Неточные совпадения
— Ах, она гадкая
женщина!
Кучу неприятностей мне сделала. — Но он не рассказал, какие были эти неприятности. Он не мог сказать, что он прогнал Марью Николаевну за то, что чай был слаб, главное же, за то, что она ухаживала за ним, как за больным. ― Потом вообще теперь я хочу совсем переменить жизнь. Я, разумеется, как и все, делал глупости, но состояние ― последнее дело, я его не жалею. Было бы здоровье, а здоровье, слава Богу, поправилось.
Дамы были очень довольны и не только отыскали в нем
кучу приятностей и любезностей, но даже стали находить величественное выражение в лице, что-то даже марсовское и военное, что, как известно, очень нравится
женщинам.
Рядом с Климом, на
куче досок, остробородый человек средних лет, в изорванной поддевке и толстая
женщина лет сорока; когда Диомидов сказал о зачатии Самсона, она пробормотала...
Над пятой уже возвышалась продолговатая
куча кусков мерзлой земли грязно-желтого цвета, и, точно памятник, неподвижно стояли, опустив головы, две
женщины: старуха и молодая.
Он задремал, затем его разбудил шум, — это Дуняша, надевая ботинки, двигала стулом. Сквозь веки он следил, как эта
женщина, собрав свои вещи в
кучу, зажала их под мышкой, погасила свечу и пошла к двери. На секунду остановилась, и Самгин догадался, что она смотрит на него; вероятно, подойдет. Но она не подошла, а, бесшумно открыв дверь, исчезла.
Остаток вечера он провел в мыслях об этой
женщине, а когда они прерывались, память показывала темное, острое лицо Варвары, с плотно закрытыми глазами, с кривой улыбочкой на губах, — неплотно сомкнутые с правой стороны, они открывали три неприятно белых зуба, с золотой коронкой на резце. Показывала пустынный кусок кладбища, одетый толстым слоем снега,
кучи комьев рыжей земли, две неподвижные фигуры над могилой, только что зарытой.
Несмотря на длинные платья, в которые закутаны китаянки от горла до полу, я случайно, при дуновении ветра, вдруг увидел хитрость.
Женщины, с оливковым цветом лица и с черными, немного узкими глазами, одеваются больше в темные цвета. С прической а la chinoise и роскошной
кучей черных волос, прикрепленной на затылке большой золотой или серебряной булавкой, они не неприятны на вид.
В зале, на полу, перед низенькими, длинными, деревянными скамьями, сидело рядами до шести — или семисот
женщин, тагалок, от пятнадцатилетнего возраста до зрелых лет: у каждой было по круглому, гладкому камню в руках, а рядом, на полу, лежало по
куче листового табаку.
Прочие
женщины сидели в
куче на полу.
…Сбитый с толку, предчувствуя несчастия, недовольный собою, я жил в каком-то тревожном состоянии; снова
кутил, искал рассеяния в шуме, досадовал за то, что находил его, досадовал за то, что не находил, и ждал, как чистую струю воздуха середь пыльного жара, несколько строк из Москвы от Natalie. Надо всем этим брожением страстей всходил светлее и светлее кроткий образ ребенка-женщины. Порыв любви к Р. уяснил мне мое собственное сердце, раскрыл его тайну.
Только в том и была разница, что Natalie вносила в наш союз элемент тихий, кроткий, грациозный, элемент молодой девушки со всей поэзией любящей
женщины, а я — живую деятельность, мое semper in motu, [всегда в движении (лат.).] беспредельную любовь да, сверх того, путаницу серьезных идей, смеха, опасных мыслей и
кучу несбыточных проектов.
Гедвига и Ида из Bier-Halle, [Пивной (нем.).] около которых всегда толпилась целая
куча студентов, делали глазки Райнеру и весьма недвусмысленно улыбались, подавая ему кружку пива; но Райнер не замечал этого, как он не замечал и всех остальных
женщин со стороны их притягательного влияния на мужчину.
Это была красивая грациозная крошка, и перед нею стояла
куча всякого народа и особенно
женщин.
— Итак, мы
кутим у вас на свадьбе, доктор? — говорил Лаптев, когда тема о
женщинах вообще была исчерпана.
Тогда как я еще очень хорошо помню наших дядей и отцов, которые, если б сравнить их с нами, показались бы атлетами, были и выпить и
покутить не дураки, а между тем эти люди, потому только, что нюхнули романтизма, умели и не стыдились любить
женщин, по десятку лет не видавшись с ними и поддерживая чувство одной только перепиской.
Вы подходите к пристани — особенный запах каменного угля, навоза, сырости и говядины поражает вас; тысячи разнородных предметов — дрова, мясо, туры, мука, железо и т. п. —
кучей лежат около пристани; солдаты разных полков, с мешками и ружьями, без мешков и без ружей, толпятся тут, курят, бранятся, перетаскивают тяжести на пароход, который, дымясь, стоит около помоста; вольные ялики, наполненные всякого рода народом — солдатами, моряками, купцами,
женщинами — причаливают и отчаливают от пристани.
Князь Василий Львович привез с собою вдовую сестру Людмилу Львовну, по мужу Дурасову, полную, добродушную и необыкновенно молчаливую
женщину; светского молодого богатого шалопая и
кутилу Васючкб, которого весь город знал под этим фамильярным именем, очень приятного в обществе уменьем петь и декламировать, а также устраивать живые картины, спектакли и благотворительные базары; знаменитую пианистку Женни Рейтер, подругу княгини Веры по Смольному институту, а также своего шурина Николая Николаевича.
Елена встала и пошла по палубе, стараясь все время держаться руками за борта и за ручки дверей. Так она дошла до палубы третьего класса. Тут всюду в проходах, на брезенте, покрывавшем люк, на ящиках и тюках, почти навалившись друг на друга, лежали, спутавшись в
кучу, мужчины,
женщины и дети.
Я тоже испугался, подбежал вплоть к ним, а казак схватил
женщину поперек тела, перебросил ее через перила под гору, прыгнул за нею, и оба они покатились вниз, по траве откоса, черной
кучей. Я обомлел, замер, слушая, как там, внизу, трещит, рвется платье, рычит казак, а низкий голос
женщины бормочет, прерываясь...
Он исчез. Но Фому не интересовало отношение мужиков к его подарку: он видел, что черные глаза румяной
женщины смотрят на него так странно и приятно. Они благодарили его, лаская, звали к себе, и, кроме них, он ничего не видал. Эта
женщина была одета по-городскому — в башмаки, в ситцевую кофту, и ее черные волосы были повязаны каким-то особенным платочком. Высокая и гибкая, она, сидя на
куче дров, чинила мешки, проворно двигая руками, голыми до локтей, и все улыбалась Фоме.
— Не сошлись характерами, как говорят…
Кутил он очень и других
женщин любил, — проговорила она и вздохнула.
Покорский был на вид тих и мягок, даже слаб — и любил
женщин до безумия, любил
покутить и не дался бы никому в обиду.
Круг пола вертелся и показывал в одном углу
кучу неистовых, меднотрубых музыкантов; в другом — хор, толпу разноцветных
женщин с венками на головах; в третьем на посуде и бутылках буфета отражались огни висячих ламп, а четвёртый угол был срезан дверями, из дверей лезли люди и, вступая на вращающийся круг, качались, падали, взмахивая руками, оглушительно хохотали, уезжая куда-то.
Меня жалели товарищи,
кутилы,
женщины, но разумный, добрый человек, как вы…
Она рассказала про свою госпожу, добрую, богобоязненную
женщину, у которой муж был
кутила и развратник и у которой все дочери повыходили замуж бог знает как: одна вышла за пьяницу, другая — за мещанина, третью — увезли тайно (сама бабка, которая была тогда девушкой, помогала увозить), и все они скоро умерли с горя, как и их мать.
Но этого не случилось; все были налицо; вот, звеня кандалами, подходят «каторжане»; громыхая, подъезжают подводы с
женщинами и детьми; сгрудившись плотной
кучей, всходят на пригорок пешие арестанты. И Бесприютный, окончив осмотр, опять двинулся вперед своей развалистой, характерной походкой бродяги.
Иван Петрович успел ее выследить, спас ее от развратной
женщины, которая уже продала было ее какому-то
кутиле, и поселил у себя.
Бедность, жалкая обстановка мелких чиновников, всегда угрюмая мать, высокая тощая
женщина с строгим выражением на худом лице, постоянно точно будто бы говорившем: «пожалуйста, я не позволю всякому оскорблять меня!»
Куча братьев и сестер, ссоры между ними, жалобы матери на судьбу и брань между нею и отцом, когда он являлся пьяным…
Вся эта
куча злых
женщин и больных детей вместе с их мучителем теснилась в деревянном доме на Петербургской, недоедала, потому что старик был скуп и деньги выдавал копейками, хотя и не жалел себе на водку, недосыпала, потому что старик страдал бессонницею и требовал развлечений.
Я не кончил… Язык у меня запутался от мысли, что я говорю с людьми ничтожными, не стоящими и полуслова! Мне нужна была зала, полная людей, блестящих
женщин, тысячи огней… Я поднялся, взял свой стакан и пошел ходить по комнатам. Когда мы
кутим, мы не стесняем себя пространством, не ограничиваемся одной только столовой, а берем весь дом и часто даже всю усадьбу…
У него была жена, совершенно исключительная по достоинствам
женщина, была
куча здоровых детей, была слава, кругом его была русская природа и русский народ, который он привык любить с детства больше всего на свете…»
Кроме обычных посетителей и просителей, нынче еще особенные: первый — это бездетный, доживающий в большой бедности свой век, старик крестьянин; второй — это очень бедная
женщина с
кучей детей; третий — это крестьянин, сколько я знаю, достаточный. Все трое из нашей деревни, и все трое по одному и тому же делу. Собирают перед Новым годом подати, и у старика описали самовар, у бабы овцу и у достаточного крестьянина корову. Все они просят защиты или помощи, а то и того и другого.
Я сел к столику и спросил водки. Противны были люди кругом, противно ухал орган. Мужчины с развязными, землистыми лицами кричали и вяло размахивали руками; худые, некрасивые
женщины смеялись зеленовато-бледными губами. Как будто все надолго были сложены
кучею в сыром подвале и вот вылезли из него — помятые, слежавшиеся, заплесневелые… Какими кусками своих излохмаченных душ могут они еще принять жизнь?
Через три дня мы пришли в Маймакай. Город был битком набит войсками и бежавшими из деревень жителями. Жутко было войти в фанзу, занятую китайцами. Как разлагающийся кусок мяса — червями, она кишела сбитыми в
кучу людьми. В вони и грязи копошились мужчины,
женщины и дети, здоровые и больные.
«Однако, он не на шутку ее любит, это серьезно! — думал он дорогой к Боровиковым. — Что может сделать умная
женщина!
Кутилу, развратника, менявшего
женщин как перчатки, привязать к себе, как собаку! Теперь он всецело в ее руках! Она может сделать его счастливым, если любит на самом деле, или погубит окончательно, если играет только в любовь, но во всяком случае относительно его она — сила. Это надо принять к сведению».
Если вы читали у Брет-Гарта, как какие-то малопутящие люди в американской пустыне были со скуки заинтересованы рождением ребенка совершенно постороннею им
женщиною, то вы не станете удивляться, что мы, офицеры,
кутилы и тоже беспутники, все внимательно занялись тем, что Бог дарует дитя нашей молоденькой полковнице.
Когда в глаза Караулова, в окно шедшего уже вагона, мелькнула прикрытая грязным полотном
куча останков красивой, увлекательной и любившей его, по-своему,
женщины, нервная дрожь пробежала по телу.
У
кутил, у этих мужских магдалин, есть тайное чувство сознания невинности, такое же, как и у магдалин-женщин, основанное на той же надежде прощения. «Ей всё простится, потому что она много любила, и ему всё простится, потому что он много веселился».