Неточные совпадения
Для
христианства истина есть также Путь и Жизнь.
Месяца два-три спустя проезжал по Новгороду Огарев; он привез мне «Wesen des Christentums» [«Сущность
христианства» (нем.).] Фейербаха. Прочитав первые страницы, я вспрыгнул от радости. Долой маскарадное платье, прочь косноязычье и иносказания, мы свободные люди, а не рабы Ксанфа, не нужно нам облекать
истину в мифы!
Моя критика оккультизма, теософии и антропософии связана была с тем, что все эти течения космоцентричны и находятся во власти космического прельщения, я же видел
истину в антропоцентризме и самое
христианство понимал как углубленный антропоцентризм.
Истина о человеке, о его центральной роли в мироздании, даже когда она раскрывалась вне
христианства, имела христианские истоки и помимо
христианства не может быть осмыслена.
Они верили, что
христианство было усвоено русским народом в большей чистоте, потому что почва, в которую христианская
истина упала, была более действенна.
Христианство есть эпоха отрицания греховного мира, смерти его с Христом-Искупителем, есть антитезис, и этим определяется кажущаяся односторонность и неполнота христианской
истины.
Христианство как полнота вселенской
истины заключает в себе не только отрицательную правду аскетизма, но и положительную правду творчества.
Христианская история, говорят, не удалась,
христианство не осуществилось в истории, но сама эта неудача, сама неосуществленность
христианства поучительна для понимания религиозного смысла истории, поддерживает
истину христианских пророчеств.
И все неудачи
христианства в истории могут только подтверждать
истину о Христе, могут лишь усилить любовь к Нему.
В
христианстве истина открывается младенцам, а не мудрым, и гнозис есть плод религиозной жизни.
Все, что я буду говорить, направлено к обнаружению той
истины, что
христианство есть религия свободы, т. е. что свобода есть содержание
христианства, есть материальный, а не формальный принцип
христианства.
«Познаете
истину, и
истина сделает вас свободными» (Иоан. VIII, 32). Если бы было сомнение в том, что
христианство есть
истина, то та полная свобода, ничем не могущая быть стесненной, которую испытывает человек, как скоро он усваивает христианское жизнепонимание, была бы несомненным доказательством его истинности.
Целым рядом рассуждений и текстов доказав то, что с религией, основанной на миролюбии и благоволении к людям, несовместима война, т. е. калечение и убийство людей, квакеры утверждают и доказывают, что ничто столько не содействовало затемнению Христовой
истины в глазах язычников и не мешало распространению
христианства в мире, как непризнание этой заповеди людьми, именовавшими себя христианами, — как разрешение для христиан войны и насилия.
Ведь стоит только человеку нашего времени купить за 3 копейки Евангелие и прочесть ясные, не подлежащие перетолкованию слова Христа к самарянке о том, что отцу нужны поклонники не в Иерусалиме, не на той горе и не на этой, а поклонники в духе и
истине, или слова о том, что молиться христианин должен не как язычник в храмах и на виду, а тайно, т. e. в своей клети, или что ученик Христа никого не должен называть отцом или учителем, стоит только прочесть эти слова, чтобы убедиться, что никакие духовные пастыри, называющиеся учителями в противоположность учению Христа и спорящие между собою, не составляют никакого авторитета и что то, чему нас учат церковники, не есть
христианство.
Пусть совершатся все те внешние усовершенствования, о которых могут только мечтать религиозные и научные люди; пусть все люди примут
христианство и пусть совершатся все те улучшения, которых желают разные Беллами и Рише со всевозможными добавлениями и исправлениями, но пусть при этом останется то лицемерие, которое есть теперь; пусть люди не исповедуют ту
истину, которую они знают, а продолжают притворяться, что верят в то, во что не верят, и уважают то, чего не уважают, и положение людей не только останется то же, но будет становиться всё хуже и хуже.
Часто говорят, что если
христианство есть
истина, то оно должно бы было быть принято всеми людьми тогда же, когда появилось, и тогда должно бы было изменить жизнь людей и сделать ее лучшею. Но говорить так, всё равно что говорить, что если бы зерно было всхоже, то оно должно тотчас же дать росток, цвет и плод.
И потому несправедливо рассуждение защитников существующего строя о том, что если в продолжение 1800 лет только малая часть людей перешла на сторону
христианства, то нужно еще несколько раз 1800 лет до тех пор, пока все остальные люди перейдут на его сторону, — несправедливо оно потому, что при этом рассуждении не принимается во внимание другой, кроме внутреннего постигновения
истины, способ усвоения людьми новой
истины и перехода от одного склада жизни к другому.
Послушаешь и почитаешь статьи и проповеди, в которых церковные писатели нового времени всех исповеданий говорят о христианских
истинах и добродетелях, послушаешь и почитаешь эти веками выработанные искусные рассуждения, увещания, исповедания, иногда как будто похожие на искренние, и готов усомниться в том, чтобы церкви могли быть враждебны
христианству: «не может же быть того, чтобы эти люди, выставившие таких людей, как Златоусты, Фенелоны, Ботлеры, и других проповедников
христианства, были враждебны ему».
И после этого, послав к ним десятка два болтающих притворный церковный вздор миссионеров, мы в виде неопровержимого доказательства невозможности приложения к жизни христианских
истин приводим эти наши опыты обращения диких в
христианство.
Обыкновенно, говоря о происхождении
христианства, люди, принадлежащие к одной из существующих церквей, употребляют слово «церковь» в единственном числе, как будто церковь была и есть только одна. Но это совершенно несправедливо. Церковь, как учреждение, утверждающее про себя, что она обладает несомненной
истиной, явилась только тогда, когда она была не одна, а было их по крайней мере две.
Все это неопровержимо доказывает, что народ не был предварительно приготовлен к принятию тех высоких
истин, которые ему предлагались, и не в состоянии был еще воспользоваться, как следует, благодеяниями новой цивилизации, входившей в Русь вместе с
христианством.
Здесь провел юность свою Владимир, здесь, среди примеров народа великодушного, образовался великий дух его, здесь мудрая беседа старцев наших возбудила в нем желание вопросить все народы земные о таинствах веры их, да откроется
истина ко благу людей; и когда, убежденный в святости
христианства, он принял его от греков, новогородцы, разумнее других племен славянских, изъявили и более ревности к новой истинной вере.
Поэтому-то пантеизм разных оттенков, — не как религиозная идея, все-таки содержащая в себе частичную
истину, но как мироощущение, — остается
христианству столь далеким, чуждым, даже враждебным и соперничающим.
Но они, познав Бога, не прославили Его как Бога, и не возблагодарили, но осуетились в умствованиях своих… заменили
истину ложью и служили твари вместо Творца» (1:21-5).] (понимая под ним «естественные» религии, т. е. все, кроме иудео-христианства), обе же задачи одновременно разрешаются в откровенной религии Ветхого и Нового Завета.
Не таковы ли почти все основные догматы
христианства, и недаром их с таким презрением и негодованием отвергают те, кто рассудочную проверку считают высшим и единственным критерием религиозной
истины: пример налицо — Л. Толстой.
Только
христианство, как безусловная
истина, явленная человечеству самим воплотившимся Словом, свободно от народности и в этом онтологически отлично от язычества.
Поэтому
христианство никак нельзя, под предлогом «панхристизма», превращать в принципиальный и решительный имманентизм и антрополарию, фактически понимая его как углубленное и очищенное язычество (хотя оно включает в себя и последнее, как подчиненную и частную
истину, и даже раскрывает относительную его правду); но одинаково нельзя его понимать и по типу ветхозаветного трансцендентизма, как религию закона, обязательного лишь своей трансцендентной санкцией [Реакционную реставрацию этого трансцендентизма мы имеем в Исламе, в этом главный его пафос, существенно антихристианский.
Само
христианство было пленено и порабощено универсальным духом истории, оно приспособлялось к исторической необходимости, и это приспособление выдавало за божественную
истину.
И наука борется против веры, против
христианства, против Бога, воображая, что этим она служит
истине и правде.
В строгом смысле слова ересью в истории
христианства была неспособность вместить полноту
истины, односторонность, нарушение духовной и интеллектуальной гармонии.
Было сделано открытие, что
христианство не есть только
истина, от которой может сгореть мир, но что оно может быть социально полезно для устроения царства кесаря.
Но эта
истина была объективирована и социализирована, приспособлена к полезности для социальной обыденности, и потому только стало возможно историческое
христианство.
Подлинное же
христианство, основанное на
истине не объективированной и не социализированной, было бы персоналистической революцией в мире.
Нераскрытость антропологической
истины в
христианстве привела к возникновению антропологии гуманистической, созданной по произвольному почину самого человека и в формальной реакции против религиозного сознания Средних веков.
Свобода в
христианстве есть не формальная, а материальная
Истина.
Христианство знает
истину, которая делает свободной.
Его гениальная «Сущность
христианства» есть вывернутая наизнанку
истина религиозной антропологии.
Достоевский не изобретает новой религии, он остается верен вечной
Истине, вечной традиции
христианства.
Выход из этой трагической для
христианства проблемы может быть один: религиозное осознание той
истины, что религиозный смысл жизни и бытия не исчерпывается искуплением греха, что жизнь и бытие имеют положительные, творческие задачи.
Система социализма как религии противоположной
христианству, подобно системе Великого Инквизитора, основана на неверии в
Истину и Смысл.
Для религиозного сознания человека новой мировой эпохи есть один только выход: религиозное осознание той
истины, что новозаветное
христианство не есть полная и завершенная религиозная
истина.
Великое же благо их в том, что, приняв в извращенном виде
христианство, включавшее в себя скрытую от них
истину, они неизбежно приведены теперь к необходимости принятия христианского учения уже не в извращенном, а в том истинном смысле, в котором оно всё более и более выяснялось и вполне уже выяснилось теперь и которое одно может спасти людей от того бедственного положения, в котором они находятся.
«Тот, кто начнет с того, что полюбит
христианство более
истины, очень скоро полюбит свою церковь или секту более, чем
христианство, и кончит тем, что будет любить себя (свое спокойствие) больше всего на свете», сказал Кольридж.
Разница между тем, что было в старину, до появления
христианства, и тем, что есть теперь в христианском мире, только в том, что неосновательность предположения о том, что насилие одних людей над другими может быть полезно людям и соединять их, в старину была совершенно скрыта от людей, теперь же, выраженная особенно ясно в учении Христа
истина о том, что насилие одних людей над другими не может соединять, а может только разъединять людей, всё более и более уясняется.
С той поры в продолжение почти 15 веков та простая, несомненная и очевиднейшая
истина о том, что исповедание
христианства несовместимо с готовностью по воле других людей совершать всякого рода насилия и даже убийства, до такой степени скрыта от людей, до такой степени ослаблено истинно христианское религиозное чувство, что люди, поколения за поколениями, по имени исповедуя
христианство, живут и умирают, разрешая убийства, участвуя в них, совершая их и пользуясь ими.
Я шел обратным путем. Я начал с того, что полюбил свою православную веру более своего спокойствия, потом полюбил
христианство более своей церкви, теперь же люблю
истину более всего на свете. И до сих пор
истина совпадает для меня с
христианством, как я его понимаю. И я исповедую это
христианство; и в той мере, в какой исповедую его, спокойно и радостно живу и спокойно и радостно приближаюсь к смерти.
Истины антропологии и космологии не были еще достаточно раскрыты
христианством вселенских соборов и учителей Церкви.