Неточные совпадения
Пусть каждый возьмет в руки
по улице… черт возьми,
по улице —
по метле! и вымели бы всю
улицу, что
идет к трактиру, и вымели бы чисто…
Убийца заперся в пустой хате, на конце станицы: мы
шли туда. Множество женщин бежало с плачем в ту же сторону;
по временам опоздавший казак выскакивал на
улицу, второпях пристегивая кинжал, и бегом опережал нас. Суматоха была страшная.
Вулич
шел один
по темной
улице; на него наскочил пьяный казак, изрубивший свинью, и, может быть, прошел бы мимо, не заметив его, если б Вулич, вдруг остановясь, не сказал: «Кого ты, братец, ищешь?» — «Тебя!» — отвечал казак, ударив его шашкой, и разрубил его от плеча почти до сердца…
И вот лавчонка твоя запустела, и ты
пошел попивать да валяться
по улицам, приговаривая: «Нет, плохо на свете!
По улице шел другой жид, остановился, вступил тоже в разговор, и когда Бульба выкарабкался наконец из-под кирпича, он увидел трех жидов, говоривших с большим жаром.
— Отца. Я
по улице шла, там подле, на углу, в десятом часу, а он будто впереди
идет. И точно как будто он. Я хотела уж зайти к Катерине Ивановне…
Дойдя до поворота, он перешел на противоположную сторону
улицы, обернулся и увидел, что Соня уже
идет вслед за ним,
по той же дороге, и ничего не замечая. Дойдя до поворота, как раз и она повернула в эту же
улицу. Он
пошел вслед, не спуская с нее глаз с противоположного тротуара; пройдя шагов пятьдесят, перешел опять на ту сторону,
по которой
шла Соня, догнал ее и
пошел за ней, оставаясь в пяти шагах расстояния.
Раскольников бросился вслед за мещанином и тотчас же увидел его идущего
по другой стороне
улицы, прежним ровным и неспешным шагом, уткнув глаза в землю и как бы что-то обдумывая. Он скоро догнал его, но некоторое время
шел сзади; наконец поравнялся с ним и заглянул ему сбоку в лицо. Тот тотчас же заметил его, быстро оглядел, но опять опустил глаза, и так
шли они с минуту, один подле другого и не говоря ни слова.
Тяжелое чувство сдавило его сердце; он остановился посредине
улицы и стал осматриваться:
по какой дороге он
идет и куда он зашел?
Он
шел по тротуару как пьяный, не замечая прохожих и сталкиваясь с ними, и опомнился уже в следующей
улице.
Конечно, десятки раз случалось ему возвращаться домой, не помня
улиц,
по которым он
шел.
Вот у вас в этакой прекрасный вечер редко кто и за вороты-то выдет посидеть; а в Москве-то теперь гульбища да игрища, а
по улицам-то инда грохот
идет; стон стоит.
Поутру пришли меня звать от имени Пугачева. Я
пошел к нему. У ворот его стояла кибитка, запряженная тройкою татарских лошадей. Народ толпился на
улице. В сенях встретил я Пугачева: он был одет по-дорожному, в шубе и в киргизской шапке. Вчерашние собеседники окружали его, приняв на себя вид подобострастия, который сильно противуречил всему, чему я был свидетелем накануне. Пугачев весело со мною поздоровался и велел мне садиться с ним в кибитку.
Уж рассветало. Я летел
по улице, как услышал, что зовут меня. Я остановился. «Куда вы? — сказал Иван Игнатьич, догоняя меня. — Иван Кузмич на валу и
послал меня за вами. Пугач пришел». — «Уехала ли Марья Ивановна?» — спросил я с сердечным трепетом. «Не успела, — отвечал Иван Игнатьич, — дорога в Оренбург отрезана; крепость окружена. Плохо, Петр Андреич!»
Он вскочил, подошел к окну, —
по улице шла обычная процессия — большая партия арестантов, окруженная редкой цепью солдат пароходно-конвойной команды.
Шли в гору
по тихой
улице, мимо одноэтажных, уютных домиков в три, в пять окон с кисейными занавесками, с цветами на подоконниках.
Сереньким днем он
шел из окружного суда; ветер бестолково и сердито кружил
по улице, точно он искал места — где спрятаться, дул в лицо, в ухо, в затылок, обрывал последние листья с деревьев, гонял их
по улице вместе с холодной пылью, прятал под ворота. Эта бессмысленная игра вызывала неприятные сравнения, и Самгин, наклонив голову,
шел быстро.
По улице села
шли быстро, не оглядываясь, за околицей догнали хромого, он тотчас же, с уверенностью очевидца, стал рассказывать...
— Пора
идти. Нелепый город, точно его черт палкой помешал. И все в нем рычит: я те не Европа! Однако дома строят по-европейски, все эдакие вольные и уродливые переводы с венского на московский. Обок с одним таким уродищем притулился, нагнулся в
улицу серенький курятничек в три окна, а над воротами — вывеска: кто-то «предсказывает будущее от пяти часов до восьми», — больше, видно, не может, фантазии не хватает. Будущее! — Кутузов широко усмехнулся...
Он
шел встречу ветра
по главной
улице города, уже раскрашенной огнями фонарей и магазинов; под ноги ему летели клочья бумаги, это напомнило о письме, которое Лидия и Алина читали вчера, в саду, напомнило восклицание Алины...
«Москва опустила руки», — подумал он, шагая
по бульварам странно притихшего города. Полдень, а людей на
улицах немного и все больше мелкие обыватели; озабоченные, угрюмые, небольшими группами они стояли у ворот, куда-то
шли, тоже
по трое,
по пяти и более. Студентов было не заметно, одинокие прохожие — редки, не видно ни извозчиков, ни полиции, но всюду торчали и мелькали мальчишки, ожидая чего-то.
— Мошенники, — пробормотал Дьякон, как пьяный, и, всхрапывая, кашляя, начал рвать бумажку, потом, оттолкнув от себя столб фонаря, шумно застучал сапогами.
Улица была узкая,
идя по другой стороне, Самгин слышал хрипящую воркотню...
Шел он торговыми
улицами, как бы
по дну глубокой канавы, два ряда тяжелых зданий двигались встречу ему, открытые двери магазинов дышали запахами кожи, масла, табака, мяса, пряностей, всего было много, и все было раздражающе однообразно.
Наполненное шумом газет, спорами на собраниях, мрачными вестями с фронтов, слухами о том, что царица тайно хлопочет о мире с немцами, время
шло стремительно, дни перескакивали через ночи с незаметной быстротой, все более часто повторялись слова — отечество, родина, Россия, люди на
улицах шагали поспешнее, тревожней, становились общительней, легко знакомились друг с другом, и все это очень и по-новому волновало Клима Ивановича Самгина. Он хорошо помнил, когда именно это незнакомое волнение вспыхнуло в нем.
Выпустили Самгина неожиданно и с какой-то обидной небрежностью: утром пришел адъютант жандармского управления с товарищем прокурора, любезно поболтали и ушли, объявив, что вечером он будет свободен, но освободили его через день вечером. Когда он ехал домой, ему показалось, что
улицы необычно многолюдны и в городе шумно так же, как в тюрьме. Дома его встретил доктор Любомудров, он
шел по двору в больничном халате, остановился, взглянул на Самгина из-под ладони и закричал...
Через час Самгин шагал рядом с ним
по панели, а среди
улицы за гробом
шла Алина под руку с Макаровым; за ними — усатый человек, похожий на военного в отставке, небритый, точно в плюшевой маске на сизых щеках, с толстой палкой в руке, очень потертый; рядом с ним шагал, сунув руки в карманы рваного пиджака, наклоня голову без шапки, рослый парень, кудрявый и весь в каких-то театрально кудрявых лохмотьях; он все поплевывал сквозь зубы под ноги себе.
Она замолчала. Самгин тоже не чувствовал желания говорить. В поучениях Марины он подозревал иронию, намерение раздразнить его, заставить разговориться. Говорить с нею о поручении Гогина при Дуняше он не считал возможным. Через полчаса он
шел под руку с Дуняшей
по широкой
улице, ярко освещенной луной, и слушал торопливый говорок Дуняши.
— Черт, — пробормотал Туробоев, надвинув шляпу, глядя вдаль, там, поперек
улицы, густо
шел народ. — Сюда, — сказал он, направляясь
по берегу Невы.
«Вот как? — оглушенно думал он,
идя домой, осторожно спускаясь
по темной, скупо освещенной
улице от фонаря к фонарю. — Но если она ненавидит, значит — верит, а не забавляется словами, не обманывает себя надуманно. Замечал я в ней что-нибудь искусственное?» — спросил он себя и ответил отрицательно.
— Да, — согласился Самгин и вспомнил: вот так же было в Москве осенью пятого года, исчезли чиновники, извозчики, гимназисты, полицейские, исчезли солидные, прилично одетые люди,
улицы засорились серым народом, но там трудно было понять, куда он шагает
по кривым
улицам, а здесь вполне очевидно, что большинство
идет в одном направлении,
идет поспешно и уверенно.
Для того, чтоб попасть домой, Самгин должен был пересечь
улицу,
по которой
шли союзники, но, когда он хотел свернуть в другой переулок — встречу ему из-за угла вышел, широко шагая, Яков Злобин с фуражкой в руке, с распухшим лицом и пьяными глазами; размахнув руки, как бы желая обнять Самгина, он преградил ему путь, говоря негромко, удивленно...
Было слышно, что вдали
по улице быстро
идут люди и тащат что-то тяжелое. Предчувствуя новую драму, Самгин
пошел к воротам дома Варвары; мимо него мелькнул Лаврушка, радостно и громко шепнув...
Идя домой,
по улицам, приятно освещенным луною, вдыхая острый, но освежающий воздух, Самгин внутренне усмехался. Он был доволен. Он вспоминал собрания на кулебяках Анфимьевны у Хрисанфа и все, что наблюдалось им до Московского восстания, — вспоминал и видел, как резко изменились темы споров, интересы, как открыто говорят о том, что раньше замалчивалось.
В магазинах вспыхивали огни, а на
улице сгущался мутный холод, сеялась какая-то сероватая пыль, пронзая кожу лица. Неприятно было видеть людей, которые
шли встречу друг другу так, как будто ничего печального не случилось; неприятны голоса женщин и топот лошадиных копыт
по торцам, — странный звук, точно десятки молотков забивали гвозди в небо и в землю, заключая и город и душу в холодную, скучную темноту.
А после,
идя с ним
по улице, под черным небом и холодным ветром, который, сердито пыля сухим снегом, рвал и разбрасывал
по городу жидковатый звон колоколов, она, покашливая, виновато говорила...
Самгин
пошел с ним. Когда они вышли на
улицу, мимо ворот шагал, покачиваясь, большой человек с выпученным животом, в рыжем жилете, в оборванных,
по колени, брюках, в руках он нес измятую шляпу и, наклоня голову, расправлял ее дрожащими пальцами. Остановив его за локоть, Макаров спросил...
— К сожалению, мне нужно
идти в университет, — объявил Клим, ушел и до усталости шагал
по каким-то тихим
улицам, пытаясь представить, как встретится он с Лидией, придумывая, как ему вести себя с нею.
— Революционера начинают понимать правильно, — рассказывал он, поблескивая улыбочкой в глазах. — Я, в Перми,
иду ночью
по улице, — бьют кого-то, трое. Вмешался «в число драки», избитый спрашивает: «Вы — что же — революционер?» — «Почему?» — «Да вот, защищаете незнакомого вам человека». Ловко сказано?
Шел Самгин осторожно, как весною ходят
по хрупкому льду реки, посматривая искоса на запертые двери, ворота, на маленькие, онемевшие церкви. Москва стала очень молчалива, бульвары и
улицы короче.
Самгин встал, подошел к окну —
по улице шли, вразброд, солдаты; передний что-то кричал, размахивая ружьем. Самгин вслушался — и понял...
— Вы,
по обыкновению, глумитесь, Харламов, — печально, однако как будто и сердито сказал хозяин. — Вы — запоздалый нигилист, вот кто вы, — добавил он и пригласил ужинать, но Елена отказалась. Самгин
пошел провожать ее. Было уже поздно и пустынно, город глухо ворчал, засыпая. Нагретые за день дома, остывая, дышали тяжелыми запахами из каждых ворот. На одной
улице луна освещала только верхние этажи домов на левой стороне, а в следующей
улице только мостовую, и это раздражало Самгина.
Часа через полтора Самгин шагал
по улице, следуя за одним из понятых, который покачивался впереди него, а сзади позванивал шпорами жандарм. Небо на востоке уже предрассветно зеленело, но город еще спал, окутанный теплой, душноватой тьмою. Самгин немножко любовался своим спокойствием, хотя было обидно
идти по пустым
улицам за человеком, который, сунув руки в карманы пальто, шагал бесшумно, как бы не касаясь земли ногами, точно он себя нес на руках, охватив ими бедра свои.
Большинство искалеченных людей
шло по теневой стороне
улицы, как будто они стыдились или боялись солнца.
«Поярков, — сообразил Самгин,
идя домой
по улицам, ярко освещенным луною марта. — Это интересно».
Самгин встряхнул головой, не веря своему слуху, остановился. Пред ним
по булыжнику
улицы шагали мелкие люди в солдатской, гнилого цвета, одежде не
по росту, а некоторые были еще в своем «цивильном» платье. Шагали они как будто нехотя и не веря, что для того, чтоб
идти убивать, необходимо особенно четко топать
по булыжнику или
по гнилым торцам.
Не пожелав остаться на прения
по докладу, Самгин
пошел домой. На
улице было удивительно хорошо, душисто, в небе, густо-синем, таяла серебряная луна, на мостовой сверкали лужи, с темной зелени деревьев падали голубые капли воды; в домах открывались окна.
По другой стороне узкой
улицы шагали двое, и один из них говорил...
Проводив ее, чувствуя себя больным от этой встречи, не желая
идти домой, где пришлось бы снова сидеть около Инокова, — Самгин
пошел в поле.
Шел по тихим
улицам и думал, что не скоро вернется в этот город, может быть — никогда. День был тихий, ясный, небо чисто вымыто ночным дождем, воздух живительно свеж, рыжеватый плюш дерна источал вкусный запах.
Она ушла легкой своей походкой, осторожно ступая на пальцы ног. Не хватало только, чтоб она приподняла юбку, тогда было бы похоже, что она
идет по грязной
улице.
«Умна, — думал он,
идя по теневой стороне
улицы, посматривая на солнечную, где сияли и жмурились стекла в окнах каких-то счастливых домов. — Умна и проницательна. Спорить с нею? Бесполезно. И о чем? Сердце — термин физиологический, просторечие приписывает ему различные качества трагического и лирического характера, — она, вероятно, бессердечна в этом смысле».
Самгин давно знал, что он тут лишний, ему пора уйти. Но удерживало любопытство, чувство тупой усталости и близкое страху нежелание
идти одному
по улицам. Теперь, надеясь, что
пойдет вчетвером, он вышел в прихожую и, надевая пальто, услыхал голос Морозова...