Неточные совпадения
Вся Москва от мала до велика ревностно гордилась
своими достопримечательными людьми: знаменитыми кулачными бойцами, огромными,
как горы, протодиаконами, которые заставляли страшными голосами
своими дрожать все стекла и люстры Успенского собора, а женщин падать
в обмороки, знаменитых клоунов, братьев Дуровых, антрепренера оперетки и скандалиста Лентовского, репортера и силача Гиляровского (дядю Гиляя), московского генерал-губернатора, князя Долгорукова, чьей
вотчиной и удельным княжеством почти считала себя самостоятельная первопрестольная столица, Сергея Шмелева, устроителя народных гуляний, ледяных гор и фейерверков, и так без конца, удивительных пловцов, голубиных любителей, сверхъестественных обжор, прославленных юродивых и прорицателей будущего, чудодейственных, всегда пьяных подпольных адвокатов,
свои несравненные театры и цирки и только под конец спортсменов.
Между тем князь продолжал скакать и уже далеко оставил за собою холопей. Он положил на мысль еще до рассвета достичь деревни, где ожидала его подстава, а оттуда перевезть Елену
в свою рязанскую
вотчину. Но не проскакал князь и пяти верст,
как увидел, что сбился с дороги.
Дедушка, сообразно духу
своего времени, рассуждал по-своему: наказать виноватого мужика тем, что отнять у него собственные дни, значит вредить его благосостоянию, то есть
своему собственному; наказать денежным взысканием — тоже; разлучить с семейством, отослать
в другую
вотчину, употребить
в тяжелую работу — тоже, и еще хуже, ибо отлучка от семейства — несомненная порча; прибегнуть к полиции… боже помилуй, да это казалось таким срамом и стыдом, что вся деревня принялась бы выть по виноватом,
как по мертвом, а наказанный счел бы себя опозоренным, погибшим.
— Да чтò ж? Известно, батюшка, Дутловы люди сильные; во всей
вотчине почитай первый мужик, — отвечала кормилица, поматывая головой. — Летось другую связь из
своего леса поставил, господ не трудили. Лошадей у них, окромя жеребят да подростков, троек шесть соберется, а скотины, коров да овец
как с поля гонят, да бабы выйдут на улицу загонять, так
в воротах их-то сопрется, что беда; да и пчел-то колодок сотни две, не то больше живет. Мужик оченно сильный, и деньги должны быть.
За такие поносные слова пристав ударил Арефу, а потом втолкнул
в казарму, где было и темно и душно,
как в тюрьме. Около стен шли сплошные деревянные нары, и на них сплошь лежали тела. Арефа только здесь облегченно вздохнул, потому что вольные рабочие были набраны Гарусовым по деревням, и тут много было крестьян из бывших монастырских
вотчин. Все-таки
свои, православные, а не двоеданы. Одним словом,
свой, крещеный народ. Только не было ни одной души из
своей Служней слободы.
В подворье сейчас никого не было, кроме старца Спиридона, проживавшего здесь на покое, да нескольких амбарных мужиков из
своей монастырской
вотчины. Арефу встретили,
как выходца с того света, а дряхлый Спиридон даже прослезился.
А который бы человек, князь или боярин, или кто-нибудь, сам или сына, или брата
своего послал для какого-нибудь дела
в иное государство, без ведомости, не бив челом государю, и такому б человеку за такое дело поставлено было
в измену, и
вотчины, и поместья, и животы взяты б были на царя; и ежели б кто сам поехал, а после его осталися сродственники, и их пытали б, не ведали ли они мысли сродственника
своего; или б кто послал сына, или брата, или племянника, и его потому ж пытали б, для чего он послал
в иное государство, не напроваживаючи ль
каких воинских людей на московское государство, хотя государством завладети, или для
какого иного воровского умышления по чьему научению, и пытав того таким же обычаем» (41 стр.).
— По сердцу, ну да! — возразил Петр. — Пропащее твое дело,
как я посмотрю на тебя! А ты бы дослужился до больших чинов, невесту бы взял богатую,
в вотчину бы
свою приехал
в карете осьмериком, усадьбу бы сейчас всю каменную выстроил, дурака бы Сеньку
своего в лисью шубу нарядил.
С ужасом смотрели они,
как император «шутит шутки нехорошие», то того
в Сибирь, то другого
в Сибирь; они втихомолку укладывались и тащились на крестьянских лошадях
в тяжелых колымагах
в Москву и
в свои жалованные покойной императрицей
вотчины.
Да пришли они просить барского разрешения на свадьбу
в то время,
как господа последнюю
свою вотчину, и Андрея с Игрушечкою
в том числе, продали.
— Выгодчики были с барыней-то
своей, еще
какие! — вмешалась вдруг возившаяся около печки Грачиха. — Про именье рассказываешь — нет, ты лучше расскажи,
как вы дворянина за
свою вотчину в рекруты отдали, — продолжала она, выходя из-за перегородки и вставая под полати, причем взялась одной рукой за брус, а другою уперлась
в жирный бок
свой.
Позвольте мне против этого иметь
свое оправдание: это все делается не что иное,
как по злобе против меня; на первый раз точно-с:
как эта девка сбежала, я, по молодости ее лет, заступился даже за нее перед
вотчиной, но ей и матери сказал так, что если будет
в другой раз, так не помилую.
— Погляжу я на вас, сударыня,
как на покойника-то, на Ивана-то Григорьича, с лица-то вы похожи, — говорил Марко Данилыч, разглядывая Марью Ивановну. — Хоша я больно малешенек был,
как родитель ваш
в Родяково к себе
в вотчину приезжал, а
как теперь на него гляжу — осанистый такой был, из себя видный, говорил так важно… А душа была у него предобреющая. Велел он тогда собрать всех нас, деревенских мальчишек и девчонок, и всех пряниками да орехами из
своих рук оделил… Ласковый был барин, добрый.
И вот, сударь, ваше сиятельство, надел я на старости лет жалованный чекмень вашего дедушки — двадцать лет
в сундуке лежал, думал я, что придется его только
в могилу надеть; вот, сударь, одел я и пояс черкесский, а жаловал мне этот пояс родитель ваш
в ту самую пору,
как, женившись на вашей матушке, княгине Елене Васильевне, привез ее
в вотчину и
в первый раз охоту
своей княгине изволил показывать: никто из наших не мог русака угнать, а сосед Иван Алексеич Рамиров уже совсем почти угонял, я поскакал, угнал русака и тем княжую честь перед молодой супругой сохранил…
Не спит княжна и всякие думы думает. Разбудить, разве, няньку Панкратьевну, да начнет она причитать над ней, да с уголька спрыскивать: сглазил-де недобрый человек ее деточку, сказки, старая, начнет рассказывать, все до единой княжне знакомые. Чувствуется княжне, что не понять Панкратьевне, что с ней делается, да и объяснить нельзя: подвести, значит, под гнев старухи Танюшу —
свою любимицу. Доложит она
как раз князю — батюшке, а тот, во гневный час, отошлет Танюшу
в дальнюю
вотчину — к отцу с матерью.
Марфа Борецкая скрылась
в свои вотчины, но про нее великий князь не обмолвился ни словом
в договорной грамоте,
как бы презирая слабую жену.
Как помещик, он особенно заботился о том, чтобы у него было более рабочих крепостных рук, почему терпеть не мог
в своей вотчине холостых и вдовых крестьян.
При почти затворнической жизни
в Грузине граф посвятил всю
свою деятельность управлению
своею обширною
вотчиною, состоящею из 15 деревень, вникал
в малейшие подробности жизни:
как и кому ходить
в церковь,
в какие колокола звонить,
как ходить с крестным ходом и при других церковных церемониях.
Денег тогда было мало, да и нужды
в них не было. Иной считавшийся богатым помещик получал со всех
своих вотчин рублей пятьсот-шестьсот, и то все медными деньгами, которые,
как знает читатель, не были тогда так легковесны,
как современные. Если нужно было брать с собой денег, возили
в мешках, на особой фуре.
В одну из летних поездок князя Василия, после женитьбы, с семьей
в эту
вотчину, трехлетней княжне Евпраксии приглянулась семилетняя смуглянка Танюша, встреченная ею
в саду. Каприз девочки,
как и все капризы
своей единственной боготворимой дочки, был исполнен князем Василием: цыганочка Танюша была взята
в княжеский дом и княжна Евпраксия стала с нею неразлучной, привязавшись всей душою, к величайшей досаде старой няньки, к этому «иродову отродью»,
как прозвала Танюшу Панкратьевна.
Оставим обывателей и обывательниц дальней княжеской
вотчины,
как знающих, так и догадывающихся о предстоящем радостном для семейства князя Василия событии, жить
в сладких мечтах и грезах о лучшем будущем и перенесемся снова
в ту, ныне почти легендарную Александровскую слободу, откуда не менее кажущийся легендарным царь-монах, деля
свое время между молитвами и казнями, правил русской землей, отделившись от нее непроницаемой стеной ненавистной ей опричнины.
Ее отец с матерью и двумя ее старшими братьями, случайно отбившись от
своего табора, попали
в дальнюю
вотчину князя Василия Прозоровского, где у последнего были громадные табуны лошадей, и так
как цыган Веденей оказался отличным коновалом, то князь Василий охотно принял его
в свою дворню, отвел ему землю под постройки и помог обзавестись оседлым хозяйством.
Он, с самого начала, еще
в вотчине, старался отогнать даже от самого себя, а не только сообщать Воротынскому и другим,
свое томительное предчувствие, что сватовство княжны Евпраксии не обойдется так благополучно,
как оно казалось по ходу дела.
— Передаст князю, тот
как раз меня со двора долой, да и отправит
в свою вотчину к отцу с матерью, тогда прощай план кровавой мести, только и возможный под кровлей княжеского дома, при близости к молодой княжне! — с ужасом думала она.
Последней так понравилось Баратово, что мысль ехать
в свою деревню,
в старый, покосившийся от времени дом, с большими, мрачными комнатами, со стен которых глядели на нее не менее мрачные лица, хотя и знаменитых, но очень скучных предков, сжимала ее сердце какой-то ноющей тоской, и она со вздохом вспоминала роскошно убранные, полные света и простора комнаты баратовского дома, великолепный парк княжеского подмосковного имения, с его резными мостиками и прозрачными,
как кристалл, каскадами, зеркальными прудами и ветлой, лентой реки, и сопоставляла эту картину с картиной их
вотчины, а это сравнение невольно делало еще мрачнее и угрюмее заросший громадный сад их родового имения, с покрытым зеленью прудом и камышами рекой.