Неточные совпадения
«Ты бо изначала создал еси мужеский пол и женский, — читал священник вслед за переменой колец, — и от Тебе сочетавается мужу жена, в помощь и в восприятие рода человеча. Сам убо, Господи Боже наш, пославый
истину на наследие Твое и обетование Твое, на рабы Твоя отцы наша, в коемждо роде и роде, избранныя Твоя: призри на раба Твоего Константина и на рабу Твою Екатерину и утверди обручение их в
вере, и единомыслии, и
истине, и любви»….
— Повторяю:
веры ищут и утешения, а не
истины! А я требую: очисти себя не только от всех верований, но и от самого желания веровать!
В шмелином, озабоченном жужжании его чувствовалась твердая
вера человека в то, что он исполняет трудную обязанность проповедника единой несокрушимой
истины и что каждое его слово — ценнейший подарок людям.
Было несколько похоже на гимназию, с той однако разницей, что учителя не раздражались, не кричали на учеников, но преподавали
истину с несомненной и горячей
верой в ее силу.
— Он, как Толстой, ищет
веры, а не
истины. Свободно мыслить о
истине можно лишь тогда, когда мир опустошен: убери из него все — все вещи, явления и все твои желания, кроме одного: познать мысль в ее сущности. Они оба мыслят о человеке, о боге, добре и зле, а это — лишь точки отправления на поиски вечной, все решающей
истины…
— Ах,
Вера! — сказал он с досадой, — вы все еще, как цыпленок, прячетесь под юбки вашей наседки-бабушки: у вас ее понятия о нравственности. Страсть одеваете в какой-то фантастический наряд, как Райский… Чем бы прямо от опыта допроситься
истины… и тогда поверили бы… — говорил он, глядя в сторону. — Оставим все прочие вопросы — я не трогаю их. Дело у нас прямое и простое, мы любим друг друга… Так или нет?
Вера умна, но он опытнее ее и знает жизнь. Он может остеречь ее от грубых ошибок, научить распознавать ложь и
истину, он будет работать, как мыслитель и как художник; этой жажде свободы даст пищу: идеи добра, правды, и как художник вызовет в ней внутреннюю красоту на свет! Он угадал бы ее судьбу, ее урок жизни и… и… вместе бы исполнил его!
— Ваш гимн красоте очень красноречив, cousin, — сказала
Вера, выслушав с улыбкой, — запишите его и отошлите Беловодовой. Вы говорите, что она «выше мира». Может быть, в ее красоте есть мудрость. В моей нет. Если мудрость состоит, по вашим словам, в том, чтоб с этими правилами и
истинами проходить жизнь, то я…
Равнодушие к
истине уже и ранее определялось догматической
верой, не допускавшей свободного искания
истины.
Нелюбовь к
истине определяется не только нигилистическим или скептическим к ней отношением, но и подменой ее какой-либо
верой и догматическим учением, во имя которого допускается ложь, которую считают не злом, а благом.
Ведь коли бы я тогда веровал в самую во
истину, как веровать надлежит, то тогда действительно было бы грешно, если бы муки за свою
веру не принял и в поганую Магометову
веру перешел.
Дорогие там лежат покойники, каждый камень над ними гласит о такой горячей минувшей жизни, о такой страстной
вере в свой подвиг, в свою
истину, в свою борьбу и в свою науку, что я, знаю заранее, паду на землю и буду целовать эти камни и плакать над ними, — в то же время убежденный всем сердцем моим, что все это давно уже кладбище, и никак не более.
Конечно, это недоразумение не могло бы быть продолжительно; по мере приближения развязки, расспросы Крюковой делались бы настойчивее; она или высказала бы, что у ней есть особенная причина знать
истину, или Лопухов или
Вера Павловна догадались бы, что есть какая-то особенная надобность в ее расспросах, и двумя — тремя неделями, быть может, несколькими днями позже дело все-таки пришло бы к тому же, к чему пришло несколько раньше, благодаря неожиданному для Крюковой появлению Кирсанова в мастерской.
Наши профессора привезли с собою эти заветные мечты, горячую
веру в науку и людей; они сохранили весь пыл юности, и кафедры для них были святыми налоями, с которых они были призваны благовестить
истину; они являлись в аудиторию не цеховыми учеными, а миссионерами человеческой религии.
Философские споры его состояли в том, что он отвергал возможность разумом дойти до
истины; он разуму давал одну формальную способность — способность развивать зародыши, или зерна, иначе получаемые, относительно готовые (то есть даваемые откровением, получаемые
верой).
Всякая
вера,
вера в
истину, в смысл, в ценность, в высоту есть лишь
вера в Бога.
Я почувствовал большую духовную устойчивость, незыблемую духовную основу жизни не потому, что я нашел определенную
истину и смысл, определенную
веру, а потому, что я решил посвятить свою жизнь исканию
истины и смысла, служению правде.
Это и было мое настоящее обращение, самое сильное в моей жизни, обращение к исканию
Истины, которое тем самым было
верой в существование
Истины.
Это было что-то вроде обета. Я обозревал весь известный мне мирок. Он был невелик, и мне было не трудно распределить в нем
истину и заблуждение.
Вера — это разумное, спокойное настроение отца. Неверие или смешно, как у капитана, или сухо и неприятно, как у молодого медика. О сомнении, которое остановить труднее, чем было Иисусу Навину остановить движение миров, — я не имел тогда ни малейшего понятия. В моем мирке оно не занимало никакого места.
Киреевский, им выражена так: «Внутреннее сознание, что есть в глубине души живое общее сосредоточие для всех отдельных сил разума, и одно достойное постигать высшую
истину — такое сознание постоянно возвышает самый образ мышления человека: смиряя его рассудочное самомнение, оно не стесняет свободы естественных законов его мышления; напротив, укрепляет его самобытность и вместе с тем добровольно подчиняет его
вере».
Дорогие там лежат покойники, каждый камень над ними гласит о такой горячей минувшей жизни, о такой страстной
вере в свой подвиг, в свою
истину, в свою борьбу и свою науку, что я знаю заранее, паду на землю и буду целовать эти камни и плакать над ними — в то же время убежденный всем сердцем своим в том, что все это уже давно кладбище и никак не более».
Я верю в
истину и справедливость этого учения и торжественно признаю, что
вера без дел мертва есть и что всякий истинный христианин должен бороться за правду, за право угнетенных и слабых и, если нужно, то за них пострадать: такова моя
вера» [См.: А. Воронский. «Желябов».
Вера в русский народ принуждает нас думать, что Запад не в силах выйти из кризиса без
истины, хранящейся на Востоке, в восточном православии, в восточной мистике, в восточном созерцании Божества.
Вера в миссию России есть
вера, она не может быть доказана, это не научная
истина.
Нашу эпоху разъедает болезненная рефлексия, вечное сомнение в себе, в своих правах на обладание
истиной, принижает нашу эпоху дряблость
веры, слабость избрания, не осмеливаются слишком страстно и непоколебимо объясняться в любви к чему-то и к кому-то, мямлят, колеблются, боятся, оглядываются на себя и на соседей.
Не превращается ли свободная
вера в принудительное знание, когда
истина Христова становится авторитетом, материально воспринимаемым и не требующим подвига избрания?
В церкви и в
вере дана абсолютная
истина и абсолютная жизнь, и именно поэтому сфера церковной жизни должна быть отграничена от государства и от знания как сфер принудительных и неабсолютных.
Эта незыблемая, непоколебимая
вера в то, что
истина дана в мистическом восприятии, что нельзя двигаться, нельзя подниматься, не имея под собой твердыни божественного, не имея благодатной помощи, будучи оставленным и покинутым, от вселенской души отрезанным, определяет характер изложения этой книги.
Религиозная
истина — верховна,
вера — подвиг отречения от благоразумной рассудочности, после которого постигается смысл всего.
Но чувствуется ли возможность выхода, созревает ли внутренняя сила для свыше посланного виденья
истины о знании и
вере?
Можно ли примириться с дуализмом знания и
веры, дуализмом двух разумов и двух критериев
истины?
Тот высший гнозис, который дает нам
вера, не отменяет
истин науки как низших.
И наука, и философия должны подчиниться свету религиозной
веры не для упразднения своих
истин, а для просветления этих
истин в полноте знания и жизни.
Это наивное раздвоение ребенка и размышляющей женщины, эта детская и в высшей степени правдивая жажда
истины и справедливости и непоколебимая
вера в свои стремления — все это освещало ее лицо каким-то прекрасным светом искренности, придавало ему какую-то высшую, духовную красоту, и вы начинали понимать, что не так скоро можно исчерпать все значение этой красоты, которая не поддается вся сразу каждому обыкновенному, безучастному взгляду.
Что одна
вера дает нам твердое (il prononce: [он произносит (франц.)]«твёрдое») и известное основание… ах, какая это
истина, друг мой!
На вопрос Степана о том, за что его ссылали, Чуев объяснил ему, что его ссылали за истинную
веру Христову, за то, что обманщики-попы духа тех людей не могут слышать, которые живут по Евангелию и их обличают. Когда же Степан спросил Чуева, в чем евангельский закон, Чуев разъяснил ему, что евангельский закон в том, чтобы не молиться рукотворенньм богам, а поклоняться в духе и
истине. И рассказал, как они эту настоящую
веру от безногого портного узнали на дележке земли.
«Ах! если б я мог еще верить в это! — думал он. — Младенческие верования утрачены, а что я узнал нового, верного?.. ничего: я нашел сомнения, толки, теории… и от
истины еще дальше прежнего… К чему этот раскол, это умничанье?.. Боже!.. когда теплота
веры не греет сердца, разве можно быть счастливым? Счастливее ли я?»
— Но что же такое и фантазия, если она хоть сколько-нибудь сознана, как не мысль?.. Вы вот изволили упомянуть о религиях, — Гегель вовсе не отделяет и не исключает религии из философии и полагает, что это два различных способа познавать одну и ту же
истину. Философия есть ничто иное, как уразумеваемая религия,
вера, переведенная на разум…
Есть
истины, давно уже признанные или самим человеком, или переданные ему воспитанием, преданием и принятые им на
веру, следование которым стало для него привычкой, — второй природой, и есть
истины, только неясно, вдалеке представляющиеся ему.
— Но разве это может быть, чтобы в тебя заложено было с такой силой отвращение к страданиям людей, к истязаниям, к убийству их, чтобы в тебя вложена была такая потребность любви к людям и еще более сильная потребность любви от них, чтобы ты ясно видел, что только при признании равенства всех людей, при служении их друг другу возможно осуществление наибольшего блага, доступного людям, чтобы то же самое говорили тебе твое сердце, твой разум, исповедуемая тобой
вера, чтобы это самое говорила наука и чтобы, несмотря на это, ты бы был по каким-то очень туманным, сложным рассуждениям принужден делать всё прямо противоположное этому; чтобы ты, будучи землевладельцем или капиталистом, должен был на угнетении народа строить всю свою жизнь, или чтобы, будучи императором или президентом, был принужден командовать войсками, т. е. быть начальником и руководителем убийц, или чтобы, будучи правительственным чиновником, был принужден насильно отнимать у бедных людей их кровные деньги для того, чтобы пользоваться ими и раздавать их богатым, или, будучи судьей, присяжным, был бы принужден приговаривать заблудших людей к истязаниям и к смерти за то, что им не открыли
истины, или — главное, на чем зиждется всё зло мира, — чтобы ты, всякий молодой мужчина, должен был идти в военные и, отрекаясь от своей воли и от всех человеческих чувств, обещаться по воле чуждых тебе людей убивать всех тех, кого они тебе прикажут?
Нам известно бессилие ляхов; они сильны одним несогласием нашим; но ты изрек
истину, говоря о междоусобиях и крамолах, могущих возникнуть между бояр и знаменитых воевод, а потому я мыслю так: нижегородцам не присягать Владиславу, но и не ходить к Москве, а сбирать войско, дабы дать отпор, если ляхи замыслят нас покорить силою; Гонсевскому же объявить, что мы не станем целовать креста королевичу польскому, пока он не прибудет сам в царствующий град, не крестится в
веру православную и не утвердит своим царским словом и клятвенным обещанием договорной грамоты, подписанной боярскою думой и гетманом Жолкевским.
Нехлюдов уж давно знал не по слухам, не на
веру к словам других, а на деле всю ту крайнюю степень бедности, в которой находились его крестьяне; но вся действительность эта была так несообразна со всем воспитанием его, складом ума и образом жизни, что он против воли забывал
истину, и всякий раз, когда ему, как теперь, живо, осязательно напоминали ее, у него на сердце становилось невыносимо тяжело и грустно, как будто воспоминание о каком-то свершенном, неискупленном преступлении мучило его.
Толстовец долго говорил о вечной непоколебимости великих
истин Евангелия; голос у него был глуховатый, фразы коротки, но слова звучали резко, в них чувствовалась сила искренней
веры, он сопровождал их однообразным, как бы подсекающим жестом волосатой левой руки, а правую держал в кармане.
«Если бы ты был убеждён в
истине твоей
веры, — ты был бы спокоен. А ты вот кричишь. И не потому ты, брат, кричишь, что ты идеалист, а потому, что у тебя скверные нервы».
Маленьких помещали в батальоны военных кантонистов, где наши отцы духовные, по распоряжению отцов-командиров, в одно мановение ока приводили этих ребятишек к познанию
истин православной христианской
веры и крестили их во славу имени господа Иисуса, а со взрослыми это было гораздо труднее, и потому их оставляли при всем их ветхозаветном заблуждении и размещали в небольшом количестве в команды.
Священник. Нет, мы не врозь все, кто в
истине; мы все соединены в одну
веру в бога, Христа.
Здесь провел юность свою Владимир, здесь, среди примеров народа великодушного, образовался великий дух его, здесь мудрая беседа старцев наших возбудила в нем желание вопросить все народы земные о таинствах
веры их, да откроется
истина ко благу людей; и когда, убежденный в святости христианства, он принял его от греков, новогородцы, разумнее других племен славянских, изъявили и более ревности к новой истинной
вере.
Бог его знает, заговорил ли в нем книжный разум, или сказалась неодолимая привычка к объективности, которая так часто мешает людям жить, но только восторги и страдание
Веры казались ему приторными, несерьезными, и в то же время чувство возмущалось в нем и шептало, что всё, что он видит и слышит теперь, с точки зрения природы и личного счастья, серьезнее всяких статистик, книг,
истин…
— Что может быть выше призвания апостольского?.. С живым словом в душе, с пламенною
верой, с пламенной любовью ко всему человечеству и к каждому человеку идет он в общество людей. Для их блага переносит гонения и страдания; в их души, не отверстые
истине, зароняет слово
веры — и какое наслаждение, когда слово не погибнет — разовьется. Сильно живое слово, ничто не остановит его; тщетно земной человек противудействует своему спасению. Оно увлечет его.
Святость не в лесах, не на небе, не на земле, не в священных реках. Очисти себя, и ты увидишь его. Преврати твое тело в храм, откинь дурные мысли и созерцай бога внутренним оком. Когда мы познаем его, мы познаем себя. Без личного опыта одно писание не уничтожит наших страхов, — так же как темнота не разгоняется написанным огнем. Какая бы ни была твоя
вера и твои молитвы, пока в тебе нет правды, ты не постигнешь пути блага. Тот, кто познает
истину, тот родится снова.