Неточные совпадения
В довершение всего глуповцы насеяли горчицы и персидской ромашки столько, что цена на эти продукты упала до невероятности. Последовал экономический кризис, и не было ни Молинари, ни Безобразова, чтоб объяснить, что это-то и есть настоящее процветание. Не только драгоценных металлов и мехов не получали обыватели в обмен за свои продукты, но не на что было
купить даже
хлеба.
Толковал и говорил и с приказчиком, и с мужиком, и мельником — и что, и как, и каковых урожаев можно ожидать, и на какой лад идет у них запашка, и по сколько
хлеба продается, и что выбирают весной и осенью за умол муки, и как зовут каждого мужика, и кто с кем в родстве, и где
купил корову, и чем кормит свинью — словом, все.
— А может быть, чугун пойдет «Русскому обществу для изготовления снарядов» и другим фабрикам этого типа? У нас не хватает не только чугуна и железа, но также цемента, кирпича, и нам нужно очень много продать
хлеба, чтоб
купить все это.
— Молчи, мордвин! — кричал Дронов. — А — итало-турецкой войны — не хотите? Хо-хо-о! Все — на пользу… Итальянцы у нас больше
хлеба купят…
Бабушка пересмотрела все материи, приценилась и к сыру, и к карандашам, поговорила о цене на
хлеб и перешла в другую, потом в третью лавку, наконец, проехала через базар и
купила только веревку, чтоб не вешали бабы белье на дерево, и отдала Прохору.
Позвольте-с: у меня был товарищ, Ламберт, который говорил мне еще шестнадцати лет, что когда он будет богат, то самое большое наслаждение его будет кормить
хлебом и мясом собак, когда дети бедных будут умирать с голоду; а когда им топить будет нечем, то он
купит целый дровяной двор, сложит в поле и вытопит поле, а бедным ни полена не даст.
Сингапур — один из всемирных рынков, куда пока еще стекается все, что нужно и не нужно, что полезно и вредно человеку. Здесь необходимые ткани и
хлеб, отрава и целебные травы. Немцы, французы, англичане, американцы, армяне, персияне, индусы, китайцы — все приехало продать и
купить: других потребностей и целей здесь нет. Роскошь посылает сюда за тонкими ядами и пряностями, а комфорт шлет платье, белье, кожи, вино, заводит дороги, домы, прорубается в глушь…
Мы переправились вброд через реку, остановились на минуту около какого-то шалаша, где продавали прохожим
хлеб, кажется, еще водку и где наши
купили страусовых яиц, величиной с маленькую дыню.
Земля же, которая так необходима ему, что люди мрут от отсутствия ее, обрабатывается этими же доведенными до крайней нужды людьми для того, чтобы
хлеб с нее продавался за границу и владельцы земли могли бы
покупать себе шляпы, трости, коляски, бронзы и т.п.
— Ну, вот и князь наш объявился, — сказал он, ставя чайник среди чашек и передавая
хлеб Масловой. — Чудесные штуки мы накупили, — проговорил он, скидывая полушубок и швыряя его через головы в угол нар. — Маркел молока и яиц
купил; просто бал нынче будет. А Кирилловна всё свою эстетическую чистоту наводит, — сказал он улыбаясь, глядя на Ранцеву. — Ну, теперь заваривай чай, — обратился он к ней.
Перейдя реку Ситухе, мы подошли к деревне Крыловке, состоящей из 66 дворов. Следующая деревня, Межгорная (семнадцать дворов), была так бедна, что мы не могли
купить в ней даже 4 кг
хлеба. Крестьяне вздыхали и жаловались на свою судьбу. Последнее наводнение их сильно напугало.
Михей Зотыч побежал на постоялый двор,
купил ковригу
хлеба и притащил ее в башкирскую избу. Нужно было видеть, как все кинулись на эту ковригу, вырывая куски друг у друга. Люди обезумели от голода и бросались друг на друга, как дикие звери. Михей Зотыч стоял, смотрел и плакал… Слаб человек, немощен, а велика его гордыня.
— Опять ты глуп… Раньше-то ты сам цену ставил на
хлеб, а теперь будешь
покупать по чужой цене. Понял теперь? Да еще сейчас вам, мелкотравчатым мельникам, повадку дают, а после-то всех в один узел завяжут… да… А ты сидишь да моргаешь… «Хорошо», говоришь. Уж на что лучше… да… Ну, да это пустяки, ежели сурьезно разобрать. Дураков учат и плакать не велят… Похожи есть патреты. Вот как нашего брата выучат!
Он прикинул еще раньше центральное положение, какое занимал Суслон в бассейне Ключевой, — со всех сторон близко, и
хлеб сам придет. Было бы кому
покупать. Этак, пожалуй, и Заполью плохо придется. Мысль о повороте торжка сильно волновала Михея Зотыча, потому что в этом заключалась смерть запольским толстосумам: копеечка с пуда подешевле от провоза — и конец. Вот этого-то он и не сказал тогда старику Луковникову.
— Послушай, да тебя расстрелять мало!.. На свои деньги веревку
куплю, чтобы повесить тебя. Вот так кусочек
хлеба с маслом! Проклятый ты человек, вот что. Где деньги взял?
Другой вопрос, который интересовал старого мельника, был тот, где устроить рынок. Не
покупать же
хлеб в Заполье, где сейчас сосредоточивались все хлебные операции. Один провоз съест. Мелкие торжки, положим, кое-где были, но нужно было выбрать из них новин пункт. Вот в Баклановой по воскресеньям бывал подвоз
хлеба, и в других деревнях.
Всё в доме строго делилось: один день обед готовила бабушка из провизии, купленной на ее деньги, на другой день провизию и
хлеб покупал дед, и всегда в его дни обеды бывали хуже: бабушка брала хорошее мясо, а он — требуху, печенку, легкие, сычуг. Чай и сахар хранился у каждого отдельно, но заваривали чай в одном чайнике, и дед тревожно говорил...
Мы
покупали три золотника чая, осьмушку сахара,
хлеба, обязательно — шкалик водки отцу Язя, Чурка строго приказывал ему...
При таковом заведении неудивительно, что земледелие в деревне г. некто было в цветущем состоянии. Когда у всех худой был урожай, у него родился
хлеб сам-четверт; когда у других хороший был урожай, то у него приходил
хлеб сам-десять и более. В недолгом времени к двумстам душам он еще
купил двести жертв своему корыстолюбию; и поступая с сими равно, как и с первыми, год от году умножал свое имение, усугубляя число стенящих на его нивах. Теперь он считает их уже тысячами и славится как знаменитый земледелец.
— То-то вот, старички… А оно, этово-тово, нужно тебе
хлеб, сейчас ступай на базар и купляй. Ведь барин-то теперь шабаш, чтобы, этово-тово, из магазину
хлеб выдавать… Пуд муки аржаной
купил, полтины и нет в кармане, а ее еще добыть надо. Другое прочее — крупы, говядину, все купляй. Шерсть купляй, бабам лен купляй, овчину купляй, да еще бабы ситцу поганого просят… так я говорю?
Мы почти всякую ночь ночевали часов шесть,
купили свои повозки, ели превосходную уху из стерлядей или осетрины, которые здесь ничего не стоят, — словом сказать, на пятьдесят коп. мы жили и будем жить весьма роскошно. Говядина от 2 до 5 коп. фунт,
хлеб превосходный и на грош два дня будешь сыт.
В дни голодовок, — а ему приходилось испытывать их неоднократно, — он приходил сюда на базар и на жалкие, с трудом добытые гроши
покупал себе
хлеба и жареной колбасы. Это бывало чаще всего зимою. Торговка, укутанная во множество одежд, обыкновенно сидела для теплоты на горшке с угольями, а перед нею на железном противне шипела и трещала толстая домашняя колбаса, нарезанная кусками по четверть аршина длиною, обильно сдобренная чесноком. Кусок колбасы обыкновенно стоил десять копеек,
хлеб — две копейки.
Мать, в свою очередь, пересказывала моему отцу речи Александры Ивановны, состоявшие в том, что Прасковью Ивановну за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор приезжает с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого не уважает и не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их в глаза; что она для своего покоя и удовольствия не входит ни в какие хозяйственные дела, ни в свои, ни в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть не может попов и монахов, и нищим никому копеечки не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе в дом не пускает, кроме попа с крестом, и то в самые большие праздники; что первое ее удовольствие летом — сад, за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она петь песни, слушать, как их поют, читать книжки или играть в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту, не любит, никогда не ласкает и денег не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или
покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать не хотела и отвечала, что Багровы родную племянницу не бросят без куска
хлеба и что лучше век оставаться в девках, чем навязать себе на шею мужа, который из денег женился бы на ней, на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
Возвращаясь с семейных совещаний, отец рассказывал матери, что покойный дедушка еще до нашего приезда отдал разные приказанья бабушке: назначил каждой дочери, кроме крестной матери моей, доброй Аксиньи Степановны, по одному семейству из дворовых, а для Татьяны Степановны приказал
купить сторгованную землю у башкирцев и перевести туда двадцать пять душ крестьян, которых назвал поименно; сверх того, роздал дочерям много
хлеба и всякой домашней рухляди.
— А что, ты слыхал, — говорил тот, как бы совершенно случайно и как бы более осматривая окрестность, — почем ныне
хлеб покупают?
— Я на улицу милостыню ходила просить… Напрошу пять копеек и
куплю ему
хлеба и табаку нюхального…
— Нет, в самом деле, — подхватил Ихменев, разгорячая сам себя с злобною, упорною радостию, — как ты думаешь, Ваня, ведь, право, пойти! На что в Сибирь ехать! А лучше я вот завтра разоденусь, причешусь да приглажусь; Анна Андреевна манишку новую приготовит (к такому лицу уж нельзя иначе!), перчатки для полного бонтону
купить да и пойти к его сиятельству: батюшка, ваше сиятельство, кормилец, отец родной! Прости и помилуй, дай кусок
хлеба, — жена, дети маленькие!.. Так ли, Анна Андреевна? Этого ли хочешь?
Вот как я услышала это от него сегодня, и думаю: пойду я, стану на мосту и буду милостыню просить, напрошу и
куплю ему и
хлеба, и вареного картофелю, и табаку.
— Старший сын, Николай, дельный парень вышел. С понятием. Теперь он за сорок верст, в С***,
хлеб закупать уехал! С часу на час домой жду. Здесь-то мы
хлеб нынче не
покупаем; станция, так конкурентов много развелось, приказчиков с Москвы насылают, цены набивают. А подальше — поглуше. Ну, а младший сын, Яков Осипыч, — тот с изъянцем. С год места на глаза его не пущаю, а по времени, пожалуй, и совсем от себя отпихну!
У Парашки шелковых платьев три короба, а рубашки порядочной нет; пойдет она на базар, на рубль пряников
купит, а дома
хлеба корки нет.
— Ну, уж не сердчай, давай прядочку, — говорил Годнев и
покупал лук, который тотчас же отдавал первому попавшемуся нищему, говоря: — На-ка лучку! Только без
хлеба не ешь: горько будет… Поди ко мне на двор: там тебе
хлеба дадут, поди!
— А будем постепенно подвигаться вперед. Сначала по железной дороге поедем, потом на пароход пересядем, потом на тройке поедем или опять по железной дороге. Надоест ехать, остановимся. Провизии с собой возьмем, в деревню этнографическую экскурсию сделаем, молока, черного
хлеба купим, станем песни, былины записывать; если найдем слепенького кобзаря — в Петербург напоказ привезем.
— Так кое-чем. Тальки пряду; продам —
хлеба куплю. Мыкаемся тоже. Старичок-то вон мяконького все просит…
По будням к утреннему чаю
покупали два фунта пшеничного
хлеба и на две копейки грошовых булочек для молодой хозяйки. Когда я приносил
хлеб, женщины подозрительно осматривали его и, взвешивая на ладони, спрашивали...
— У всякого человека есть намерения, Джон, — сказал Дикинсон с улыбкой сожаления к наивности дэбльтоунского стража. — Поверьте мне, у всякого человека непременно есть какие-нибудь намерения. Если я, например, иду в булочную, — значит, я намерен
купить белого
хлеба, это ясно, Джон. Если я ложусь в постель, — очевидно, я намерен заснуть. Не так ли?
Если нуждающиеся в земле для пропитания своих семей крестьяне не пашут ту землю, которая у них под дворами, а землей этой в количестве, могущем накормить 1000 семей, пользуется один человек — русский, английский, австрийский или какой бы то ни было крупный землевладелец, не работающий на этой земле, и если закупивший в нужде у земледельцев
хлеб купец может безопасно держать этот
хлеб в своих амбарах среди голодающих людей и продавать его в тридорога тем же земледельцам, у которых он
купил его втрое дешевле, то очевидно, что это происходит по тем же причинам.
Мы, бывало, с Антоном Фердинандовичем, — знакомый вам человек, — денег какой-нибудь рубль, а есть и курить хочется, —
купим четверку «фалеру», так уж, кроме
хлеба, ничего и не едим, а
купим фунт ветчины, так уж не курим, да оба и хохочем над этим, и все ничего; а с женой не то: жену жаль, жена будет реветь…
— Тоже и с
хлебом всяко бывает, — степенно заметит Татьяна Власьевна. — Один год мучка-то ржаная стоит полтина за пуд, а в другой и полтора целковых отдашь… Не вдруг приноровишься. Пазухины-то в том году
купили этак же дорогого
хлеба, а цена-то и спала… Четыреста рубликов из кармана.
Дисциплина была железная, свободы никакой, только по воскресеньям отпускали в город до девяти часов вечера. Опозданий не полагалось. Будние дни были распределены по часам, ученье до упаду, и часто, чистя сапоги в уборной еще до свету при керосиновой коптилке, вспоминал я свои нары, своего Шлему, который, еще затемно получив от нас пятак и огромный чайник, бежал в лавочку и трактир,
покупал «на две чаю, на две сахару, на копейку кипятку», и мы наслаждались перед ученьем чаем с черным
хлебом.
— Нынче пост голодный, ваше сиятельство, — вмешался Чурис, поясняя слова бабы: —
хлеб да лук — вот и пища наша мужицкая. Еще слава-ти Господи, хлебушка-то у меня, по милости вашей, по сю пору хватило, а то сплошь у наших мужиков и хлеба-то нет. Луку ныне везде незарод. У Михайла-огородника анадысь посылали, за пучек по грошу берут, а
покупать нашему брату нèоткуда. С Пасхи почитай-что и в церкву Божью не ходим, и свечку Миколе
купить не́ на что.
— Вот вам на
хлеб, — сказал ей на ухо Нехлюдов, кладя в руку ассигнацию: — только сама
покупай, а не давай Юхванке, а то он пропьет.
— У нас теперь нет денег, чтобы
купить себе
хлеба, — сказала она. — Григорий Николаич уезжает на новую должность, но меня с детьми не хочет брать с собой, и те деньги, которые вы, великодушный человек, присылали нам, тратит только на себя. Что же нам делать? Что? Бедные, несчастные дети!
— Он не военный, а купец, говорит о торговле с нами
хлебом и что они могли бы
покупать у нас также керосин, лес и уголь.
Он вошёл в кухню,
купил у повара на гривенник обрезков варёного мяса, кусков
хлеба и ещё остатков чего-то съедобного.
— Mы у нищих
хлеб покупаем, втрое дешевле лавочного. Окуски пирогов попадаются… Вот, глядите, ватрушки уголок.
— Немцы — жадные. Они враги русского народа, хотят нас завоевать, хотят, чтобы мы всё — всякий товар —
покупали у них и отдавали им наш
хлеб — у немцев нет
хлеба… дама бубен, — хорошо! Двойка червей, десятка треф… Десятка?..
— Нет, я болен. Вы мне
покупайте немножко зелени и
хлеба. Я более ничего не могу есть.
Он вспомнил, что при въезде в город видел ряд постоялых дворов. Пятак он оставил в кармане для уплаты за ночлег, а за две копейки
купил мерзлого
хлеба и, спрятав в карман, ломал по кусочкам и ел из горсти. Это подкрепило силы. Проходя мимо часового магазина, он взглянул в окно. Большие стенные часы показывали семь. Было еще рано идти на постоялый двор, и Иванов зашел в биллиардную. Комната была полна народом. Шла крупная интересная игра. Публика внимательно следила за каждым ударом двух знаменитых игроков.
— Не трогайте эту старуху, друзья мои! — сказал Зарецкой. — Вот вам червонец: вы можете на это
купить и
хлеба и вина.
— Иван
хлеба да селедок
купил. Вонючие, того-этого. Садись, Соловьев, иль ноги не отмахались? Потом, Саша, расскажу.