Неточные совпадения
Пахом соты медовые
Нес на
базар в Великое,
А два братана Губины
Так просто
с недоуздочком
Ловить коня упрямого
В свое же стадо
шли.
Закон был, видимо, написан второпях, а потому отличался необыкновенною краткостью. На другой день,
идя на
базар, глуповцы подняли
с полу бумажки и прочитали следующее...
— Кажись, они идут-с, — шепнул вдруг Петр.
Базаров поднял голову и увидал Павла Петровича. Одетый в легкий клетчатый пиджак и белые, как снег, панталоны, он быстро
шел по дороге; под мышкой он нес ящик, завернутый в зеленое сукно.
Но Аркадий был прав. Анна Сергеевна пожелала повидаться
с Базаровым и пригласила его к себе через дворецкого.
Базаров переоделся, прежде чем
пошел к ней: оказалось, что он уложил свое новое платье так, что оно было у него под рукою.
— Постой, я
с тобой
пойду! — воскликнул
Базаров, внезапно порываясь
с дивана.
Дадут ей на
базаре бублик или калачик, непременно
пойдет и первому встречному ребеночку отдаст бублик или калачик, а то так остановит какую-нибудь нашу самую богатую барыню и той отдаст; и барыни принимали даже
с радостию.
Когда судно приставало к городу и он
шел на рынок, по — волжскому на
базар, по дальним переулкам раздавались крики парней; «Никитушка Ломов
идет, Никитушка Ломов
идет!» и все бежали да улицу, ведущую
с пристани к
базару, и толпа народа валила вслед за своим богатырем.
На другой же день приступила она к исполнению своего плана,
послала купить на
базаре толстого полотна, синей китайки и медных пуговок,
с помощью Насти скроила себе рубашку и сарафан, засадила за шитье всю девичью, и к вечеру все было готово.
Мужики нарядными толпами
шли из церкви и
с базара; много было пьяных.
— Так, так, сынок… Это точно, неволи нет. А я-то вот по уезду шатаюсь, так все вижу: которые были запасы, все на
базар свезены. Все теперь на деньги
пошло, а деньги
пошли в кабак, да на самовары, да на ситцы, да на трень-брень… Какая тут неволя? Бога за вас благодарят мужички… Прежде-то все свое домашнее было, а теперь все
с рынка везут. Главное, хлебушко всем мешает… Ох, горе душам нашим!
Расставшись
с Палачом у кабака Рачителихи, Груздев бодро
пошел к
базару.
Отпустив затем разбойников и Лизавету, Вихров подошел к окну и невольно начал смотреть, как конвойные,
с ружьями под приклад, повели их по площади, наполненной по случаю
базара народом. Лизавета
шла весело и даже как бы несколько гордо. Атаман был задумчив и только по временам поворачивал то туда, то сюда голову свою к народу. Сарапка
шел, потупившись, и ни на кого не смотрел.
Разговор кончился тем, что на другой день в обед Власова была на фабрике
с двумя корчагами Марьиной стряпни, а сама Марья
пошла торговать на
базар.
По утрам, в холодном сумраке рассвета, я
иду с ним через весь город по сонной купеческой улице Ильинке на Нижний
базар; там, во втором этаже гостиного двора, помещается лавка.
Дыма отодвинулся еще дальше, слушая бормотание Матвея, но тот уже смолк, а сон
шел своим чередом… Бегут христиане со всех сторон,
с улиц и
базаров, из шинков и от возов
с хлебом. Бегут христиане
с криком и шумом,
с камнями и дреколием… Быстро запираются Двери домов и лавочек, звякают стекла, слышны отчаянные крики женщин и детей, летят из окон еврейские бебехи и всякая рухлядь, пух из перин кроет улицы, точно снегом…
— Я теперь так поступать буду, — продолжает ораторствовать помпадур, — что бы там ни случилось — закон! Пешком человек
идет — покажи закон! в телеге едет — закон! Я вас дойму, милостивый государь, этим законом! Вон он! вон он! — восклицает он, завидев из окна мужика, едущего на
базар, —
с огурцами на
базар едет! где закон? остановить его!
Второе поразившее его обстоятельство было такого рода.
Шел по
базару полицейский унтер-офицер (даже не квартальный), — и все перед ним расступались, снимали шапки. Вскоре, вслед за унтер-офицером, прошел по тому же
базару так называемый ябедник
с томом законов под мышкой — и никто перед ним даже пальцем не пошевелил. Стало быть, и в законе нет того особливого вещества, которое заставляет держать руки по швам, ибо если б это вещество было, то оно, конечно, дало бы почувствовать себя и под мышкой у ябедника.
Барон(выходя из кухни). Мне некогда убираться… я на
базар иду с Квашней.
Поди-ка таскайся
с нею по
базарам, прикидывайся к ценам: сегодня берем живьем, завтра давай мерзлую, а тронуло мало-мальски теплом —
пошел ни
с чем.
Поезд отходит через два часа, в одиннадцать ночи.
Пошел в «Славянский
базар» поесть да
с Лубянской площади вдруг и повернул на Солянку. Думаю: зайду на Хиву, в «вагончик», где я жил, угощу старых приятелей и прямо на курьерский, еще успею. А на другой день проснулся на нарах в одной рубашке… Друзья подпустили ко мне в водку «малинки». Даже сапог и шпор не оставили… Как рак мели. Теперь переписываю пьесы — и счастлив.
— Тот унес,
с того и спрашивай, а ты ко мне лезешь?
Базар велик… Вон он
идет, видишь? Беги за ним.
В этот день, вследствие холода, мало
пошло народу на
базар. Пили уже второй день дома. Дым коромыслом стоял: гармоники, пляска, песни, драка… целый ад… Внизу, в кухне, в шести местах играли в карты — в «три листа
с подходцем».
— Слушаю-сь, Александр Иваныч, но, между прочим, позвольте присовокупить:
с народом нашим надо поосторожнее. Слух
идет… бабы эти разные… и вообще. Конечно, пока они за нас, так хоть весь
базар говори, ну, а на случай беды или каких других соображений… Народ они темный, Александр Иваныч!
Воевода подождал, пока расковали Арефу, а потом отправился в судную избу. Охоня повела отца на монастырское подворье, благо там игумена не было, хотя его и ждали
с часу на час. За ними
шла толпа народу, точно за невиданными зверями: все бежали посмотреть на девку, которая отца из тюрьмы выкупила. Поравнявшись
с соборною церковью, стоявшею на
базаре, Арефа в первый раз вздохнул свободнее и начал усердно молиться за счастливое избавление от смертной напасти.
Вот, братцы, раз этак под утро приезжают к ним три купца: также поохотиться, видно, захотели; ну, хорошо; парнюха-то и выгляди у одного из них невзначай книжку
с деньгами; должно быть, они
с ярманки или
базара какого к ним завернули; разгорелось у него сердце; а парень, говорю, смирный, что ни на есть смирнеющий; скажи он сдуру солдатке-то про эвти деньги, а та и
пошла его подзадоривать, пуще да и пуще, возьми да возьми: никто, мол, Петруха, не узнает…
Лакей при московской гостинице «Славянский
базар», Николай Чикильдеев, заболел. У него онемели ноги и изменилась походка, так что однажды,
идя по коридору, он споткнулся и упал вместе
с подносом, на котором была ветчина
с горошком. Пришлось оставить место. Какие были деньги, свои и женины, он пролечил, кормиться было уже не на что, стало скучно без дела, и он решил, что, должно быть, надо ехать к себе домой, в деревню. Дома и хворать легче, и жить дешевле; и недаром говорится: дома стены помогают.
Отец
посылал его на
базар с своими приказчиками для закупки и продажи товара.
И Анна Сергеевна стала приезжать к нему в Москву. Раз в два-три месяца она уезжала из
С. и говорила мужу, что едет посоветоваться
с профессором насчет своей женской болезни, — и муж верил и не верил. Приехав в Москву, она останавливалась в «Славянском
базаре» и тотчас же
посылала к Гурову человека в красной шапке. Гуров ходил к ней, и никто в Москве не знал об этом.
— Шибко, — отвечала старуха, — в грошовом калаче дело вышло, барин-то скупенек; сам вон кузовья покупает, чтоб хошь копейку какую выторговать; ну и принес
с базара грошовый калач, да и потчует барыню, а той не нравится, из того и
пошло: «Ты, говорит, мне все делаешь напротив», а та стала корить: «Ты, говорит, душенька, меня только мякиной и кормишь», ну и почали, согрешила я, грешная,
с ними.
Прошло таким делом года четыре — ни слуху ни духу от моей родненьки; только один раз прогуливаюсь я по нашему
базару, вдруг, вижу,
идет мне навстречу их ключница, Марья Алексеевна, в своей по обыкновению заячьей китайской шубке, маленькой косынкой повязанная; любимая, знаете, из всех людей покойным братом женщина и в самом деле этакая преданная всему их семейству, скопидомка большая в хозяйстве, неглупая и очень не прочь поговорить и посудить о господах,
с кем знает, что можно.
Шел он до вечера, а до города еще далеко. Пришлось ему в поле ночевать; зарылся в копну и проспал всю ночь. Поднялся
с зарею и опять
пошел; недалеко от города вышел на большую дорогу. По дороге много народу в город на
базар идет и едет. Догоняет его обоз; стали его извозчики спрашивать, что он за человек и отчего это он в мешок одет.
Удачно проведя день, Чапурин был в духе и за чаем шутки шутил
с домашними. По этому одному видно было, что съездил он подобру-поздорову, на
базаре сделал оборот хороший; и все у него клеилось,
шло как по маслу.
Долго толковал Трифон
с сыновьями, как им работу искать. Порешили Алексею завтра ж
идти в Осиповку рядиться к Патапу Максимычу, а в середу, как на соседний
базар хвостиковские ложкари приедут, порядить и Саввушку.
— А! успели уж пожалобиться! —
с досадой сказала она. — А коли уж все тебе рассказано, мне-то зачем еще пересказывать?.. Жениха на
базаре мне заготовил!.. Да я не таковская, замуж неволей меня не отдашь… Не
пойду за Снежкова, хоть голову
с плеч. Сказала: «уходом» уйду… Так и сделаю.
— Помаленьку как-нибудь справится, — отвечал Патап Максимыч. — Никитишне из праздников праздник, как стол урядить ее позовут. Вот что я сделаю: поеду за покупками в город, заверну к Ключову, позову куму и насчет того потолкую
с ней, что искупить, а воротясь домой, подводу за ней
пошлю. Да вот еще что, Аксиньюшка: не запамятуй послезавтра спосылать Пантелея в Захлыстино, стяг свежины на
базаре купил бы да две либо три свиные туши, баранины, солонины…
— Видишь ли,
с чего дело-то зачалось, — продолжала София, растирая игуменье ноги березовым маслом. — Проезжали это из Городца
с базара колосковские мужики, матери Ларисы знакомые, — она ведь сама родом тоже из Колоскова. Часы у нас мужички отстояли, потрапезовали чем Бог
послал да меж разговоров и молвили, будто ихней деревни Михайла Коряга в попы ставлен.
Правеж чернобылью порос, от бани следов не осталось, после Нифонтова пожара Миршень давно обстроилась и потом еще не один раз после пожаров перестраивалась, но до сих пор кто из церкви ни
пойдет, кто
с базару ни посмотрит, кто ни глянет из ворот, у всякого что бельмы на глазах за речкой Орехово поле, под селом Рязановы пожни, а по краю небосклона Тимохин бор.
Фельдшер
с санитарами суетился вокруг койки; на койке лежал плотный мужик лет сорока,
с русой бородой и наивным детским лицом. Это был ломовой извозчик, по имени Игнат Ракитский. «Схватило» его на
базаре всего три часа назад, но производил он очень плохое впечатление, и пульс уже трудно было нащупать. Работы предстояло много. Не менее меня утомленного фельдшера я
послал спать и сказал, что разбужу его на смену в два часа ночи, а сам остался при больном.
— Вот именно! А они этого кровью хотят достигнуть и грязью. Два года назад солдаты продавали на
базаре в Феодосии привезенных из Трапезунда турчанок, — помните, по две керенки брали за женщину? А сегодня они большевики, насаждают «справедливый трудовой строй». И вы можете
с ними
идти!
В четверг на Святой неделе
иду рано утром, чуть свет, на
базар, прохожу мимо ее ворот, а нечистый тут как тут; поглядел я — у нее калитка
с этакой решёточкой наверху, — а она стоит среди двора, уже проснувшись, и уток кормит.
Город все время жил в страхе и трепете. Буйные толпы призванных солдат шатались по городу, грабили прохожих и разносили казенные винные лавки. Они говорили: «Пускай под суд отдают, — все равно помирать!» Вечером за лагерями солдаты напали на пятьдесят возвращавшихся
с кирпичного завода баб и изнасиловали их. На
базаре шли глухие слухи, что готовится большой бунт запасных.
Перекупки на Печерске и на Подоле знали его все, от первой до последней, и
с довольными лицами перемигивались между собою, когда, бывало, он
идет по
базару. Они ждали этого, как ворон крови, потому что Федор Блискавка из казацкого молодечества расталкивал у них лотки
с кнышами, сластенами либо черешнями и раскатывал на все стороны большие вороха арбузов и дынь, а после платил за все втрое.
Вставали в этих шалашах очень рано. Иногда наша мать, Евгения Яковлевна, поручала
с вечера братьям Антону и Ивану как можно раньше сходить на
базар и купить там провизии к обеду. Ходил
с ними туда и я, тогда еще маленький приготовишка. Однажды А. П. купил живую утку и, пока
шли домой, всю дорогу теребил ее, чтобы она как можно громче кричала.
Приведя в порядок свой туалет в гостинице «Славянский
Базар», Николай Леопольдович
послал с посыльным коротенькую записку Петухову, в которой просил его быть у него к пяти часам вечера по очень важному делу, а затем
с замиранием сердца помчался в Петровские линии к Александре Яковлевне Пальм-Швейцарской. Та приняла его, по обыкновению, в соблазнительном неглиже, но оно на этот раз не произвело на него ни малейшего впечатления.
Невдалеке от себя увидел он и тещу свою, Ланцюжиху,
с одним заднепровским пасечником, о котором всегда
шла недобрая молва, и старую Одарку Швойду, торговавшую бубликами на Подольском
базаре,
с девяностолетним крамарем Артюхом Холозием, которого все почитали чуть не за святого: так этот окаянный ханжа умел прикидываться набожным и смиренником; и нищую калеку Мотрю, побиравшуюся по улицам киевским, где люди добрые принимали ее за юродивую и прозвали Дзыгой; а здесь она
шла рука об руку
с богатым скрягою, паном Крупкою, которого незадолго перед тем казаки выжили из Киева и которого сами земляки его, ляхи, ненавидели за лихоимство.
— Не тужи, Ваше Величество! Дело еще может на поправку
пойти. А покуль что разреши
с глазу на глаз потаенный доклад сделать, — вещь первой важности. Секрет при всех как снег на
базаре: по каблукам грязью разойдется…
И
пошла кудахтать… Так весь
базар и грохнул. Рассмеялся Федька, русой башкой тряхнул, через королевича объяснил: и без речи, мол, обойдусь, не привыкать стать. Королевское семейство да весь народ вызволил, — на королевскую десятку
с товарищами выпью… А баба эта пусть мою разговорную порцию себе берет… Авось не лопнет.