Неточные совпадения
В куски изорвали его острые камни, пропавшего среди пропасти, и мозг его, смешавшись с
кровью, обрызгал росшие по неровным
стенам провала кусты.
Мешается; то тревожится, как маленькая, о том, чтобы завтра все прилично было, закуски были и всё… то руки ломает,
кровью харкает, плачет, вдруг стучать начнет головой об
стену, как в отчаянии.
—
Кровь!.. Какая
кровь?.. — бормотал он, бледнея и отодвигаясь к
стене. Настасья продолжала молча смотреть на него.
Этой части города он не знал, шел наугад, снова повернул в какую-то улицу и наткнулся на группу рабочих, двое были удобно, головами друг к другу, положены к
стене, под окна дома, лицо одного — покрыто шапкой: другой, небритый, желтоусый, застывшими глазами смотрел в сизое небо, оно крошилось снегом; на каменной ступени крыльца сидел пожилой человек в серебряных очках, толстая женщина, стоя на коленях, перевязывала ему ногу выше ступни, ступня была в
крови, точно в красном носке, человек шевелил пальцами ноги, говоря негромко, неуверенно...
«В сущности, это — победа, они победили», — решил Самгин, когда его натиском толпы швырнуло в Леонтьевский переулок. Изумленный бесстрашием людей, он заглядывал в их лица, красные от возбуждения, распухшие от ударов, испачканные
кровью, быстро застывавшей на морозе. Он ждал хвастливых криков, ждал выявления гордости победой, но высокий, усатый человек в старом, грязноватом полушубке пренебрежительно говорил, прислонясь к
стене...
— В добрый час… Жена-то догадалась хоть уйти от него, а то пропал бы парень ни за грош… Тоже
кровь, Николай Иваныч… Да и то сказать: мудрено с этакой красотой на свете жить… Не по себе дерево согнул он, Сергей-то… Около этой красоты больше греха, чем около денег. Наш брат, старичье, на
стены лезут, а молодые и подавно… Жаль парня. Что он теперь: ни холост, ни женат, ни вдовец…
Пошел я в угол искать и у
стены на Григория Васильевича лежащего и наткнулся, весь в
крови лежит, в бесчувствии.
Бедный гость, с оборванной полою и до
крови оцарапанный, скоро отыскивал безопасный угол, но принужден был иногда целых три часа стоять прижавшись к
стене и видеть, как разъяренный зверь в двух шагах от него ревел, прыгал, становился на дыбы, рвался и силился до него дотянуться.
Пока длилась отчаянная борьба, при звуках святой песни гугенотов и святой «Марсельезы», пока костры горели и
кровь лилась, этого неравенства не замечали; но наконец тяжелое здание феодальной монархии рухнулось, долго ломали
стены, отбивали замки… еще удар — еще пролом сделан, храбрые вперед, вороты отперты — и толпа хлынула, только не та, которую ждали.
Она склонила голову перед Петром, потому что в звериной лапе его была будущность России. Но она с ропотом и презрением приняла в своих
стенах женщину, обагренную
кровью своего мужа, эту леди Макбет без раскаяния, эту Лукрецию Борджиа без итальянской
крови, русскую царицу немецкого происхождения, — и она тихо удалилась из Москвы, хмуря брови и надувая губы.
В глубоком подвале у пана Данила, за тремя замками, сидит колдун, закованный в железные цепи; а подале над Днепром горит бесовский его замок, и алые, как
кровь, волны хлебещут и толпятся вокруг старинных
стен.
Начиная с лестниц, ведущих в палатки, полы и клетки содержатся крайне небрежно, помет не вывозится, всюду запекшаяся
кровь, которою пропитаны
стены лавок, не окрашенных, как бы следовало по санитарным условиям, масляного краскою; по углам на полу всюду набросан сор, перья, рогожа, мочала… колоды для рубки мяса избиты и содержатся неопрятно, туши вешаются на ржавые железные невылуженные крючья, служащие при лавках одеты в засаленное платье и грязные передники, а ножи в неопрятном виде лежат в привешанных к поясу мясников грязных, окровавленных ножнах, которые, по-видимому, никогда не чистятся…
Запекшаяся
кровь толстым слоем покрывает асфальтовый пол и пропитала некрашеные
стены.
Площадь этого двора покрыта толстым слоем находящейся между камнями запекшейся
крови и обрывков внутренностей, подле
стен лежит дымящийся навоз, кишки и другие гниющие отбросы.
— Но ты не знал и только немногие знали, что небольшая часть их все же уцелела и осталась жить там, за
Стенами. Голые — они ушли в леса. Они учились там у деревьев, зверей, птиц, цветов, солнца. Они обросли шерстью, но зато под шерстью сберегли горячую, красную
кровь. С вами хуже: вы обросли цифрами, по вас цифры ползают, как вши. Надо с вас содрать все и выгнать голыми в леса. Пусть научатся дрожать от страха, от радости, от бешеного гнева, от холода, пусть молятся огню. И мы, Мефи, — мы хотим…
Потом
кровь оказалась не только на
стенах, но и на потолке.
Он бродил за ним, как тень, привязывался к каждому его слову, ломал свои руки, обколотил их чуть не в
кровь об
стены и об нары и страдал, видимо страдал от убеждения, что Варламов «все врет»!
Со свистом туча стрел взвилась,
Равнина
кровью залилась;
Стремглав наездники помчались,
Дружины конные смешались;
Сомкнутой, дружною
стенойТам рубится со строем строй...
Обедали в маленькой, полутёмной комнате, тесно заставленной разной мебелью; на одной
стене висела красная картина, изображавшая пожар, — огонь был написан ярко, широкими полосами, и растекался в раме, точно
кровь. Хозяева говорили вполголоса — казалось, в доме спит кто-то строгий и они боятся разбудить его.
Ключарёв прервал свои сны за пожарным сараем, под старой уродливой ветлой. Он нагнул толстый сук, опутав его верёвкой, привязал к нему ружьё, бечёвку от собачки курка накрутил себе на палец и выстрелил в рот. Ему сорвало череп: вокруг длинного тела лежали куски костей, обросшие чёрными волосами, на
стене сарая, точно спелые ягоды, застыли багровые пятна
крови, серые хлопья мозга пристали ко мшистым доскам.
Чёрные
стены суровой темницы
Сырость одела, покрыли мокрицы;
Падают едкие капли со свода…
А за
стеною ликует природа.
Куча соломы лежит подо мною;
Червь её точит. Дрожащей рукою
Сбросил я жабу с неё… а из башни
Видны и небо, и горы, и пашни.
Вырвался с
кровью из груди холодной
Вопль, замиравший неслышно, бесплодно;
Глухо оковы мои загремели…
А за
стеною малиновки пели…
Багряные лучи солнца обливали
стены и башни города
кровью, зловеще блестели стекла окон, весь город казался израненным, и через сотни ран лился красный сок жизни; шло время, и вот город стал чернеть, как труп, и, точно погребальные свечи, зажглись над ним звезды.
Над ним вспыхнуло и растет опаловое облако, фосфорический, желтоватый туман неравномерно лег на серую сеть тесно сомкнутых зданий. Теперь город не кажется разрушенным огнем и облитым
кровью, — неровные линии крыш и
стен напоминают что-то волшебное, но — недостроенное, неоконченное, как будто тот, кто затеял этот великий город для людей, устал и спит, разочаровался и, бросив всё, — ушел или потерял веру и — умер.
Они открыли ворота пред нею, выпустили ее из города и долго смотрели со
стены, как она шла по родной земле, густо насыщенной
кровью, пролитой ее сыном: шла она медленно, с великим трудом отрывая ноги от этой земли, кланяясь трупам защитников города, брезгливо отталкивая ногою поломанное оружие, — матери ненавидят оружие нападения, признавая только то, которым защищается жизнь.
От прилива жгучего раздражения лицо у него, покраснело, глаза налились
кровью; он вскочил со стула в порыве злобы, охваченный желанием кричать, ругаться, бить кулаками о стол и
стены.
Не заботясь нимало о своей безопасности, Рославлев шел подле самых
стен домов — вдруг один каменный отломок, оторванный ядром, ударил его в голову;
кровь брызнула из нее ручьем, он зашатался и упал без памяти на мостовую.
Если бы Бегушев не прислонился в эту минуту к
стене, то наверное бы упал, потому что у него вся
кровь бросилась в голову: ему все сделалось понятно и ничего не оставалось в сомнении.
Это она стала
стеною и не пускает: конечно, они все там, и мать, и Женя, и все их видят, а я нет — стала
стеною кровь и застит.
Немало огорчало инока Гермогена и то, что большинство обвиняло именно его в пролитии
крови. Подъезжавшие к
стенам мятежники так и кричали...
Инок Гермоген не спал сряду несколько ночей и чувствовал себя очень бодро. Только и отдыху было, что прислонится где-нибудь к
стене и, сидя, вздремнет. Никто не знал, что беспокоило молодого инока, а он мучился про себя, и сильно мучился, вспоминая раненых и убитых мятежников. Конечно, они в ослеплении злобы бросались на монастырь не от ума, а все-таки большой ответ за них придется дать богу. Напрасная христианская
кровь проливается…
Со свечой в руке взошла Наталья Сергевна в маленькую комнату, где лежала Ольга;
стены озарились, увешанные платьями и шубами, и тень от толстой госпожи упала на столик, покрытый пестрым платком; в этой комнате протекала половина жизни молодой девушки, прекрасной, пылкой… здесь ей снились часто молодые мужчины, стройные, ласковые, снились большие города с каменными домами и златоглавыми церквями; — здесь, когда зимой шумела мятелица и снег белыми клоками упадал на тусклое окно и собирался перед ним в высокий сугроб, она любила смотреть, завернутая в теплую шубейку, на белые степи, серое небо и ветлы, обвешанные инеем и колеблемые взад и вперед; и тайные, неизъяснимые желания, какие бывают у девушки в семнадцать лет, волновали
кровь ее; и досада заставляла плакать; вырывала иголку из рук.
Я почувствовал, что
кровь бросилась мне в голову. В том углу, где я стоял в это время спиною к
стене, был навален разный хлам: холсты, кисти, сломанный мольберт. Тут же стояла палка с острым железным наконечником, к которой во время летних работ привинчивается большой зонт. Случайно я взял в руки это копье, и когда Бессонов сказал мне свое «не позволю», я со всего размаха вонзил острие в пол. Четырехгранное железо ушло в доски на вершок.
И вот, когда наступила ночь и луна поднялась над Силоамом, перемешав синюю белизну его домов с черной синевой теней и с матовой зеленью деревьев, встала Суламифь с своего бедного ложа из козьей шерсти и прислушалась. Все было тихо в доме. Сестра ровно дышала у
стены, на полу. Только снаружи, в придорожных кустах, сухо и страстно кричали цикады, и
кровь толчками шумела в ушах. Решетка окна, вырисованная лунным светом, четко и косо лежала на полу.
Так поет она, подвязывая виноградные лозы, и медленно спускается вниз, ближе и ближе к каменной
стене, за которой стоит царь. Она одна — никто не видит и не слышит ее; запах цветущего винограда, радостная свежесть утра и горячая
кровь в сердце опьяняют ее, и вот слова наивной песенки мгновенно рождаются у нее на устах и уносятся ветром, забытые навсегда...
А Вавило Бурмистров, не поддаваясь общему оживлению, отошел к
стене, закинул руки за шею и, наклоня голову, следил за всеми исподлобья. Он чувствовал, что первым человеком в слободе отныне станет кривой. Вспоминал свои озорные выходки против полиции, бесчисленные дерзости, сказанные начальству, побои, принятые от городовых и пожарной команды, — всё это делалось ради укрепления за собою славы героя и было дорого оплачено боками,
кровью.
Бурмистров валялся на нарах арестантской, тупо глядя в
стену, исчерченную непонятными узорами, замазанную грязью. Не первый раз был он тут, не однажды его били в этой конуре, и, наверное, в грязи ее
стен есть его
кровь.
Анатоль обернулся — человек двадцать пленных лежали в
крови, одни мертвые, другие в судорогах — столько же живых и легко раненных стояли у
стены.
Тяжело дыша, в разорванной рубахе, с растрёпанными волосами на голове, с царапинами на потном и возбуждённом лице, он исподлобья оглядывал двор налитыми
кровью глазами и, заложив руки за спину, медленно шёл к старым розвальням, лежавшим кверху полозьями у
стены дровяного сарая.
Затем он садился на полозья розвален, отирал рукавом рубахи пот и
кровь с лица и замирал в усталой позе, тупо глядя на
стену дома, грязную, с облезлою штукатуркой и с разноцветными полосами красок, — маляры Сучкова, возвращаясь с работы, имели обыкновение чистить кисти об эту часть
стены.
Но если не хочешь мира с людьми свободными, то знай, что совершенная победа над ними должна быть их истреблением, а мы еще дышим и владеем оружием; знай, что ни ты, ни преемники твои не будут уверены в искренней покорности Новаграда, доколе древние
стены его не опустеют или не приимут в себя жителей, чуждых
крови нашей!» — «Покорность без условия, или гибель мятежникам!» — ответствовал Иоанн и с гневом отвратил лицо свое.
Блеснули на солнце, сквозь деревья, стекла оранжереи, треугольник белой
стены, как
кровью окрапленный красными листьями дикого винограда; и, подчиняясь привычке, губернатор пробрался по тропинке между опустошенных уже парников и вошел в оранжерею. Там был рабочий Егор, старик.
За полтысячи лет смотрел со
стен род князей Тугай-Бегов, род знатный, лихой, полный княжеских, ханских и царских
кровей. Тускнея пятнами, с полотен вставала история рода с пятнами то боевой славы, то позора, любви, ненависти, порока, разврата…
Струится
кровь по плечам. Кровенят на себе белые радельные рубахи. Иные головой о
стену колотятся либо о печь, другие горящей лучиной палят себе тело, иные до
крови грызут себе руки и ноги, вырывают бороды и волосы. Умерщвление плоти!..
По-прежнему бледная и потрясенная стояла она посреди окружавших ее солдат. Сердце шибко-шибко колотилось теперь в груди Милицы. Страх за Игоря, за возможность его появления здесь каждую минуту, почти лишал ее сознания, холодя
кровь в жилах. Чутким ухом она неустанно прислушивалась к малейшему шороху, раздававшемуся за
стеной сарая, стараясь уловит среди ночных звуков знакомый ей топот коня.
Андрей Иванович пролежал больной с неделю. Ему заложило грудь, в левом боку появились боли; при кашле стала выделяться
кровь. День шел за днем, а Андрей Иванович все не мог освоиться с тем, что произошло: его, Андрея Ивановича, при всей мастерской отхлестали по щекам, как мальчишку, — и кто совершил это? Его давнишний друг, товарищ! И этот друг знал, что он болен и не в силах защититься! Андрей Иванович был готов биться головою об
стену от ярости и негодования на Ляхова.
На кровати Калерия в ночной кофте, с распущенными волосами, откинулась к
стене, спустила ноги и схватилась одной рукой за левое плечо. На белье выступила
кровь. Она уже не стонала и только другой рукой силилась прикрыться одеялом.
Сошел я вниз, в комнату, где жил с братом Мишею. Зажег лампу. И вдруг со
стены, из красноватого полумрака, глянуло на меня исковерканное мукою лицо с поднятыми кверху молящими глазами, с каплями
крови под иглами тернового венца. Хромолитография «Ecce homo!» [«Вот человек!» (лат.)] Гвидо Рени. Всегда она будила во мне одно настроение. Что бы я ни делал, чему бы ни радовался, это страдающее божественною мукою лицо смотрело вверх молящими глазами и как бы говорило...
Поддержки нет. Бешено бьются на
стене герои, окруженные полчищами врагов. Но иссякают силы. И вот мы видим: вниз головами воины летят в пропасть, катятся со стонами по острым выступам, разбитые доспехи покрыты
кровью и пылью… О позор, позор!
Все поглядели по указанному направлению и, подъехавши ближе и всмотревшись, увидали ужасное зрелище. Иван Пропалый с товарищами висели мертвыми на зубцах
стен. Головы их были раздроблены, тела изуродованы, свежая
кровь шла из их ран.
Ваша
кровь не совсем еще высохла на
стенах крепостных, и вы, кичливые, опять становитесь доступны гордости, самонадеянности и непослушанию; опять даете пищу мечу вражескому, опять хотите утолить жажду его собственной
кровью!