Неточные совпадения
Утром сели на пароход, удобный, как гостиница, и поплыли встречу караванам барж, обгоняя парусные рыжие «косоуши», распугивая увертливые лодки рыбаков.
С берегов, из богатых сел, доплывали звуки гармоники, пестрые группы баб любовались пароходом, кричали дети, прыгая в воде, на отмелях. В третьем классе, на корме парохода, тоже
играли, пели. Варвара нашла, что Волга действительно красива и недаром воспета она в сотнях песен, а Самгин рассказывал ей, как
отец учил его читать...
«Что же я тут буду делать
с этой?» — спрашивал он себя и, чтоб не слышать
отца, вслушивался в шум ресторана за окном. Оркестр перестал
играть и начал снова как раз в ту минуту, когда в комнате явилась еще такая же серая женщина, но моложе, очень стройная,
с четкими формами, в пенсне на вздернутом носу. Удивленно посмотрев на Клима, она спросила, тихонько и мягко произнося слова...
…………
Выходила молода
За новые ворота,
За новые, кленовые,
За решетчатые:
— Родной батюшка грозен
И немилостив ко мне:
Не велит поздно гулять,
С холостым парнем
играть,
Я не слушаю
отца,
Распотешу молодца… //………….
Третий результат слов Марьи Алексевны был, разумеется, тот, что Верочка и Дмитрий Сергеич стали,
с ее разрешения и поощрения, проводить вместе довольно много времени. Кончив урок часов в восемь, Лопухов оставался у Розальских еще часа два — три: игрывал в карты
с матерью семейства,
отцом семейства и женихом; говорил
с ними;
играл на фортепьяно, а Верочка пела, или Верочка
играла, а он слушал; иногда и разговаривал
с Верочкою, и Марья Алексевна не мешала, не косилась, хотя, конечно, не оставляла без надзора.
С другой стороны, вероятно, Станкевичу говорили о том, что он по всему может занять в обществе почетное место, что он призван, по богатству и рождению,
играть роль — так, как Боткину всё в доме, начиная от старика
отца до приказчиков, толковало словом и примером о том, что надобно ковать деньги, наживаться и наживаться.
Нас, детей Затрапезных, сверстники недолюбливают. Быстрое обогащение матушки вызвало зависть в соседях. Старшие, конечно, остерегаются высказывать это чувство, но дети не чинятся. Они пристают к нам
с самыми ехидными вопросами, сюжетом для которых служит скопидомство матушки и та приниженная роль, которую
играет в доме
отец. В особенности неприятна в этом отношении Сашенька Пустотелова, шустрая девочка, которую все боятся за ее злой язык.
Наконец все кое-как улаживается. К подъезду подают возок, четвернею навынос, в который садится матушка
с сестрой — и очень редко
отец (все знакомые сразу угадывали, что он «никакой роли» в доме не
играет).
Одно время служил у
отца кучер Иохим, человек небольшого роста,
с смуглым лицом и очень светлыми усами и бородкой. У него были глубокие и добрые синие глаза, и он прекрасно
играл на дудке. Он был какой-то удачливый, и все во дворе его любили, а мы, дети, так и липли к нему, особенно в сумерки, когда он садился в конюшне на свою незатейливую постель и брал свою дудку.
Мать явилась вскоре после того, как дед поселился в подвале, бледная, похудевшая,
с огромными глазами и горячим, удивленным блеском в них. Она всё как-то присматривалась, точно впервые видела
отца, мать и меня, — присматривалась и молчала, а вотчим неустанно расхаживал по комнате, насвистывая тихонько, покашливая, заложив руки за спину,
играя пальцами.
Эта встреча произвела на Петра Елисеича неприятное впечатление, хотя он и не видался
с Мосеем несколько лет. По своей медвежьей фигуре Мосей напоминал
отца, и старая Василиса Корниловна поэтому питала к Мосею особенную привязанность, хотя он и жил в отделе. Особенностью Мосея, кроме слащавого раскольничьего говора, было то, что он никогда не смотрел прямо в глаза, а куда-нибудь в угол. По тому, как отнеслись к Мосею набравшиеся в избу соседи, Петр Елисеич видел, что он на Самосадке
играет какую-то роль.
Мать, в свою очередь, пересказывала моему
отцу речи Александры Ивановны, состоявшие в том, что Прасковью Ивановну за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор приезжает
с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого не уважает и не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их в глаза; что она для своего покоя и удовольствия не входит ни в какие хозяйственные дела, ни в свои, ни в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и
с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть не может попов и монахов, и нищим никому копеечки не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе в дом не пускает, кроме попа
с крестом, и то в самые большие праздники; что первое ее удовольствие летом — сад, за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она петь песни, слушать, как их поют, читать книжки или
играть в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту, не любит, никогда не ласкает и денег не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать не хотела и отвечала, что Багровы родную племянницу не бросят без куска хлеба и что лучше век оставаться в девках, чем навязать себе на шею мужа, который из денег женился бы на ней, на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
Потом приходил к нам
отец; мать сказала ему о нашем позднем обеде; он пожалел, что мы были долго голодны, и поспешно ушел, сказав, что он
играет с тетушкой в пикет.
Священные книги она читала только тогда, когда говела; впрочем, это не мешало ей во время говенья по вечерам для отдыха
играть в пикет
с моим
отцом, если он был тут, или
с Александрой Ивановной.
Отец вообще мало был
с нами; он проводил время или
с Прасковьей Ивановной и ее гостями, всегда
играя с ней в карты, или призывал к себе Михайлушку, который был одним из лучших учеников нашего Пантелея Григорьича, и читал
с ним какие-то бумаги.
Когда стало приближаться Крещенье, которое было в то же время днем рождения моей матери, то мать сказала один раз, разговаривая
с Александрой Ивановной в присутствии Прасковьи Ивановны, которая
играла с моим
отцом в пикет, что очень бы желала на шестое число куда-нибудь уехать, хоть в Старое Багрово.
Она заставляла меня долее обыкновенного читать,
играть с сестрицей и гулять
с Евсеичем; даже отпускала
с отцом на мельницу и на остров.
— Ну так что же? — изумился я чистосердечно. — Ведь ты будешь
играть со мной, а не
с отцом.
Действительно,
с тех пор как умерла моя мать, а суровое лицо
отца стало еще угрюмее, меня очень редко видели дома. В поздние летние вечера я прокрадывался по саду, как молодой волчонок, избегая встречи
с отцом, отворял посредством особых приспособлений свое окно, полузакрытое густою зеленью сирени, и тихо ложился в постель. Если маленькая сестренка еще не спала в своей качалке в соседней комнате, я подходил к ней, и мы тихо ласкали друг друга и
играли, стараясь не разбудить ворчливую старую няньку.
Барин мой,
отец его, из полячков был чиновник и никогда, прохвостик, дома не сидел, а все бегал по своим товарищам в карты
играть, а я один
с этой моей воспитомкой,
с девчурочкой, и страшно я стал к ней привыкать, потому что скука для меня была тут несносная, и я от нечего делать все
с ней упражнялся.
Доктору, кажется, досадно было, что Аггей Никитич не знает этого, и, как бы желая поразобраться
с своими собственными мыслями, он вышел из гостиной в залу, где принялся ходить взад и вперед, причем лицо его изображало то какое-то недоумение, то уверенность, и в последнем случае глаза его загорались, и он начинал произносить сам
с собою отрывистые слова. Когда потом gnadige Frau, перестав
играть в шахматы
с отцом Василием, вышла проводить того, Сверстов сказал ей...
Должно заметить, что все общество размещалось в гостиной следующим образом: Егор Егорыч, Сверстов и Аггей Никитич сидели у среднего стола, а рядом
с мужем была, конечно, и Сусанна Николаевна; на другом же боковом столе gnadige Frau и
отец Василий
играли в шахматы.
«Другажды, — читаю, пишут
отец Маркел, — проходя
с дьяконом случайно вечернею порою мимо дома того же священника
отца Иоанна, опять видели, как он со всем своим семейством,
с женою, племянником и
с купно приехавшею к нему на каникулярное время из женской гимназии племянницею, азартно
играл в карты, яростно ударяя по столу то кралею, то хлапом, и при сем непозволительно восклицал: „никто больше меня, никто!“» Прочитав сие, взглянул я на преосвященного владыку и, не дожидаясь его вопроса, говорю...
— Сел
играть с тобой
И проиграл;
отец мой был скупой
И строгий человек.
Полицмейстер
с огромными усами, какой-то генерал, похожий на Суворова, и мой
отец стояли, прислонясь к загородке оркестра, и важно оглядывали публику, пока
играла музыка, и потом все они сели в первом ряду…
Ваня Семилетов нашел нам квартиры дешевые, удобные, а кто хотел — и
с харчами. Сам он жил у
отца Белова, которого и взял портным в театр. Некоторые актеры встали на квартиры к местным жителям, любителям драматического искусства. В Тамбов приехали Казаковы и Львов-Дитю. Григорий Иванович был у больной дочери. Его роли перешли к Львову, и он в день открытия
играл Городничего в «Ревизоре».
— Да-а, — задумчиво заговорила девушка, —
с каждым днем я все больше убеждаюсь, что жить — трудно… Что мне делать? Замуж идти? За кого? За купчишку, который будет всю жизнь людей грабить, пить, в карты
играть? Не хочу! Я хочу быть личностью… я — личность, потому что уже понимаю, как скверно устроена жизнь. Учиться? Разве
отец пустит… Бежать? Не хватает храбрости… Что же мне делать?
Незнамов. Значит, не совсем неожиданно. Я говорю: мы — потому что я
с другом. Вот рекомендую! Артист Шмага! Комик в жизни и злодей на сцене. Вы не подумайте, что он
играет злодеев; нет, это не его амплуа. Он
играет всякие роли и даже благородных
отцов; но он все-таки злодей для всякой пьесы, в которой он
играет. Кланяйся, Шмага!
В большом доме напротив, у инженера Должикова
играли на рояле. Начинало темнеть, и на небе замигали звезды. Вот медленно, отвечая на поклоны, прошел
отец в старом цилиндре
с широкими загнутыми вверх полями, под руку
с сестрой.
Играя корешковой папиросницей,
с отбитым уголком, Илья взглянул в лицо
отца...
В эти дни старые хитрые балаклавские листригоны сидели по кофейням, крутили самодельные папиросы, пили крепкий бобковый кофе
с гущей,
играли в домино, жаловались на то, что погода не пускает, и в уютном тепле, при свете висячих ламп, вспоминали древние легендарные случаи, наследие
отцов и дедов, о том, как в таком-то и в таком-то году морской прибой достигал сотни саженей вверх и брызги от него долетали до самого подножия полуразрушенной Генуэзской крепости.
Почти ежедневно через залу, где мы
играли, в кабинет к
отцу проходил
с бумагами его секретарь, Борис Антонович Овсяников. Часто последний обращался ко мне, обещая сделать превосходную игрушку — беговые санки, и впоследствии я не мог видеть Бориса Антоновича без того, чтобы не спросить: «Скоро ли будут готовы санки?» На это следовали ответы, что вот только осталось выкрасить, а затем высушить, покрыть лаком, обить сукном и т. д. Явно, что санки существовали только на словах.
Знаю, что
с самого того вечера, когда он вошел в гостиную (я сидела за фортепиано и
играла сонату Вебера), — когда он вошел, красивый и стройный, в бархатном тулупчике и валенках, как был, прямо
с мороза, и, встряхнув заиндевевшею собольею шапкой, прежде чем поздоровался
с отцом, быстро глянул на меня и удивился, — знаю я, что
с того вечера я уже не могла забыть его, не могла забыть это молодое доброе лицо.
Тут
отец хотел ему выписать француза, но бабушка воспротивилась; «так прошел еще год, которое время проводил я, резвяся
с девками и
играя со слугами в карты» («Всякая всячина», стр. 241, 243).
«Прощай,
отец… дай руку мне;
Ты чувствуешь, моя в огне…
Знай, этот пламень
с юных дней
Таяся, жил в груди моей;
Но ныне пищи нет ему,
И он прожег свою тюрьму
И возвратится вновь к тому,
Кто всем законной чередой
Дает страданье и покой…
Но что мне в том? — пускай в раю,
В святом, заоблачном краю
Мой дух найдет себе приют…
Увы! — за несколько минут
Между крутых и темных скал,
Где я в ребячестве
играл,
Я б рай и вечность променял…
Все вышли провожать Вельчанинова; дети привели Лизу,
с которой
играли в саду. Они смотрели на нее теперь, казалось, еще
с большим недоумением, чем давеча. Лиза задичилась совсем, когда Вельчанинов поцеловал ее при всех, прощаясь, и
с жаром повторил обещание приехать завтра
с отцом. До последней минуты она молчала и на него не смотрела, но тут вдруг схватила его за рукав и потянула куда-то в сторону, устремив на него умоляющий взгляд; ей хотелось что-то сказать ему. Он тотчас отвел ее в другую комнату.
— Ну-с, а я был той девице, Раисе Павловне, нареченный жених. Родители наши приятели были, мы почти что и выросли вместе, и задумали
отцы между собою так, чтобы непременно меня на ней женить. И мы,
с своей стороны, имели друг к другу чувствительное расположение. Сначала-то, знаете, дружба,
играем, бывало, вместе, а потом уж и серьезно. От родителей препятствия не видели и имели постоянно друг
с дружкой обращение.
Любовь. Маме было бы лучше
с тобой, чем
с отцом, который пьёт,
играет…
Он обернулся к ней. На губах ее
играла усмешка, незнакомая ему, и вся она — круглая, мягкая и свежая, как всегда, в то же время была какая-то новая, чужая. Она переводила свои зеленоватые глаза
с отца на сына и грызла арбузные семечки белыми мелкими зубами. Яков тоже
с улыбкой рассматривал их, и несколько неприятных Василию секунд все трое молчали.
После
отца остались кое-какие должишки, денег у меня не было, а жена
с первого же дня завела знакомства, стала щеголять и
играть в карты, и я вынужден был заложить имение.
— Мне не бывает так досадно, — кончила Илька, — когда моего
отца бьют пьяные мужики или полицейские. Полиция, барон, не позволяет нам
играть в больших городах. Но мне досадно, обидно, оскорбительно…обидно, когда женщина, образованная, знатная,
с нежным лицом…И какое она имеет право смотреть на нас так надменно, так презрительно? Никто не имеет права так смотреть на нас!
Ему не хотелось выставляться. Он был не один.
С ним ехала Серафима. Дня за три перед тем они сели на этот пароход ночью. Она ушла от мужа, как только похоронили ее
отца, оставила письмо, муж
играл в клубе, — и взяла
с собою один чемодан и сумку.
Главное — Сане, дочери ненавистной невестки, не достанется ни одного вершка из родовых угодий. Брат охладел к ней давно — и только
играет роль ее
отца, не хочет показать, что он носился столько лет
с чужим ребенком.
С отцом мы простились в Липецке, опять в разгар водяного сезона. На бал 22 июля съезд был еще больше прошлогоднего, и ополченские офицеры в серых и черных кафтанах очутились, разумеется, героями. Но, повторяю, в обществе среди дам и девиц никакого подъема патриотического или даже гуманного чувства! Не помню, чтобы они занимались усиленно и дерганьем корпии, а о снаряжении отрядов и речи не было. Так же все танцевали, амурились, сплетничали,
играли в карты, ловили женихов из тех же ополченцев.
И меня втянули в эти спектакли Пассажа. Поклонником красоты Споровой был и Алексей Антипович Потехин,
с которым я уже водил знакомство по дому Писемских. Он много
играл в те зимы — и Дикого, и городничего. Мне предложили роль Кудряша в"Грозе", а когда мы ставили"Скупого рыцаря"для такого же страстного чтеца и любителя А-А.Стаховича (
отца теперешних общественных деятелей), то я изображал и герцога.
С Каратыгиным я познакомился уже в следующую зиму, когда ставил"Ребенка", а Григорьева стал встречать в книжном магазине Печаткина. Тогда он уже оселся на благородных
отцах,
играл всегда Фамусова — довольно казенно, изображал всяких генералов, штатских чиновников, отставных военных. Он отличался"запойным"незнанием ролей, а если ему приходилось начинать пьесу по поднятии занавеса, он сначала вынимал табакерку, нюхал и устремлял взгляд на суфлерскую будку, дожидаясь, чтобы ему"подали реплику".
На мою оценку (насколько можно было судить по одной роли из современного быта), он остался чисто парижским актером, вроде Бертона-отца, который и
играл его роль во французском переводе пьесы Диккенса. Это была смесь романтического тона
с тонкой дикцией и красивыми жестами.
С отцом своим Мерцалов почему-то разошелся и жил у учителя математики Томашевича, — квартира его была рядом
с нашим домом, на углу Старо-Дворянской. Проходя по улице, я часто
с завистью и почтением смотрел, как они там все трое сидят
с Томашевичем, спорят
с ним, как
с равным,
играют в шахматы.
Она смело согласилась. Ну что за беда, если ее кто-нибудь и встретит? Кто же? Из знакомых
отца? Быть не может. Да и надо же начать. Она увидит по крайней мере,
с кем ей придется «служить» через год. Слово «служить» она уже слыхала. Актеры говорят всегда «служить», а не «
играть».
И граф сообщил кое-что о странностях живого и смелого характера Марьи Степановны. Она жила в фаворе и на свободе у
отца, потом в имении у бабушки, отчаянно ездит верхом, как наездница, стреляет
с седла и прекрасно
играет на биллиарде. В ней есть немножко дикарки. Петербург ей в тягость, особенно как она здесь лишена живого сообщества равных ей людей — и ужасно скучает.
Моя спальня отделялась от комнаты, где
играли отец с гостем, только коридором.