Неточные совпадения
«Нет! нет!
Прошу
садиться, граждане! »
Крестьяне поупрямились,
Однако делать нечего,
Уселись на валу.
Садятся два
крестьянина,
Ногами упираются,
И жилятся, и тужатся,
Кряхтят — на скалке тянутся,
Суставчики трещат!
На скалке не понравилось:
«Давай теперь попробуем
Тянуться бородой!»
Когда порядком бороды
Друг дружке поубавили,
Вцепились за скулы!
Пыхтят, краснеют, корчатся,
Мычат, визжат, а тянутся!
«Да будет вам, проклятые!
Не разольешь водой...
Не ветры веют буйные,
Не мать-земля колышется —
Шумит, поет, ругается,
Качается, валяется,
Дерется и целуется
У праздника народ!
Крестьянам показалося,
Как вышли на пригорочек,
Что все
село шатается,
Что даже церковь старую
С высокой колокольнею
Шатнуло раз-другой! —
Тут трезвому, что голому,
Неловко… Наши странники
Прошлись еще по площади
И к вечеру покинули
Бурливое
село…
Заметив любознательность
Крестьян, дворовый седенький
К ним с книгой подошел:
— Купите! — Как ни тужился,
Мудреного заглавия
Не одолел Демьян:
«Садись-ка ты помещиком
Под липой на скамеечку
Да сам ее читай...
В
селе Верхлёве, где отец его был управляющим, Штольц вырос и воспитывался. С восьми лет он сидел с отцом за географической картой, разбирал по складам Гердера, Виланда, библейские стихи и подводил итоги безграмотным счетам
крестьян, мещан и фабричных, а с матерью читал Священную историю, учил басни Крылова и разбирал по складам же «Телемака».
Он так и сделал: сначала поступил писарем в большое
село, но скоро был арестован за то, что читал
крестьянам книжки и устроил среди них потребительное и производительное товарищество.
Довольно долго
крестьян уговаривали надеть шапки и
сесть на лавки.
Решив, что всё существующее зло происходит от необразованности народа, он, выйдя из университета, сошелся с народниками, поступил в
село учителем и смело проповедывал и ученикам и
крестьянам всё то, что считал справедливым, и отрицал то, что считал ложным.
Вступление экспедиции в
село Успенку для деревенской жизни было целым событием. Ребятишки побросали свои игры и высыпали за ворота: из окон выглядывали испуганные женские лица;
крестьяне оставляли свои работы и подолгу смотрели на проходивший мимо них отряд.
Сменив исправного и расторопного старосту, коим
крестьяне его (по их привычке) были недовольны, поручил он управление
села старой своей ключнице, приобретшей его доверенность искусством рассказывать истории.
В нескольких верстах от Вяземы князя Голицына дожидался васильевский староста, верхом, на опушке леса, и провожал проселком. В
селе, у господского дома, к которому вела длинная липовая аллея, встречал священник, его жена, причетники, дворовые, несколько
крестьян и дурак Пронька, который один чувствовал человеческое достоинство, не снимал засаленной шляпы, улыбался, стоя несколько поодаль, и давал стречка, как только кто-нибудь из городских хотел подойти к нему.
— Кроме сего, государя моего пошехонский дворянин. Имею в
селе Словущенском пятнадцать душ
крестьян, из коих две находятся в бегах, а прочие в поте лица снискивают для господина своего скудное пропитание.
Степан Корнеич Пеструшкин — мелкопоместный дворянин, владеющий в одном
селе с предводителем пятнадцатью душами
крестьян.
Около семи часов служили в доме всенощную. Образная, соседние комнаты и коридоры наполнялись молящимися. Не только дворовые были налицо, но приходили и почетнейшие
крестьяне из
села. Всенощную служили чинно с миропомазанием, а за нею следовал длинный молебен с водосвятием и чтением трех-четырех акафистов. Служба кончалась поздно, не раньше половины десятого, после чего наскоро пили чай и спешили в постели.
Школы в
селе не было, но большинство
крестьян было грамотное или, лучше сказать, полуграмотное, так как между
крестьянами преобладал трактирный промысел. Умели написать на клочке загаженной бумаги: «силетка адна, чаю порц: адна ище порц.: румка вотки две румки три румки вичина» и т. д. Далее этого местное просвещение не шло.
Но деревни были у
села в загоне; в площадных доходах, например, не принимали участия; деревенские
крестьяне почти никогда не выбирались в вотчинные должности и даже в церкви по праздникам стояли позади, оттесняемые щеголеватым сельским людом.
Матушка даже повернулась на стуле при одной мысли, как бы оно хорошо вышло. Некоторое время она молчала; вероятно, в голове ее уже роились мечты. Купить земли — да побольше — да
крестьян без земли на своз душ пятьсот, тоже недорого, от сорока до пятидесяти рублей за душу, да и
поселить их там. Земля-то новая — сколько она приплода даст! Лошадей развести, овец…
— Нет, башкиры. Башкиро-мещеряцкое войско такое есть; как завладели спервоначалу землей, так и теперь она считается ихняя. Границ нет, межеванья отроду не бывало; сколько глазом ни окинешь — все башкирам принадлежит. В последнее, впрочем, время и помещики, которые поумнее, заглядывать в ту сторону стали. Сколько уж участков к ним отошло;
поселят крестьян, да хозяйство и разводят.
В 1868 г. одною из канцелярий Восточной Сибири было решено
поселить на юге Сахалина до 25 семейств; при этом имелись в виду
крестьяне свободного состояния, переселенцы, уже селившиеся по Амуру, но так неудачно, что устройство их поселений один из авторов называет плачевным, а их самих горемыками.
Они к этому привыкают потому, что во время сноповой возки беспрестанно повторяют этот маневр, то есть
садятся на деревья, когда
крестьяне приедут за снопами, и слетают опять на скирды, когда
крестьяне уедут с нагруженными телегами.
Однажды, заслышав какой-то содом,
Циновку мою я открыла,
Взглянула: мы едем обширным
селом,
Мне сразу глаза ослепило:
Пылали костры по дороге моей…
Тут были
крестьяне, крестьянки,
Солдаты и — целый табун лошадей…
«Здесь станция: ждут серебрянки, —
Сказал мой ямщик, — Мы увидим ее,
Она, чай, идет недалече...
Второе событие — это уже присланное на мое имя предписание губернатора такого содержания: «Известился я, что в
селе Скворцове
крестьянин Иван Кононов совратил в раскол крестьянскую девицу Пелагею Мартьянову, а потому предписываю вашему высокоблагородию произвести на месте дознание и о последующем мне донести».
Добров
сел, потупился и начал есть, беря рукою хлеб — как берут его обыкновенно
крестьяне. Все кушанья были, видимо, даровые: дареная протухлая соленая рыба от торговца съестными припасами в соседнем
селе, наливка, настоенная на даровом от откупщика вине, и теленок от соседнего управляющего (и теленок, должно быть, весьма плохо выкормленный), так что Павел дотронуться ни до чего не мог: ему казалось, что все это так и провоняло взятками!
Я остановился у Лукьяныча, который жил теперь в своем доме, на краю
села, при самом тракте, на собственном участке земли, выговоренном при окончательной разделке с
крестьянами.
— Занимаются они, по большей части, неблагонамеренностями, откуда происходит и самое название: «неблагонамеренный». В частности же, не по-дворянски себя ведут. Так, например, помещик Анпетов пригласил нескольких
крестьян,
поселил их вместе с собою, принял их образ жизни (только он Лаферма папиросы курит, а они тютюн), и сам наравне с ними обрабатывает землю.
В
селе, из которого был портной, пять богатых
крестьян снимали у помещика за 1100 рублей 105 десятин пахотной, черной, как деготь, жирной земли и раздавали ее мужичкам же, кому по 18, кому по 15 рублей. Ни одна земля не шла ниже двенадцати. Так что барыш был хороший. Сами покупщики брали себе по пяти десятин, и земля эта приходилась им даром. Умер у этих мужиков товарищ, и предложили они хромому портному итти к ним в товарищи.
Как скоро приехал Петр Николаич и взялся за порядки, молодой Тюрин, видя в ливенцовских
крестьянах самостоятельный дух и твердое намерение отстаивать свои права, заинтересовался ими и часто ходил в
село и разговаривал с
крестьянами, развивая среди них теорию социализма вообще и в частности национализации земли.
Когда случилось убийство Петра Николаича и наехал суд, кружок революционеров уездного города имел сильный повод для возмущения судом и смело высказывал его. То, что Тюрин ходил в
село и говорил с
крестьянами, было выяснено на суде. У Тюрина сделали обыск, нашли несколько революционных брошюр, и студента арестовали и свезли в Петербург.
Вы встаете и
садитесь около самой воды, неподалеку от группы
крестьян, к которой присоединился и ваш ямщик, и долгое время бесцельно следите мутными глазами за кружками, образующимися на поверхности воды. Лошади от вашей повозки отложены и пущены пастись на траву; до вас долетает вздрагиванье бубенчиков, но как-то смутно и неясно, как будто уши у вас заложило. В группе
крестьян возобновляется прерванный вашим приездом разговор.
Но выжимать сок из
крестьян Ошмянскому удалось только в течение первых двух лет, потому что после этого на
селе пришли в совершенный разум свои собственные евреи, в лице Астафьича, Финагеича и Прохорыча, которые тем легче отбили у наглого пришельца сосательную практику, что умели действовать и калякать с мужичком по душе и по-божецки.
Он
сел в Москве, у Рогожской, в один из так называемых «дележанов», в которых в былое время езжали, да и теперь еще кой-где ездят мелкие купцы и торгующие
крестьяне, направляясь в свое место в побывку.
В марте месяце сего года, в проезд чрез наш город губернатора, предводителем дворянства было праздновано торжество, и я, пользуясь сим случаем моего свидания с губернатором, обратился к оному сановнику с жалобой на обременение помещиками
крестьян работами в воскресные дни и даже в двунадесятые праздники и говорил, что таким образом великая бедность народная еще более увеличивается, ибо по целым
селам нет ни у кого ни ржи, ни овса…
Будучи близким соседом Бактеевых, которым приходился дальним родственником по мужу дочери Бактеевой, А. А. Курмышевой (да, кажется, и
крестьяне их жили в одном
селе), он умел так сыскать их расположение, что все его любили и носили на руках.
Поселив Парашино и занимаясь его устройством, он каждый год приезжал в Багрово, был постоянно ласков, искателен, просил у Степана Михайловича советов, как у человека опытного в переселении
крестьян; с большою благодарностью точно и подробно записывал все его слова и в самом деле пользовался ими.
Но
крестьяне, а за ними и все окружные соседи, назвали новую деревеньку Новым Багровом, по прозванию своего барина и в память Старому Багрову, из которого были переведены: даже и теперь одно последнее имя известно всем, а первое остается только в деловых актах: богатого
села Знаменского с прекрасною каменною церковию и высоким господским домом не знает никто.
Совершив купчую крепость и приняв землю во владение, то есть справив и отказав ее за собою, весело воротился он в Симбирскую губернию к ожидавшему его семейству и живо, горячо принялся за все приготовления к немедленному переселению
крестьян: дело очень хлопотливое и трудное по довольно большому расстоянию, ибо от
села Троицкого до новокупленной земли было около четырехсот верст.
Явились и соседи у дедушки: шурин его Иван Васильевич Неклюдов купил землю в двадцати верстах от Степана Михайловича, перевел
крестьян, построил деревянную церковь, назвал свое
село Неклюдовым и сам переехал в него с семейством, чему дедушка совсем не обрадовался: до всех родственников своей супруги, до всей неклюдовщины, как он называл их, Степан Михайлович был большой неохотник.
Некоторые из послушных хотели его поймать и представить как возмутителя в комендантскую канцелярию; но он скрылся вместе с Денисом Пьяновым и был пойман уже в
селе Малыковке (что ныне Волгск) по указанию
крестьянина, ехавшего с ним одною дорогою.
Под горою
село; люблю я эти бедные избы
крестьян, речку, текущую возле, и рощу вдали; я целые часы смотрю, смотрю и прислушиваюсь — то песня раздается вдали, то стук цепов, то лай собак и скрип телег…
Содержатель, разбогатевший
крестьянин из подгороднего
села, знал, что такое Бельтов и какое именьице у него, а потому он тотчас решился отдать ему одну из лучших комнат трактира, — комната эта только давалась особам важным, генералам, откупщикам, — и потому повел его в другие.
Мы благополучно
сели,
крестьяне помогли удержать шар, народ сбегался все больше и больше и с радостью помогал свертывать шар. Опоздав ко всем поездам, я вернулся на другой день и был зверски встречен Н.И. Пастуховым: оказалось, что известия о полете в «Листке» не было.
Когда мы проходили через
село и стали добиваться от
крестьян, где их боярин, то все мужички в один голос сказали, что он со всеми своими пожитками, холопями и домочадцами уехал, а куда — никто не знает.
Кирша, поговорив еще несколько времени с хозяином и гостьми, встал потихоньку из-за стола; он тотчас заметил, что хотя караул был снят от ворот, но зато у самых дверей сидел широкоплечий
крестьянин, мимо которого прокрасться было невозможно. Запорожец отыскал свою саблю, прицепил ее к поясу, надел через плечо нагайку, спрятал за пазуху кинжал и, подойдя опять к столу,
сел по-прежнему между приказчиком и дьяком. Помолчав несколько времени, он спросил первого: весело ли ему будет называться дедушкою?
Аристарх. Вот теперь расставим людей. Вы двое на бугор, вы двое к мосту, да хоронитесь хорошенько за кусты, — на проселок не надо, там только
крестьяне да богомольцы ходят. Вы, коли увидите прохожего или проезжего, так сначала пропусти его мимо себя, а потом и свистни. А вы, остальные, тут неподалеку в кусты
садитесь. Только сидеть не шуметь, песен не петь, в орлянку не играть, на кулачки не биться. Свистну, так выходите. (Подходит к Хлынову).
— Бери стул,
крестьянин,
садись, выпей чаю. Мальчик, дай стакан, — вон там, на полке…
Не было с княгиней Варварой Никаноровной ни обморока, ни истерики, а на другой день она велела служить в своей церкви по муже заупокойную обедню, к которой приказала быть всем
крестьянам ближних
сел, их старостам, бурмистрам и управителю.
Крестьяне к похвалам богобоязненности бабушки скоро приумножили хвалу на хвалу ее разуму и справедливости.
Сёла ее богатели и процветали: крепостные ее люди покупали на стороне земли на ее имя и верили ей более, чем самим себе.
— Ну-с, стоим мы этак в Яжелбицах, а в это время, надо вам сказать, рахинские
крестьяне подняли бунт за то, что инженеры на их
село шоссе хотели вести.
Чтобы закрепить за собой завоеванную сторону, Строгановы
поселили на ней своих
крестьян, причем селение, поставленное на усторожливом местечке, при впадении реки Каменки в Чусовую, сделалось крайним пунктом русской колонизации, смело выдвинутым в самую глубь сибирской украйны.
Итак, выбрали лучший дощаник, поставили три крестьянские телеги с лошадьми, мою кибитку и всех трех наших лошадей; разумеется, взяли и всех баб с ягодами; мнимый перевозчик стал на корме, двое
крестьян, мой кучер и лакей Иван Борисов (молодец и силач, один стоивший десятерых)
сели в весла, и мы отчалили от пристани.