавая на руку Аннушки, на которой уже
лежала гора тряпок, еще что-то.
И
в самом деле, Гуд-гора курилась; по бокам ее ползали легкие струйки облаков, а на вершине
лежала черная туча, такая черная, что на темном небе она казалась пятном.
И точно, такую панораму вряд ли где еще удастся мне видеть: под нами
лежала Койшаурская долина, пересекаемая Арагвой и другой речкой, как двумя серебряными нитями; голубоватый туман скользил по ней, убегая
в соседние теснины от теплых лучей утра; направо и налево гребни
гор, один выше другого, пересекались, тянулись, покрытые снегами, кустарником; вдали те же
горы, но хоть бы две скалы, похожие одна на другую, — и все эти снега
горели румяным блеском так весело, так ярко, что кажется, тут бы и остаться жить навеки; солнце чуть показалось из-за темно-синей
горы, которую только привычный глаз мог бы различить от грозовой тучи; но над солнцем была кровавая полоса, на которую мой товарищ обратил особенное внимание.
За песками
лежали гребнем на отдаленном небосклоне меловые
горы, блиставшие ослепительной белизной даже и
в ненастное время, как бы освещало их вечное солнце.
Меж
гор, лежащих полукругом,
Пойдем туда, где ручеек,
Виясь, бежит зеленым лугом
К реке сквозь липовый лесок.
Там соловей, весны любовник,
Всю ночь поет; цветет шиповник,
И слышен говор ключевой, —
Там виден камень гробовой
В тени двух сосен устарелых.
Пришельцу надпись говорит:
«Владимир Ленской здесь
лежит,
Погибший рано смертью смелых,
В такой-то год, таких-то лет.
Покойся, юноша-поэт...
Клим разделся, прошел на огонь
в неприбранную комнату; там на столе
горели две свечи, бурно кипел самовар, выплескивая воду из-под крышки и обливаясь ею, стояла немытая посуда, тарелки с расковырянными закусками, бутылки,
лежала раскрытая книга.
За магазином,
в небольшой комнатке
горели две лампы, наполняя ее розоватым сумраком; толстый ковер
лежал на полу, стены тоже были завешаны коврами, высоко на стене — портрет
в черной раме, украшенный серебряными листьями;
в углу помещался широкий, изогнутый полукругом диван, пред ним на столе кипел самовар красной меди, мягко блестело стекло, фарфор. Казалось, что магазин, грубо сверкающий серебром и золотом, — далеко отсюда.
— Да неужели вы не чувствуете, что во мне происходит? — начал он. — Знаете, мне даже трудно говорить. Вот здесь… дайте руку, что-то мешает, как будто
лежит что-нибудь тяжелое, точно камень, как бывает
в глубоком
горе, а между тем, странно, и
в горе и
в счастье,
в организме один и тот же процесс: тяжело, почти больно дышать, хочется плакать! Если б я заплакал, мне бы так же, как
в горе, от слез стало бы легко…
А между тем он болезненно чувствовал, что
в нем зарыто, как
в могиле, какое-то хорошее, светлое начало, может быть, теперь уже умершее, или
лежит оно, как золото
в недрах
горы, и давно бы пора этому золоту быть ходячей монетой.
Нет, она так сознательно покоряется ему. Правда, глаза ее
горят, когда он развивает какую-нибудь идею или обнажает душу перед ней; она обливает его лучами взгляда, но всегда видно, за что; иногда сама же она говорит и причину. А
в любви заслуга приобретается так слепо, безотчетно, и
в этой-то слепоте и безотчетности и
лежит счастье. Оскорбляется она, сейчас же видно, за что оскорблена.
В открыто смотрящем и ничего не видящем взгляде
лежит сила страдать и терпеть. На лице
горит во всем блеске красота и величие мученицы. Гром бьет ее, огонь палит, но не убивает женскую силу.
Райский обогнул весь город и из глубины оврага поднялся опять на
гору,
в противоположном конце от своей усадьбы. С вершины холма он стал спускаться
в предместье. Весь город
лежал перед ним как на ладони.
Я лег
в капитанской каюте, где
горой лежали ящики, узлы, чемоданы.
Станция называется Маймакан. От нее двадцать две версты до станции Иктенда. Сейчас едем. На
горах не оттаял вчерашний снег; ветер дует осенний; небо скучное, мрачное; речка потеряла веселый вид и опечалилась, как печалится вдруг резвое и милое дитя. Пошли опять то
горы, то просеки, острова и долины. До Иктенды проехали
в темноте,
лежа в каюте, со свечкой, и ничего не видали. От холода коченели ноги.
Еще однообразнее всего этого
лежит глубокая ночь две трети суток над этими пустынями. Солнце поднимается невысоко, выглянет из-за
гор, протечет часа три, не отрываясь от их вершин, и спрячется, оставив после себя продолжительную огнистую зарю. Звезды
в этом прозрачном небе блещут так же ярко, лучисто, как под другими, не столь суровыми небесами.
Взгляд не успевал ловить подробностей этой большой, широко раскинувшейся картины. Прямо
лежит на отлогости
горы местечко, с своими идущими частью правильным амфитеатром, частью беспорядочно перегибающимися по холмам улицами, с утонувшими
в зелени маленькими домиками, с виноградниками, полями маиса, с близкими и дальними фермами, с бегущими во все стороны дорогами. Налево
гора Паарль, которая, картинною разнообразностью пейзажей, яркой зеленью, не похожа на другие здешние
горы.
Мы вышли, оглянулись назад и остановились неподвижно перед открывшейся картиной: вся паарльская долина
лежала перед нами, местами облитая солнечным блеском, а местами прячущаяся
в тени
гор.
Дорога пошла
в гору. Жарко. Мы сняли пальто: наши узкие костюмы, из сукна и других плотных материй, просто невозможны
в этих климатах. Каков жар должен быть летом! Хорошо еще, что ветер с моря приносит со всех сторон постоянно прохладу! А всего
в 26-м градусе широты
лежат эти благословенные острова. Как не взять их под покровительство? Люди Соединенных Штатов совершенно правы, с своей стороны.
Я не торопился на
гору: мне еще ново было все
в городе, где на всем
лежит яркий, южный колорит.
На камине и по углам везде разложены минералы, раковины, чучелы птиц, зверей или змей, вероятно все «с острова Св. Маврикия».
В камине
лежало множество сухих цветов, из породы иммортелей, как мне сказали. Они
лежат, не изменяясь по многу лет: через десять лет так же сухи, ярки цветом и так же ничем не пахнут, как и несорванные. Мы спросили инбирного пива и констанского вина, произведения знаменитой Констанской
горы. Пиво мальчик вылил все на барона Крюднера, а констанское вино так сладко, что из рук вон.
Жизнь его
в этот год
в деревне у тетушек шла так: он вставал очень рано, иногда
в 3 часа, и до солнца шел купаться
в реку под
горой, иногда еще
в утреннем тумане, и возвращался, когда еще роса
лежала на траве и цветах.
Но мессианское призвание
лежит уже вне линии природного процесса развития, это — блеск молнии с неба, божественный огонь,
в котором
сгорает всякое земное устроение.
При подъеме на крутые
горы,
в особенности с ношей за плечами, следует быть всегда осторожным. Надо внимательно осматривать деревья, за которые приходится хвататься. Уже не говоря о том, что при падении такого рухляка сразу теряешь равновесие, но, кроме того, обломки сухостоя могут еще разбить голову. У берез древесина разрушается всегда скорее, чем кора. Труха из них высыпается, и на земле остаются
лежать одни берестяные футляры.
У Дерсу была следующая примета: если во время дождя
в горах появится туман и он будет
лежать неподвижно — это значит, что дождь скоро прекратится. Но если туман быстро двигается — это признак затяжного дождя и, может быть, тайфуна [Тайфун — искаженное китайское слово «тайфынь» — большой ветер, как называют тихоокеанские циклоны.].
Сначала путь наш
лежал на юг по небольшой тропинке, проложенной по самому верхнему и правому притоку Синанцы, длиной
в 2–3 км.
Горы в этих местах состоят из порфиров, известняков и оруденелых фельзитов. Во многих местах я видел прожилки серебросвинцовой руды, цинковой обманки и медного колчедана.
К утру я немного прозяб. Проснувшись, я увидел, что костер прогорел. Небо еще было серое; кое-где
в горах лежал туман. Я разбудил казака. Мы пошли разыскивать свой бивак. Тропа, на которой мы ночевали, пошла куда-то
в сторону, и потому пришлось ее бросить. За речкой мы нашли другую тропу. Она привела нас к табору.
Я спал дурно и на другое утро встал рано, привязал походную котомочку за спину и, объявив своей хозяйке, чтобы она не ждала меня к ночи, отправился пешком
в горы, вверх по течению реки, на которой
лежит городок З. Эти
горы, отрасли хребта, называемого Собачьей спиной (Hundsrück), очень любопытны
в геологическом отношении;
в особенности замечательны они правильностью и чистотой базальтовых слоев; но мне было не до геологических наблюдений.
Вид был точно чудесный. Рейн
лежал перед нами весь серебряный, между зелеными берегами;
в одном месте он
горел багряным золотом заката. Приютившийся к берегу городок показывал все свои дома и улицы; широко разбегались холмы и поля. Внизу было хорошо, но наверху еще лучше: меня особенно поразила чистота и глубина неба, сияющая прозрачность воздуха. Свежий и легкий, он тихо колыхался и перекатывался волнами, словно и ему было раздольнее на высоте.
Мистицизм Витберга
лежал долею
в его скандинавской крови; это та самая холодно обдуманная мечтательность, которую мы видим
в Шведенборге, похожая,
в свою очередь, на огненное отражение солнечных лучей, падающих на ледяные
горы и снега Норвегии.
…
В Люцерне есть удивительный памятник; он сделан Торвальдсеном
в дикой скале.
В впадине
лежит умирающий лев; он ранен насмерть, кровь струится из раны,
в которой торчит обломок стрелы; он положил молодецкую голову на лапу, он стонет; его взор выражает нестерпимую боль; кругом пусто, внизу пруд; все это задвинуто
горами, деревьями, зеленью; прохожие идут, не догадываясь, что тут умирает царственный зверь.
После ее приезда
в Москву вот что произошло со мной: я
лежал в своей комнате, на кровати,
в состоянии полусна; я ясно видел комнату,
в углу против меня была икона и
горела лампадка, я очень сосредоточенно смотрел
в этот угол и вдруг под образом увидел вырисовавшееся лицо Минцловой, выражение лица ее было ужасное, как бы одержимое темной силой; я очень сосредоточенно смотрел на нее и духовным усилием заставил это видение исчезнуть, страшное лицо растаяло.
По вечерам
в опустевших канцеляриях уездного суда
горел какой-нибудь сальный огарок, стояла посудинка водки,
лежало на сахарной бумаге несколько огурцов, и дежурные резались до глубокой ночи
в карты…
Выписка его была обязательна для чиновников, поэтому целые
горы «Вестника»
лежали у отца
в кабинете, но кажется, что мой старший брат и я были его единственными и то не особенно усердными читателями.
В основании всего миросозерцания Н. Федорова
лежало печалование о
горе людей.
Тымовский округ находится выше над уровнем моря, чем Александровский, но благодаря тому, что он окружен
горами и
лежит как бы
в котловине, среднее число безветренных дней
в году здесь больше почти на 60 и,
в частности, дней с холодным ветром меньше на 20.
Покуда пороши еще мелки и снежной норы сделать нельзя, русаки ложатся предпочтительно по горным долочкам, поросшим каким-нибудь степным кустарником, также по межам, где обыкновенно придувает снег к нагнувшейся высокой траве; нередко сходят они с
гор в замерзшие, камышистые болота (если они есть близко) и выбирают для логова иногда большие кочки;
в чистой и гладкой степи русаки
лежат под кустиками ковыля.
Ребенок родился
в богатой семье Юго-западного края,
в глухую полночь. Молодая мать
лежала в глубоком забытьи, но, когда
в комнате раздался первый крик новорожденного, тихий и жалобный, она заметалась с закрытыми глазами
в своей постели. Ее губы шептали что-то, и на бледном лице с мягкими, почти детскими еще чертами появилась гримаса нетерпеливого страдания, как у балованного ребенка, испытывающего непривычное
горе.
Ни слез, ни жалоб, ни упреков, а то молчаливое
горе, которое
лежит в душевной глубине бесформенной тяжестью.
Она не острила, не смеялась, не читала, как всегда, своего обычного бульварного романа, который теперь бесцельно
лежал у нее на груди или на животе, но была зла, сосредоточенно-печальна, и
в ее глазах
горел желтый огонь, говоривший о ненависти.
В маленьком домике Клеопатры Петровны окна были выставлены и
горели большие местные свечи. Войдя
в зальцо, Вихров увидел, что на большом столе
лежала Клеопатра Петровна; она была
в белом кисейном платье и с цветами на голове. Сама с закрытыми глазами, бледная и сухая, как бы сделанная из кости. Вид этот показался ему ужасен. Пользуясь тем, что
в зале никого не было, он подошел, взял ее за руку, которая едва послушалась его.
В спальне Раисы Павловны действительно
горел огонь
в мраморном камине, а сама Раиса Павловна
лежала на кушетке против огня, наслаждаясь переливами и вздрагиваниями широких огненных языков, лизавших закопченные стенки камина.
Заозерный завод, раскидавший свои домики по берегу озера, был самым красивым
в Кукарском округе. Ряды крепких изб облепили низкий берег
в несколько рядов; крайние стояли совсем
в лесу. Выдавшийся
в средине озера крутой и лесистый мыс образовал широкий залив;
в глубине озера зелеными пятнами выделялись три острова. Обступившие кругом лесистые
горы образовали рельефную зеленую раму. Рассыпной Камень
лежал массивной синевато-зеленой глыбой на противоположном берегу, как отдыхавший великан.
При виде строгого и угрюмого лица, на котором
лежала суровая печать неизлечимого
горя, я робел и замыкался
в себя.
И на этой
горе, между черных деревьев,
в темной пахучей траве,
лежала, как отдыхающая лесная богиня, непонятная прекрасная белая женщина.
Люблю я, знаете, иногда посмотреть на нашего мужичка, как он там действует:
лежит, кажется, целый день на боку, да зато уж как примется, так у него словно
горит в руках дело! откуда что берется!
Князь, выйдя на террасу, поклонился всему народу и сказал что-то глазами княжне. Она скрылась и чрез несколько минут вышла на красный двор, ведя маленького брата за руку. За ней шли два лакея с огромными подносами, на которых
лежала целая
гора пряников и куски лент и позументов. Сильфидой показалась княжна Калиновичу, когда она стала мелькать
в толпе и, раздавая бабам и девкам пряники и ленты, говорила...
Сотни свежих окровавленных тел людей, за 2 часа тому назад полных разнообразных, высоких и мелких надежд и желаний, с окоченелыми членами,
лежали на росистой цветущей долине, отделяющей бастион от траншеи, и на ровном полу часовни Мертвых
в Севастополе; сотни людей с проклятиями и молитвами на пересохших устах — ползали, ворочались и стонали, — одни между трупами на цветущей долине, другие на носилках, на койках и на окровавленном полу перевязочного пункта; а всё так же, как и
в прежние дни, загорелась зарница над Сапун-горою, побледнели мерцающие звезды, потянул белый туман с шумящего темного моря, зажглась алая заря на востоке, разбежались багровые длинные тучки по светло-лазурному горизонту, и всё так же, как и
в прежние дни, обещая радость, любовь и счастье всему ожившему миру, выплыло могучее, прекрасное светило.
Сидя
в этой уютной комнатке, обитой голубыми обоями, с диваном, кроватью, столом, на котором
лежат бумаги, стенными часами и образом, перед которым
горит лампадка, глядя на эти признаки жилья и на толстые аршинные балки, составлявшие потолок, и слушая выстрелы, казавшиеся слабыми
в блиндаже, Калугин решительно понять не мог, как он два раза позволил себя одолеть такой непростительной слабости; он сердился на себя, и ему хотелось опасности, чтобы снова испытать себя.
Зашли
в лес — и долго там проплутали; потом очень плотно позавтракали
в деревенском трактире; потом лазали на
горы, любовались видами, пускали сверху камни и хлопали
в ладоши, глядя, как эти камни забавно и странно сигают, наподобие кроликов, пока проходивший внизу, невидимый для них, человек не выбранил их звонким и сильным голосом; потом
лежали, раскинувшись, на коротком сухом мохе желто-фиолетового цвета; потом пили пиво
в другом трактире, потом бегали взапуски, прыгали на пари: кто дальше?
— Верстах
в пятнадцати отсюда, знаешь, как спуститься с
горы от Афанасьева к речке, на мосту он и
лежит с необыкновенно кротким и добрым выражением
в лице, — эх!..