Неточные совпадения
Идея Бисмарка стала вмиг гениальною,
а сам Бисмарк — гением; но именно подозрительна эта быстрота: я жду Бисмарка через десять лет, и увидим тогда, что останется от его идеи,
а может быть, и от самого господина
канцлера.
Тут староста уж пошел извиняться в дурном приеме, говоря, что во всем виноват
канцлер, что ему следовало бы дать знать дня за два, тогда бы все было иное, можно бы достать и музыку,
а главное, — что тогда встретили бы меня и проводили ружейным залпом. Я чуть не сказал ему a la Louis-Philippe: «Помилуйте… да что же случилось? Одним крестьянином только больше в Шателе!»
Канцлер лукаво улыбался,
а потом сам задремал; дождь стал накрапывать, я покрылся пальто, стал было засыпать… потом проснулся от прикосновения холодной воды… дождь лил, как из ведра, черные тучи словно высекали огонь из скалистых вершин, дальние раскаты грома пересыпались по горам.
— Позвольте, — говорил самый кроткий консул из всех, бывших после Юния Брута и Калпурния Бестии, — вы письмо это напишите не ко мне,
а к графу Орлову, я же только сообщу его
канцлеру.
Они из нее наливали вино в большую кружку,
а староста наливал из кружки в стаканы; перед каждым крестьянином был стакан, но мне он принес нарядный хрустальный кубок, причем он заметил
канцлеру и префекту...
Можно было думать, что Кетчер был тогда вице-канцлером российских орденов,
а он занимал только должность уездного лекаря.
— Это не так мудрено, — заметил
канцлер, —
а вот что мудрено, что вы проспали грозу, какой давно не бывало. Неужели вы ничего не слыхали?
— И прекрасно, что он начальство уважает, и прекрасно! Ну, мы господ министров всех рядом под низок. Давай? Это кто такой? Горчаков.
Канцлер, чудесно! Он нам Россию отстоял! Ну, молодец, что отстоял, — давай мы его за то первого и повесим.
А это кто? ба! ба! ба!
Совершенно согласно с Державиным, по гораздо обстоятельнее и солиднее, отзывается об истощении России к концу царствования Екатерины граф
А. Р. Воронцов, бывший при императоре Александре государственным
канцлером.
Н. И. Григорович в статье «
Канцлер князь Безбородко» приводит некоторые доказательства в пользу предположения, что императрица Екатерина II оставила особый манифест, вроде духовного завещания, подписанный важнейшими государственными людьми, в том числе и Суворовым, и Румянцевым-Задунайским, о назначении наследником престола не Павла Петровича,
а ее любимого внука Александра Павловича и что документ этот, по указанию Безбородки, сожжен Павлом Петровичем в день смерти матери.
Так как Бестужев,
а равно и Екатерина Алексеевна находились в переписке с Апраксиным, то говорили, будто
канцлер, при опасном припадке императрицы, велел фельдмаршалу отступить, чтобы иметь войска под руками для исполнения своего плана.
В этом году там отвели квартиру принцу Генриху Прусскому, брату Фридриха II, затем в нем жил принц Нассау-Заген, адмирал русского флота, известный своими победами над шведскими морскими силами,
а после него дом этот занимал вице-канцлер граф Иван Антонович Остерман.
Особенною роскошью отличались два приятеля Алексея Григорьевича Разумовского: великий
канцлер Бестужев, у которого был погреб «столь великий, что сын его капитал составил, когда по смерти его был продан графам Орловым», у которого и палатки, ставившиеся на его загородном дворе, на Каменном острове, имели шелковые веревки.
А второй — Степан Федорович Апраксин, «всегда имевший великий стол и гардероб, из многих сот разных богатых кафтанов состоявший».
Императрица Елизавета Петровна обходилась холодно с великой княгиней, холодно и с
канцлером. Против Бестужева, кроме переписки, были и другие причины неудовольствия,
а главная из них, подготовленная Иваном Ивановичем Шуваловым и вице-канцлером Воронцовым, нашептавшим государыне, что ее слава страдает от кредита Бестужева в Европе, что
канцлеру приписывают более силы и значения, чем самой императрице.
Великий
канцлер Бестужев не сопутствовал двору. Дела и здоровье задерживали его в Петербурге. Грозная туча стояла на политическом горизонте,
а при дворе ряды его приятелей заметно пустели. Много злобы накипело в душе великого
канцлера со времени падения Бекетова.
Шувалов ничего не подозревал,
а великий
канцлер не спал и втихомолку стал подготовлять план действий.
— Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено.
А мне уж давно бы надо. Вот я получил от
канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер-юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.