Неточные совпадения
Еще во времена Бородавкина летописец упоминает о некотором Ионке Козыре, который, после продолжительных странствий по теплым морям и кисельным берегам, возвратился в родной город и привез с собой собственного сочинения книгу под названием:"
Письма к другу о водворении на земле добродетели". Но так как биография этого Ионки составляет драгоценный материал для
истории русского либерализма, то читатель, конечно, не посетует, если она будет рассказана здесь с некоторыми подробностями.
— Вот ваше
письмо, — начала она, положив его на стол. — Разве возможно то, что вы пишете? Вы намекаете на преступление, совершенное будто бы братом. Вы слишком ясно намекаете, вы не смеете теперь отговариваться. Знайте же, что я еще до вас слышала об этой глупой сказке и не верю ей ни в одном слове. Это гнусное и смешное подозрение. Я знаю
историю и как и отчего она выдумалась. У вас не может быть никаких доказательств. Вы обещали доказать: говорите же! Но заранее знайте, что я вам не верю! Не верю!..
Мало того: Лиза уверяет о какой-то развязке «вечной
истории» и о том, что у мамы о нем имеются некоторые сведения, и уже позднейшие; сверх того, там несомненно знают и про
письмо Катерины Николаевны (это я сам приметил) и все-таки не верят его «воскресению в новую жизнь», хотя и выслушали меня внимательно.
Князь, воротившись с игры, написал в ту же ночь два
письма — одно мне, а другое в тот прежний его полк, в котором была у него
история с корнетом Степановым.
Но о содержании наших
писем и о том, о чем мы переговорили, прощаясь перед отъездом, я умолчу: это уже другая
история, совсем новая
история, и даже, может быть, вся она еще в будущем.
Но довольно Ликейских островов и о Ликейских островах, довольно и для меня и для вас! Если захотите знать подробнее долготу, широту места, пространство, число островов, не поленитесь сами взглянуть на карту, а о нравах жителей, об обычаях, о произведениях, об
истории — прочтите у Бичи, у Бельчера. Помните условие: я пишу только
письма к вам о том, что вижу сам и что переживаю изо дня в день.
Мы ее несколько забыли; стоит вспомнить «
Историю» Волабеля, «
Письма» леди Морган, «Записки» Адриани, Байрона, Леопарди, чтобы убедиться, что это была одна из самых тяжелых эпох
истории.
История литературы, с поучениями Мономаха и
письмами Заточника, выступала из своего туманного отдаления, как предмет значительный и важный, органически подготовлявший грядущие откровения.
Проблема философии
истории. Россия и Европа. Славянофилы и западники. Вопрос о судьбе России. Сороковые годы. Чаадаев. Печерин. Славянофилы. Киреевский. Аксаков. Хомяков.
Письмо Фр. Баадера. Западники. Идеалисты сороковых годов. Грановский. Белинский. Герцен. Дальнейшее развитие славянофильства. Данилевский. Леонтьев. Достоевский.
Проблема столкновения личности и мировой гармонии. Отношение к действительности. Значение Гегеля в
истории русской мысли. Бунт Белинского. Предвосхищение Достоевского. Проблема теодицеи. Подпольный человек. Гоголь и Белинский. Индивидуалистический социализм Белинского. Религиозная драма Гоголя.
Письмо Белинского Гоголю. Мессианство русской поэзии: Тютчев, Лермонтов.
Вся наша философия
истории будет ответом на вопросы в
письме Чаадаева.
Прилагаю переписку, которая свидетельствует о всей черноте этого дела. [В Приложении Пущин поместил полученные Пушкиным анонимные пасквили, приведшие поэта к роковой дуэли, и несколько
писем, связанных с последней (почти все — на французском языке; их русский перевод — в «Записках» Пущина о Пушкине, изд. Гослитиздата, 1934 и 1937). Здесь не приводятся, так как не находятся в прямой связи с воспоминаниями Пущина о великом поэте и не разъясняют
историю дуэли.]
Вы уже должны знать от Павла Сергеевича [Бобрищева-Пушкина], что «L'oncle Tome» [«Хижина дяди Тома» (роман Бичер-Стоу).] уехал с Якушкиным в Иркутск. — Якушкин в последнем
письме просит чтобы я ему переслал Милютина [Имеется в виду «
История войны 1799 г.» Д.А.Милютина, опубликованный в 1852–1853 гг. известный труд об итальянском походе А. В. Суворова, премированный Академией наук.] и отчеты по училищам, которые у вас остались. Пожалуйста, доставьте мне все это; я найду возможность перебросить в Иркутск.
История Собакского давно у нас известна. Благодарю вас за подробности. [Ссыльного поляка Собаньского убили его служащие с корыстной целью. Подробности в
письме Якушкина от 28 августа 1841 г. (сб. «Декабристы», 1955, стр. 277 и сл.).] Повара я бы, без зазрения совести, казнил, хотя в нашем судебном порядке я против смертной казни. Это изверг. По-моему, также Собанский счастлив, но бедная его мать нашим рассуждением не удовольствуется…
Об этой
истории — и в других
письмах (см. например,
письмо 35; ср. с
письмом И. Д.
Письмо это было, по настоянию Белоярцева, положено обратно в книгу и возвращено с нею по принадлежности, а о самой
истории, сколь она ни представлялась для некоторых возмутительною, положено не разносить из кружка, в котором она случайно сделалась известною.
В один прекрасный день он получил по городской почте
письмо, в котором довольно красивым женским почерком было выражено, что «слух о женском приюте, основанном им, Белоярцевым, разнесся повсюду и обрадовал не одно угнетенное женское сердце; что имя его будет более драгоценным достоянием
истории, чем имена всех людей, величаемых ею героями и спасителями; что с него только начинается новая эпоха для лишенных всех прав и обессиленных воспитанием русских женщин» и т. п.
Соловьев взял на себя обучить девушку грамматике и
письму. Чтобы не утомлять ее скучными уроками и в награду за ее успехи, он будет читать ей вслух доступную художественную беллетристику, русскую и иностранную. Лихонин оставил за собою преподавание арифметики, географии и
истории.
— Или теперь это
письмо господина Белинского ходит по рукам, — продолжал капитан тем же нервным голосом, — это, по-моему, возмутительная вещь: он пишет-с, что католическое духовенство было когда-то и чем-то, а наше никогда и ничем, и что Петр Великий понял, что единственное спасение для русских — это перестать быть русскими. Как хотите, господа, этими словами он ударил по лицу всех нас и всю нашу
историю.
Я не могу передать вам в настоящем
письме всех подробностей этой печальной
истории: до такой степени она подавляет меня!
Ромашов не мог удержаться от улыбки. Ее многочисленные романы со всеми молодыми офицерами, приезжавшими на службу, были прекрасно известны в полку, так же, впрочем, как и все любовные
истории, происходившие между всеми семьюдесятью пятью офицерами и их женами и родственницами. Ему теперь вспомнились выражения вроде: «мой дурак», «этот презренный человек», «этот болван, который вечно торчит» и другие не менее сильные выражения, которые расточала Раиса в
письмах и устно о своем муже.
Сам он читать не может; я написала, во-первых, под твою руку
письмо, что ты все это время был болен и потому не писал, а что теперь тебе лучше и ты вызываешь меня, чтоб жениться на мне, но сам приехать не можешь, потому что должен при журнале работать — словом, сочинила целую
историю…
Тулузов, взяв с собой
письмо Ченцова, ушел в свое отделение, где снова прочитал это
письмо и снова главным образом обратил свое внимание на последние строки. «Может быть, и в самом деле застрелится!» — произнес он тем же полушепотом, как прежде сказал: — «Пойдут теперь
истории, надобно только не зевать!»
— Я пришел к вам, отец Василий, дабы признаться, что я, по поводу вашей
истории русского масонства, обещая для вас журавля в небе, не дал даже синицы в руки; но теперь, кажется, изловил ее отчасти, и случилось это следующим образом: ехав из Москвы сюда, я был у преосвященного Евгения и, рассказав ему о вашем положении, в коем вы очутились после варварского поступка с вами цензуры, узнал от него, что преосвященный — товарищ ваш по академии, и, как результат всего этого, сегодня получил от владыки
письмо, которое не угодно ли будет вам прочесть.
Егора Егорыча до глубины души это опечалило, и он, желая хоть чем-нибудь утешить отца Василия, еще из Москвы при красноречивом и длинном
письме послал преосвященному Евгению сказанную
историю, прося просвещенного пастыря прочесть оную sine ira et studio [без гнева и предубеждения (лат.).], а свое мнение сообщить при личном свидании, когда Егор Егорыч явится к нему сам по возвращении из Москвы.
По приезде в Кузьмищево Егор Егорыч ничего не сказал об этом свидании с архиереем ни у себя в семье, ни отцу Василию из опасения, что из всех этих обещаний владыки, пожалуй, ничего не выйдет; но Евгений, однако, исполнил, что сказал, и Егор Егорыч получил от него
письмо, которым преосвященный просил от его имени предложить отцу Василию место ключаря при кафедральном губернском соборе, а также и должность профессора церковной
истории в семинарии.
Егор Егорыч вздохнул и печально мотнул головой: ему живо припомнилась вся эта минувшая
история, как сестра, совершенно несправедливо заступившись за сына, разбранила Егора Егорыча самыми едкими и оскорбительными словами и даже просила его избавить от своих посещений, и как он, несмотря на то, все-таки приезжал к ней несколько раз, как потом он ей писал длинные
письма, желая внушить ей все безумие подобного отношения к нему, и как на эти
письма не получил от нее ни строчки в ответ.
— У мещанина Презентова маховое колесо посмотреть можно… в роде как perpetuum mobile [Пусть читатель ничему не удивляется в этой удивительной
истории. Я и сам отлично понимаю, что никаких
писем в Корчеве не могло быть получено, но что же делать, если так вышло. Ведь, собственно говоря, и в Корчеве никто из нас не был, однако выходит, что были. (Прим. М. E. Салтыкова-Щедрина.)], — подсказал секретарь. — Сам выдумал.
На другой день, только что встали — смотрим, два
письма: одно от Перекусихина 1-го к меняле, другое от Балалайкина к Глумову [Пусть читатель ничему не удивляется в этой удивительной
истории.
Перечитав все это, барон даже улыбнулся, зачем это он написал об
истории; но переписывать
письма ему не захотелось, и он только продолжал его несколько поискреннее...
Вершинин. Мне? (Берет
письмо.) От дочери. (Читает.) Да, конечно… Я, извините, Мария Сергеевна, уйду потихоньку. Чаю не буду пить. (Встает, взволнованный.) Вечно эти
истории…
— Ты знаешь, дорогой Панкрат, — продолжал Персиков, отворачиваясь к окну, — жена-то моя, которая уехала пятнадцать лет назад, в оперетку она поступила, а теперь умерла, оказывается… Вот
история, Панкрат, милый… Мне
письмо прислали…
Находясь по своим делам в Москве, этак через месяц, что ли, после описанной
истории, я получил от Иды Ивановны
письмо, в котором она делала мне некоторые поручения и, между прочим, писала: «Семейные несчастия наши не прекращаются...
Фридрих Фридрихович дал мне немецкое
письмо, в котором было написано: «Шесть дней тому назад ваш компатриот господин фон Истомин имел неприятную
историю с русским князем N, с женою которого он три недели тому назад приехал из Штуттгарта и остановился в моей гостинице.
— Вот, батюшка мой, история-то! — начал он, не вынимая изо рта сигары и вытаскивая из кармана какое-то измятое
письмо.
В первом из этих отделений находятся 1) материалы для
истории Петра Великого, собранные при жизни его: выписки из подлинного дела о стрелецком бунте 1698 года, дело о мятеже башкирском в 1708 году, документы о бунте булавинском; ведомости о числе войск и орудий в разное время, о каналах, заводах, фабриках и пр., о действиях в шведскую войну; журналы походов и путешествий Петра Великого и пр.; кроме того — 2) собственноручные черновые бумаги Петра, — его ученические тетради, проекты законов, указов, рескриптов, счеты,
письма и пр.
Один рассказывал, наконец, целую
историю получения
письма от Софии (не подтвержденную, впрочем, дальнейшим розыском), и дальнейший розыск был обращен особенно на это обстоятельство.
Вчера я написал матери подробное
письмо. Она, наверное, сделает все так, как я предполагаю, — женщины любят вмешиваться в подобные
истории, — и передаст все Софье Михайловне. Может быть, хоть это спасет его.
Обед и дальнейшее гостевание в этом доме были расстроены самым неожиданным и самым печальным образом; а вместе с тем печальная
история эта должна была отразиться и на самом предприятии. Эмиссары рассчитывали получить в этом нижегородском доме рекомендательные
письма в Казань, в Астрахань и в Саратов, и им уже были и обещаны эти рекомендации; но как же после этого, устроенного Ничипоренком, скандала заикаться напоминать об этом обещании?
По поводу
писем, в которых все это было описано и которых недаром имели основание бояться здешние революционеры, произошла
история.
Письмо свое он. заключает тем же нравоучением, как и Онегин свою речь: «
История со мною пусть, говорит, послужит вам руководством в будущей, нормальной любви» и пр.
Особенно досталось двум авторам; Любослову, который поместил в «Собеседник» свою критику и на первую часть его, мелочную, правда, но большею частию справедливую, и потом «Начертание о российском языке», и еще автору одного
письма к сочинителю «Былей и небылиц», приложившему при этом
письме и свое предисловие к «
Истории Петра Великого».
Открывалась книжка обыкновенно стихами; потом следовала какая-нибудь статья в прозе, затем очень часто
письмо к издателям; далее опять стихи и проза, проза и стихи. В средине книжки помещались обыкновенно «Записки о российской
истории»; к концу относились «Были и небылицы». Каждая статья обыкновенно отмечалась особым нумером, как ныне главы в бесконечных английских романах, и число статей этих в разных книжках было весьма неодинаково. В первой их 33, в V — 11, в X — 17, в XV — 7, в XVI — 12 (41).
В одном из
писем к издателям, из Звенигорода, сказано, что «посредством «Собеседника» можно рассеять в народе познания, тем паче что книга сия заключает в себе российскую
историю, каковой еще не бывало, и для одного уже сего сочинения всякой с жадностию покупает «Собеседник»«.
Вы по крайней мере на
письма отвечаете; а как у вас есть товарищ, г. сочинитель «Записок о русской
истории», так от того даже и о получении
письма не дождешься отповеди».
(13) Таковы, например,
письмо А. Мейера, при посылке исторических надписей российским государям (кн. I, ст. XXX); критика на эти надписи (кн. II, ст. XV);
письмо при посылке сочинения «О системе мира» (кн. II, ст. XXII);
письмо, при котором присланы вопросы Фонвизина (кн. III, ст. XVI);
письмо, приложенное к «Повествованию мнимого глухого и немого» (кн. IV, ст. X);
письмо г. Икосова при посылке его оды (книга IV, ст. XI);
письмо, содержащее критику на «Систему мира» (кн. IV, ст. XVI);
письмо при посылке стихов г. Голенищева-Кутузова (кн. V, ст. VII);
письмо Любослова о напечатании его «Начертания о российском языке» (кн. VII, ст. XV);
письмо о «Былях и небылицах», с приложением предисловия к «
Истории Петра Великого» (кн. VII, ст. XIX);
письмо при посылке стансов на учреждение Российской академии (кн. IX, ст. IV);
письмо с приобщением оды «К бессмертию» (кн. X, ст. XIII);
письмо А. Мейера в ответ на критику его исторических надписей (кн. X, ст. XIV);
письмо при посылке стихов Ломоносова (кн. XI, ст. XIV);
письмо А. Старынкевича, с приложением «Стихов к другу» (кн. XI, ст. XVI);
письмо при посылке стихов Р — Д — Н (кн. XIV, ст. V).
Здесь же замечено, что славяне задолго до рождества Христова «
письмо имели» и что у них были даже древние письменные
истории, что доказывается сказаниями Нестора.
Вот несколько строк из
письма к сочинителю «Записок о российской
истории», «Вы, мне кажется, не весьма удачным образом в свое сочинение вступили.
Рассказавши затем всю
историю переворота и приведши вполне
письмо Петра, в котором он отрекается от престола, Екатерина переходит к объяснениям относительно ее собственных намерений и понятий о власти, ею принятой. Вот заключение манифеста (Указы, стр. 22–23...
Дульчин.
Письмо написать не долго, но как избежать объяснений? А ведь это, я тебе скажу, такая неприятная
история! Женские слезы для меня нож острый.