Неточные совпадения
Прилетела в дом
Сизым голубем…
Поклонился мне
Свекор-батюшка,
Поклонилася
Мать-свекровушка,
Деверья, зятья
Поклонилися,
Поклонилися,
Повинилися!
Вы садитесь-ка,
Вы не кланяйтесь,
Вы послушайте.
Что скажу я вам:
Тому кланяться,
Кто
сильней меня, —
Кто добрей меня,
Тому
славу петь.
Кому
славу петь?
Губернаторше!
Доброй душеньке
Александровне!
И чем дальше
шло время, тем
сильнее становились оба настроения: тем спокойнее, совершенно забывая ее, он становился вне ее присутствия, и тем мучительнее становились и самые ее страдания и чувство беспомощности пред ними.
Несмотря на испытываемое им чувство гордости и как бы возврата молодости, когда любимая дочь
шла с ним под руку, ему теперь как будто неловко и совестно было за свою
сильную походку, за свои крупные, облитые жиром члены. Он испытывал почти чувство человека неодетого в обществе.
—
Иди,
иди, Стива! — крикнул Левин, чувствуя, как сердце у него начинает
сильнее биться и как вдруг, как будто какая-то задвижка отодвинулась в его напряженном слухе, все звуки, потеряв меру расстояния, беспорядочно, но ярко стали поражать его.
— А я
пойду шататься, — я ни за что теперь не засну… Послушай,
пойдем лучше в ресторацию, там игра… мне нужны нынче
сильные ощущения…
Был вечер. Небо меркло. Воды
Струились тихо. Жук жужжал.
Уж расходились хороводы;
Уж за рекой, дымясь, пылал
Огонь рыбачий. В поле чистом,
Луны при свете серебристом
В свои мечты погружена,
Татьяна долго
шла одна.
Шла,
шла. И вдруг перед собою
С холма господский видит дом,
Селенье, рощу под холмом
И сад над светлою рекою.
Она глядит — и сердце в ней
Забилось чаще и
сильней.
Впрочем, все
шло к его большому росту,
сильному сложению, лысой голове и спокойным, самоуверенным движениям.
Он
шел, а биение сердца становилось
сильнее,
сильнее при одной мысли, что увидит ее опять, и дрожали молодые колени.
Ему
шел уже двенадцатый год, когда все намеки его души, все разрозненные черты духа и оттенки тайных порывов соединились в одном
сильном моменте и, тем получив стройное выражение, стали неукротимым желанием. До этого он как бы находил лишь отдельные части своего сада — просвет, тень, цветок, дремучий и пышный ствол — во множестве садов иных, и вдруг увидел их ясно, все — в прекрасном, поражающем соответствии.
Случалось ему уходить за город, выходить на большую дорогу, даже раз он вышел в какую-то рощу; но чем уединеннее было место, тем
сильнее он сознавал как будто чье-то близкое и тревожное присутствие, не то чтобы страшное, а как-то уж очень досаждающее, так что поскорее возвращался в город, смешивался с толпой, входил в трактиры, в распивочные,
шел на Толкучий, на Сенную.
Он даже
шел теперь делать пробу своему предприятию, и с каждым шагом волнение его возрастало все
сильнее и
сильнее.
—
Иду. Сейчас. Да, чтоб избежать этого стыда, я и хотел утопиться, Дуня, но подумал, уже стоя над водой, что если я считал себя до сей поры
сильным, то пусть же я и стыда теперь не убоюсь, — сказал он, забегая наперед. — Это гордость, Дуня?
Ямщик поскакал; но все поглядывал на восток. Лошади бежали дружно. Ветер между тем час от часу становился
сильнее. Облачко обратилось в белую тучу, которая тяжело подымалась, росла и постепенно облегала небо.
Пошел мелкий снег — и вдруг повалил хлопьями. Ветер завыл; сделалась метель. В одно мгновение темное небо смешалось со снежным морем. Все исчезло. «Ну, барин, — закричал ямщик, — беда: буран!..»
Мы собрались опять. Иван Кузмич в присутствии жены прочел нам воззвание Пугачева, писанное каким-нибудь полуграмотным казаком. Разбойник объявлял о своем намерении
идти на нашу крепость; приглашал казаков и солдат в свою шайку, а командиров увещевал не супротивляться, угрожая казнию в противном случае. Воззвание написано было в грубых, но
сильных выражениях и должно было произвести опасное впечатление на умы простых людей.
Не имея никаких предрассудков, не имея даже никаких
сильных верований, она ни перед чем не уступала и никуда не
шла.
— Ерунду плетешь, пан. На сей год число столыпинских помещиков сократилось до трехсот сорока двух тысяч! Сократилось потому, что
сильные мужики скупают землю слабых и организуются действительно крупные помещики, это — раз! А во-вторых: начались боевые выступления бедноты против отрубников, хутора — жгут! Это надобно знать, почтенные. Зря кричите. Лучше — выпейте! Провидение божие не каждый день
посылает нам бенедиктин.
Когда она скрылась, Клима потянуло за нею, уже не с тем, чтоб говорить умное, а просто, чтоб
идти с нею рядом. Это был настолько
сильный порыв, что Клим вскочил,
пошел, но на дворе раздался негромкий, но сочный возглас Алины...
— Что уж тут, — отозвалась Анфимьевна, уходя;
шла она, точно против
сильного ветра.
Дуняша, всхлипывая, снимала шляпку с ее пышных волос, и когда сняла — Алина встала на ноги, растрепанная так, как будто долго
шла против
сильного ветра.
— Он хотел. Но, должно быть, иногда следует
идти против одного
сильного желания, чтоб оно не заглушило все другие. Как вы думаете?
— Они так говорят, как будто
сильный дождь, я
иду под зонтиком и не слышу, о чем думаю.
Он оделся и, как бы уходя от себя,
пошел гулять. Показалось, что город освещен празднично, слишком много было огней в окнах и народа на улицах много. Но одиноких прохожих почти нет, люди
шли группами, говор звучал
сильнее, чем обычно, жесты — размашистей; создавалось впечатление, что люди
идут откуда-то, где любовались необыкновенно возбуждающим зрелищем.
Опять тот же прыжок и ворчанье
сильнее. Захар вошел, а Обломов опять погрузился в задумчивость. Захар стоял минуты две, неблагосклонно, немного стороной посматривая на барина, и, наконец,
пошел к дверям.
Венчанный
славой бесполезной,
Отважный Карл скользил над бездной.
Он
шел на древнюю Москву,
Взметая русские дружины,
Как вихорь гонит прах долины
И клонит пыльную траву.
Он
шел путем, где след оставил
В дни наши новый,
сильный враг,
Когда падением ославил
Муж рока свой попятный шаг.
Прежде она дарила доверие, как будто из милости, только своей наперснице и подруге, жене священника. Это был ее каприз, она роняла крупицы. Теперь она
шла искать помощи, с поникшей головой, с обузданной гордостью, почуя рядом силу
сильнее своей и мудрость мудрее своей самолюбивой воли.
От этого она только
сильнее уверовала в последнее и убедилась, что — как далеко человек ни
иди вперед, он не уйдет от него, если только не бросится с прямой дороги в сторону или не
пойдет назад, что самые противники его черпают из него же, что, наконец, учение это — есть единственный, непогрешительный, совершеннейший идеал жизни, вне которого остаются только ошибки.
Она видела теперь в нем мерзость запустения — и целый мир опостылел ей. Когда она останавливалась, как будто набраться силы, глотнуть воздуха и освежить запекшиеся от
сильного и горячего дыхания губы, колени у ней дрожали; еще минута — и она готова рухнуть на землю, но чей-то голос, дающий силу, шептал ей: «
Иди, не падай — дойдешь!»
— Мне кажется, Вера, у тебя есть помощь
сильнее моей, и ты напрасно надеялась на меня. Ты и без меня не
пойдешь туда… — тихо говорил он, стоя на пороге часовни.
— Тише, молчите, помните ваше слово! —
сильным шепотом сказала она. — Прощайте теперь! Завтра
пойдем с вами гулять, потом в город, за покупками, потом туда, на Волгу… всюду! Я жить без вас не могу!.. — прибавила она почти грубо и сильно сжав ему плечо пальцами.
Он не забирался при ней на диван прилечь, вставал, когда она подходила к нему,
шел за ней послушно в деревню и поле, когда она
шла гулять, терпеливо слушал ее объяснения по хозяйству. Во все, даже мелкие отношения его к бабушке, проникло то удивление, какое вызывает невольно женщина с
сильной нравственной властью.
Сильные и наиболее дикие племена, теснимые цивилизацией и войною, углубились далеко внутрь; другие, послабее и посмирнее, теснимые первыми изнутри и европейцами от берегов, поддались не цивилизации, а силе обстоятельств и оружия и
идут в услужение к европейцам, разделяя их образ жизни, пищу, обычаи и даже религию, несмотря на то, что в 1834 г. они освобождены от рабства и, кажется, могли бы выбрать сами себе место жительства и промысл.
Что за заливцы, уголки, приюты прохлады и лени, образуют узор берегов в проливе! Вон там
идет глубоко в холм ущелье, темное, как коридор, лесистое и такое узкое, что, кажется, ежеминутно грозит раздавить далеко запрятавшуюся туда деревеньку. Тут маленькая, обстановленная деревьями бухта, сонное затишье, где всегда темно и прохладно, где самый
сильный ветер чуть-чуть рябит волны; там беспечно отдыхает вытащенная на берег лодка, уткнувшись одним концом в воду, другим в песок.
А здесь дни за днями
идут, как близнецы, похожие один на другой, жаркие, страстные, но
сильные, ясные и безмятежные — в течение долгих месяцев.
Оторвется ли руль: надежда спастись придает изумительное проворство, и делается фальшивый руль. Оказывается ли
сильная пробоина, ее затягивают на первый случай просто парусом — и отверстие «засасывается» холстом и не пропускает воду, а между тем десятки рук изготовляют новые доски, и пробоина заколачивается. Наконец судно отказывается от битвы,
идет ко дну: люди бросаются в шлюпку и на этой скорлупке достигают ближайшего берега, иногда за тысячу миль.
Туда стекается народ: предметов потребления надобится все больше и больше, обозы
идут чаще из Иркутска на прииски и обратно — и формируется центр
сильного народонаселения и деятельности.
По мере того как мы
шли через ворота, двором и по лестнице, из дома все
сильнее и чаще раздавался стук как будто множества молотков. Мы прошли несколько сеней, заваленных кипами табаку, пустыми ящиками, обрезками табачных листьев и т. п. Потом поднялись вверх и вошли в длинную залу с таким же жиденьким потолком, как везде, поддерживаемым рядом деревянных столбов.
Убеждение же в том, что старец, почивши, доставит необычайную
славу монастырю, царило в душе Алеши, может быть, даже
сильнее, чем у кого бы то ни было в монастыре.
Утром был довольно
сильный мороз (–10°С), но с восходом солнца температура стала повышаться и к часу дня достигла +3°С. Осень на берегу моря именно тем и отличается, что днем настолько тепло, что смело можно
идти в одних рубашках, к вечеру приходится надевать фуфайки, а ночью — завертываться в меховые одеяла. Поэтому я распорядился всю теплую одежду отправить морем на лодке, а с собой мы несли только запас продовольствия и оружие. Хей-ба-тоу с лодкой должен был прийти к устью реки Тахобе и там нас ожидать.
Но тут возникли другие затруднения: морозы с каждым днем становились
сильнее; недели через две в легкой осенней одежде
идти будет уже невозможно.
Утром дождь
пошел еще
сильнее.
Когда мы подошли к реке, было уже около 2 часов пополудни. Со стороны моря дул
сильный ветер. Волны с шумом бились о берег и с пеной разбегались по песку. От реки в море тянулась отмель. Я без опаски
пошел по ней и вдруг почувствовал тяжесть в ногах. Хотел было я отступить назад, но, к ужасу своему, почувствовал, что не могу двинуться с места. Я медленно погружался в воду.
После короткого отдыха у туземцев на Кусуне я хотел было
идти дальше, но они посоветовали мне остаться у них еще на день. Удэгейцы говорили, что после долгого затишья и морочной погоды надо непременно ждать очень
сильного ветра. Местные китайцы тоже были встревожены. Они часто посматривали на запад. Я спросил, в чем дело. Они указали на хребет Кямо, покрытый снегом.
Вечером дождь
пошел еще
сильнее, и так — до самого рассвета.
Она понижалась все больше и больше, тарантас вырастал из нее, — вот уже показались колеса и конские хвосты, и вот, вздымая
сильные и крупные брызги, алмазными — нет, не алмазными — сапфирными снопами разлетавшиеся в матовом блеске луны, весело и дружно выхватили нас лошади на песчаный берег и
пошли по дороге в гору, вперебивку переступая глянцевитыми мокрыми ногами.
В пылу перестрелки мы не обращали внимания на состояние нашего дощаника — как вдруг, от
сильного движения Ермолая (он старался достать убитую птицу и всем телом налег на край), наше ветхое судно наклонилось, зачерпнулось и торжественно
пошло ко дну, к счастью, не на глубоком месте.
Мы думали, что к утру дождь прекратится, но ошиблись. С рассветом он
пошел еще
сильнее. Чтобы вода не залила огонь, пришлось подкладывать в костры побольше дров. Дрова горели плохо и сильно дымили. Люди забились в комарники и не показывались наружу. Время тянулось томительно долго.
Я весь ушел в созерцание природы и совершенно забыл, что нахожусь один, вдали от бивака. Вдруг в стороне от себя я услышал шорох. Среди глубокой тишины он показался мне очень
сильным. Я думал, что
идет какое-нибудь крупное животное, и приготовился к обороне, но это оказался барсук. Он двигался мелкой рысцой, иногда останавливался и что-то искал в траве; он прошел так близко от меня, что я мог достать его концом ружья. Барсук направился к ручью, полакал воду и заковылял дальше. Опять стало тихо.
Область распространения диких свиней в Уссурийском крае тесно связана с распространением кедра, ореха, лещины и дуба. Северная граница этой области проходит от низов Хунгари, через среднее течение Анюя, верхнее — Хора и истоки Бикина, а оттуда
идет через Сихотэ-Алинь на север к мысу Успения. Одиночные кабаны попадаются и на реках Копи, Хади и Тумнину. Животное это чрезвычайно подвижное и
сильное. Оно прекрасно видит, отлично слышит и имеет хорошее обоняние. Будучи ранен, кабан становится весьма опасен.
Эти осторожные птицы
шли правильными косяками и, тяжело вразброд махая крыльями, оглашали воздух своими
сильными криками.
Удары грома были настолько
сильные, что можно было ощущать, как вздрагивает атмосфера, и от этого сотрясения каждый раз дождь
шел еще
сильнее.