Неточные совпадения
Жаль, что Иохим не дал напрокат кареты, а хорошо бы,
черт побери, приехать домой в карете, подкатить этаким
чертом к какому-нибудь соседу-помещику под крыльцо, с фонарями, а Осипа сзади, одеть в ливрею.
Пусть каждый возьмет в руки по улице…
черт возьми, по улице — по метле! и вымели бы всю улицу, что идет
к трактиру, и вымели бы чисто…
Городничий (делая Бобчинскому укорительный знак, Хлестакову).Это-с ничего. Прошу покорнейше, пожалуйте! А слуге вашему я скажу, чтобы перенес чемодан. (Осипу.)Любезнейший, ты перенеси все ко мне,
к городничему, — тебе всякий покажет. Прошу покорнейше! (Пропускает вперед Хлестакова и следует за ним, но, оборотившись, говорит с укоризной Бобчинскому.)Уж и вы! не нашли другого места упасть! И растянулся, как
черт знает что такое. (Уходит; за ним Бобчинский.)
Да кто там еще? (Подходит
к окну.)Не хочу, не хочу! Не нужно, не нужно! (Отходя.)Надоели,
черт возьми! Не впускай, Осип!
Артемий Филиппович (в сторону).Эка,
черт возьми, уж и в генералы лезет! Чего доброго, может, и будет генералом. Ведь у него важности, лукавый не взял бы его, довольно. (Обращаясь
к нему.)Тогда, Антон Антонович, и нас не позабудьте.
Сама лисица хитрая,
По любопытству бабьему,
Подкралась
к мужикам,
Послушала, послушала
И прочь пошла, подумавши:
«И
черт их не поймет!»
И вправду: сами спорщики
Едва ли знали, помнили —
О чем они шумят…
Возвратившись домой, Грустилов целую ночь плакал. Воображение его рисовало греховную бездну, на дне которой метались
черти. Были тут и кокотки, и кокодессы, и даже тетерева — и всё огненные. Один из
чертей вылез из бездны и поднес ему любимое его кушанье, но едва он прикоснулся
к нему устами, как по комнате распространился смрад. Но что всего более ужасало его — так это горькая уверенность, что не один он погряз, но в лице его погряз и весь Глупов.
Читая эти письма, Грустилов приходил в необычайное волнение. С одной стороны, природная склонность
к апатии, с другой, страх
чертей — все это производило в его голове какой-то неслыханный сумбур, среди которого он путался в самых противоречивых предположениях и мероприятиях. Одно казалось ясным: что он тогда только будет благополучен, когда глуповцы поголовно станут ходить ко всенощной и когда инспектором-наблюдателем всех глуповских училищ будет назначен Парамоша.
Кити при этой встрече могла упрекнуть себя только в том, что на мгновение, когда она узнала в штатском платье столь знакомые ей когда-то
черты, у ней прервалось дыхание, кровь прилила
к сердцу, и яркая краска, она чувствовала это, выступила на лицо.
Особенность Алексея Александровича как государственного человека, та, ему одному свойственная характерная
черта, которую имеет каждый выдвигающийся чиновник, та, которая вместе с его упорным честолюбием, сдержанностью, честностью и самоуверенностью сделала его карьеру, состояла в пренебрежении
к бумажной официальности, в сокращении переписки, в прямом, насколько возможно, отношении
к живому делу и в экономности.
Щербацкий отошел от них, и Кити, подойдя
к расставленному карточному столу, села и, взяв в руки мелок, стала
чертить им по новому зеленому сукну расходящиеся круги.
Степан Аркадьич, всегда милый, понимающий всё с намека, в этот приезд был особенно мил, и Левин заметил в нем еще новую, польстившую ему
черту уважения и как будто нежности
к себе.
«Где хозяин?» — «Нема». — «Как? совсем нету?» — «Совсим». — «А хозяйка?» — «Побигла в слободку». — «Кто же мне отопрет дверь?» — сказал я, ударив в нее ногою. Дверь сама отворилась; из хаты повеяло сыростью. Я засветил серную спичку и поднес ее
к носу мальчика: она озарила два белые глаза. Он был слепой, совершенно слепой от природы. Он стоял передо мною неподвижно, и я начал рассматривать
черты его лица.
Я, как матрос, рожденный и выросший на палубе разбойничьего брига: его душа сжилась с бурями и битвами, и, выброшенный на берег, он скучает и томится, как ни мани его тенистая роща, как ни свети ему мирное солнце; он ходит себе целый день по прибрежному песку, прислушивается
к однообразному ропоту набегающих волн и всматривается в туманную даль: не мелькнет ли там на бледной
черте, отделяющей синюю пучину от серых тучек, желанный парус, сначала подобный крылу морской чайки, но мало-помалу отделяющийся от пены валунов и ровным бегом приближающийся
к пустынной пристани…
— А вот слушайте: Грушницкий на него особенно сердит — ему первая роль! Он придерется
к какой-нибудь глупости и вызовет Печорина на дуэль… Погодите; вот в этом-то и штука… Вызовет на дуэль: хорошо! Все это — вызов, приготовления, условия — будет как можно торжественнее и ужаснее, — я за это берусь; я буду твоим секундантом, мой бедный друг! Хорошо! Только вот где закорючка: в пистолеты мы не положим пуль. Уж я вам отвечаю, что Печорин струсит, — на шести шагах их поставлю,
черт возьми! Согласны ли, господа?
— Щи, моя душа, сегодня очень хороши! — сказал Собакевич, хлебнувши щей и отваливши себе с блюда огромный кусок няни, известного блюда, которое подается
к щам и состоит из бараньего желудка, начиненного гречневой кашей, мозгом и ножками. — Эдакой няни, — продолжал он, обратившись
к Чичикову, — вы не будете есть в городе, там вам
черт знает что подадут!
Одни только частые рябины и ухабины, истыкавшие их, причисляли его
к числу тех лиц, на которых, по народному выражению,
черт приходил по ночам молотить горох.
Все мы имеем маленькую слабость немножко пощадить себя, а постараемся лучше приискать какого-нибудь ближнего, на ком бы выместить свою досаду, например, на слуге, на чиновнике, нам подведомственном, который в пору подвернулся, на жене или, наконец, на стуле, который швырнется
черт знает куда,
к самым дверям, так что отлетит от него ручка и спинка: пусть, мол, его знает, что такое гнев.
Кроме страсти
к чтению, он имел еще два обыкновения, составлявшие две другие его характерические
черты: спать не раздеваясь, так, как есть, в том же сюртуке, и носить всегда с собою какой-то свой особенный воздух, своего собственного запаха, отзывавшийся несколько жилым покоем, так что достаточно было ему только пристроить где-нибудь свою кровать, хоть даже в необитаемой дотоле комнате, да перетащить туда шинель и пожитки, и уже казалось, что в этой комнате лет десять жили люди.
И, уехав домой, ни минуты не медля, чтобы не замешивать никого и все концы в воду, сам нарядился жандармом, оказался в усах и бакенбардах — сам
черт бы не узнал. Явился в доме, где был Чичиков, и, схвативши первую бабу, какая попалась, сдал ее двум чиновным молодцам, докам тоже, а сам прямо явился, в усах и с ружьем, как следует,
к часовым...
Даже начальство изъяснилось, что это был
черт, а не человек: он отыскивал в колесах, дышлах, [Дышло — толстая оглобля, прикрепляемая
к середине передней оси повозки при парной упряжке.] лошадиных ушах и невесть в каких местах, куда бы никакому автору не пришло в мысль забраться и куда позволяется забираться только одним таможенным чиновникам.
Одна была такая разодетая, рюши на ней, и трюши, и
черт знает чего не было… я думаю себе только: «
черт возьми!» А Кувшинников, то есть это такая бестия, подсел
к ней и на французском языке подпускает ей такие комплименты…
Чичиков, будучи человек весьма щекотливый и даже в некоторых случаях привередливый, потянувши
к себе воздух на свежий нос поутру, только помарщивался да встряхивал головою, приговаривая: «Ты, брат,
черт тебя знает, потеешь, что ли.
— Ей-богу! да пребольно! Проснулся:
черт возьми, в самом деле что-то почесывается, — верно, ведьмы блохи. Ну, ты ступай теперь одевайся, я
к тебе сейчас приду. Нужно только ругнуть подлеца приказчика.
А вот пусть
к тебе повадится
черт подвертываться всякий день под руку, так что вот и не хочешь брать, а он сам сует.
Быть может, он для блага мира
Иль хоть для славы был рожден;
Его умолкнувшая лира
Гремучий, непрерывный звон
В веках поднять могла. Поэта,
Быть может, на ступенях света
Ждала высокая ступень.
Его страдальческая тень,
Быть может, унесла с собою
Святую тайну, и для нас
Погиб животворящий глас,
И за могильною
чертоюК ней не домчится гимн времен,
Благословение племен.
— Я бы не просил тебя. Я бы сам, может быть, нашел дорогу в Варшаву; но меня могут как-нибудь узнать и захватить проклятые ляхи, ибо я не горазд на выдумки. А вы, жиды, на то уже и созданы. Вы хоть
черта проведете; вы знаете все штуки; вот для чего я пришел
к тебе! Да и в Варшаве я бы сам собою ничего не получил. Сейчас запрягай воз и вези меня!
Когда увидела мать, что уже и сыны ее сели на коней, она кинулась
к меньшому, у которого в
чертах лица выражалось более какой-то нежности: она схватила его за стремя, она прилипнула
к седлу его и с отчаяньем в глазах не выпускала его из рук своих.
Когда он вышел, Грэй посидел несколько времени, неподвижно смотря в полуоткрытую дверь, затем перешел
к себе. Здесь он то сидел, то ложился; то, прислушиваясь
к треску брашпиля, выкатывающего громкую цепь, собирался выйти на бак, но вновь задумывался и возвращался
к столу,
чертя по клеенке пальцем прямую быструю линию. Удар кулаком в дверь вывел его из маниакального состояния; он повернул ключ, впустив Летику. Матрос, тяжело дыша, остановился с видом гонца, вовремя предупредившего казнь.
— Вот и вас… точно из-за тысячи верст на вас смотрю… Да и
черт знает, зачем мы об этом говорим! И
к чему расспрашивать? — прибавил он с досадой и замолчал, кусая себе ногти и вновь задумываясь.
Черт возьми, я иногда мечтаю, что, если бы меня выдали замуж, тьфу! если б я женился (по гражданскому ли, по законному ли, все равно), я бы, кажется, сам привел
к жене любовника, если б она долго его не заводила.
— Если только он будет дома, — прибавил он. — Фу,
черт! В своем больном не властен, лечи поди! Не знаешь, он
к тем пойдет, али те сюда придут?
—
Черт возьми! пойду сам
к Порфирию! И уж прижму ж я его, по-родственному; пусть выложит мне все до корней. А уж Заметова…
— Э-эх, Соня! — вскрикнул он раздражительно, хотел было что-то ей возразить, но презрительно замолчал. — Не прерывай меня, Соня! Я хотел тебе только одно доказать: что черт-то меня тогда потащил, а уж после того мне объяснил, что не имел я права туда ходить, потому что я такая же точно вошь, как и все! Насмеялся он надо мной, вот я
к тебе и пришел теперь! Принимай гостя! Если б я не вошь был, то пришел ли бы я
к тебе? Слушай: когда я тогда
к старухе ходил, я только попробовать сходил… Так и знай!
— Э,
черта еще этого недоставало, — бормотал он, скрыпя зубами, — нет, это мне теперь… некстати… Дура она, — прибавил он громко. — Я сегодня
к ней зайду, поговорю.
— Ну, ты! следователь!.. Ну, да
черт с вами со всеми! — отрезал Разумихин и вдруг, рассмеявшись сам, с повеселевшим лицом, как ни в чем не бывало, подошел
к Порфирию Петровичу.
— Говорил? Забыл. Но тогда я не мог говорить утвердительно, потому даже невесты еще не видал; я только намеревался. Ну, а теперь у меня уж есть невеста, и дело сделано, и если бы только не дела, неотлагательные, то я бы непременно вас взял и сейчас
к ним повез, — потому я вашего совета хочу спросить. Эх,
черт! Всего десять минут остается. Видите, смотрите на часы; а впрочем, я вам расскажу, потому это интересная вещица, моя женитьба-то, в своем то есть роде, — куда вы? Опять уходить?
— Фу! перемешал! — хлопнул себя по лбу Порфирий. —
Черт возьми, у меня с этим делом ум за разум заходит! — обратился он, как бы даже извиняясь,
к Раскольникову, — нам ведь так бы важно узнать, не видал ли кто их, в восьмом часу, в квартире-то, что мне и вообразись сейчас, что вы тоже могли бы сказать… совсем перемешал!
— Да что наши! — отвечал хозяин, продолжая иносказательный разговор. — Стали было
к вечерне звонить, да попадья не велит: поп в гостях,
черти на погосте.
— А потом мы догадались, что болтать, все только болтать о наших язвах не стоит труда, что это ведет только
к пошлости и доктринерству; [Доктринерство — узкая, упрямая защита какого-либо учения (доктрины), даже если наука и жизнь противоречат ему.] мы увидали, что и умники наши, так называемые передовые люди и обличители, никуда не годятся, что мы занимаемся вздором, толкуем о каком-то искусстве, бессознательном творчестве, о парламентаризме, об адвокатуре и
черт знает о чем, когда дело идет о насущном хлебе, когда грубейшее суеверие нас душит, когда все наши акционерные общества лопаются единственно оттого, что оказывается недостаток в честных людях, когда самая свобода, о которой хлопочет правительство, едва ли пойдет нам впрок, потому что мужик наш рад самого себя обокрасть, чтобы только напиться дурману в кабаке.
— В докладе моем «О соблазнах мнимого знания» я указал, что фантастические, невообразимые числа математиков — ирреальны, не способны дать физически ясного представления о вселенной, о нашей, земной, природе, и о жизни плоти человечий, что математика есть метафизика двадцатого столетия и эта наука влечется
к схоластике средневековья, когда диавол чувствовался физически и считали количество
чертей на конце иглы.
— Но все-таки суда я не хочу, вы помогите мне уладить все это без шума. Я вот послал вашего Мишку разнюхать — как там? И если… не очень, — завтра сам пойду
к Блинову,
черт с ним! А вы — тетку утихомирьте, расскажите ей что-нибудь… эдакое, — бесцеремонно и напористо сказал он, подходя
к Самгину, и даже легонько дотронулся до его плеча тяжелой, красной ладонью. Это несколько покоробило Клима, — усмехаясь, он сказал...
— Не угодные мы богу люди, — тяжко вздохнул Денисов. — Ты — на гору, а
черт — за ногу. Понять невозможно,
к чему эта война затеяна?
— Умирает, — сказала она, садясь
к столу и разливая чай. Густые брови ее сдвинулись в одну
черту, и лицо стало угрюмо, застыло. — Как это тяжело: погибает человек, а ты не можешь помочь ему.
— Н-ну, знаете, это…
черт знает что! — пробормотал Клим Иванович, обращаясь
к жандарму.
— Тихонько — можно, — сказал Лютов. — Да и кто здесь знает, что такое конституция, с чем ее едят? Кому она тут нужна? А слышал ты: будто в Петербурге какие-то хлысты, анархо-теологи, вообще —
черти не нашего бога, что-то вроде цезаропапизма проповедуют? Это, брат, замечательно! — шептал он, наклоняясь
к Самгину. — Это — очень дальновидно! Попы, люди чисто русской крови, должны сказать свое слово! Пора. Они — скажут, увидишь!
— А-а,
черт, — пробормотал Тагильский, отскочив
к нарам, затем, перешагнув через ноги Безбедова, постучал в дверь носком ботинка.
«Практическую, хозяйственную часть газеты можно поручить Дронову. Да, Дронов — циник, он хамоват, груб, но его энергия — ценнейшее качество. В нем есть нечто симпатичное, какая-то
черта, сродная мне. Она еще примитивна, ее следует развить. Я буду руководителем его, я сделаю его человеком, который будет дополнять меня. Нужно несколько изменить мое отношение
к нему».
—
Черти драповые, сукины сыны! Ведь я же вас спрашивал? Свисти, рыло! Юнус, подваливай
к берегу!
Самгин шел
к товарищу
Черту, мысленно усмехаясь...