Неточные совпадения
Владимирские пастухи-рожечники, с аскетическими лицами святых и глазами хищных птиц, превосходно
играли на рожках русские песни, а
на другой эстраде, против военно-морского павильона, чернобородый красавец Главач дирижировал струнным инструментам своего оркестра странную пьесу, которая называлась в программе «Музыкой небесных сфер». Эту пьесу Главач
играл раза по три в день,
публика очень любила ее, а люди пытливого ума бегали в павильон слушать, как тихая музыка звучит в стальном жерле длинной пушки.
Привел он меня в маленький трактир
на канаве, внизу.
Публики было мало.
Играл расстроенный сиплый органчик, пахло засаленными салфетками; мы уселись в углу.
Женщины валялись
на скамейках, курили,
играли в кар ты, в шестьдесят шесть, пили пиво. Часто их задирала мужская
публика вагона, и они отругивались бесцеремонным языком, сиповатыми голосами. Молодежь угощала их папиросами и вином.
Дирижер оркестра, наклоняясь вперед и манерно раскачиваясь,
играл на скрипке и делал
публике непристойно-сладкие глаза, — глаза мужчины-проститутки.
На променаде
играет порядочная музыка; в ресторане курзала и
на столиках около него толпится
публика и"потребляет".
— Леший! — подтвердил директорский кучер, и затем более замечательного у подъезда ничего не было; но во всяком случае вся губернская
публика, так долго скучавшая, была
на этот раз в сборе, ожидая видеть превосходную, говорят, актрису Минаеву в роли Эйлалии, которую она должна была
играть в известной печальной драме Коцебу [Коцебу Август (1761—1819) — немецкий реакционный писатель.] «Ненависть к людям и раскаяние».
Значит, все равно, что свинья, бесчувственный, и то без слез не могу быть, когда оне
играть изволят; слов моих лишаюсь суфлировать по тому самому, что все это у них
на чувствах идет; а теперь, хоть бы в Калуге,
на пробных спектаклях
публика тоже была все офицеры, народ буйный, ветреный, но и те горести сердца своего ощутили и навзрыд плакали…
Мысль о солидарности между литературой и читающей
публикой не пользуется у нас кредитом. Как-то чересчур охотно предоставляют у нас писателю
играть роль вьючного животного, обязанного нести бремя всевозможных ответственностей. Но сдается, что недалеко время, когда для читателя само собой выяснится, что добрая половина этого бремени должна пасть и
на него.
Это еще более развеселило
публику, солдата начали тыкать пальцами, дергать за рубаху, за фартук,
играя с ним, точно с козлом, и так травили его до обеда, а пообедав, кто-то надел
на ручку деревянной ложки кусок выжатого лимона и привязал за спиной солдата к тесемкам его фартука; солдат идет, ложка болтается сзади него, все хохочут, а он — суетится, как пойманный мышонок, не понимая, что вызывает смех.
Полицмейстер с огромными усами, какой-то генерал, похожий
на Суворова, и мой отец стояли, прислонясь к загородке оркестра, и важно оглядывали
публику, пока
играла музыка, и потом все они сели в первом ряду…
— Ну-с, это было еще перед волей, в Курске. Шел «Велизарий». Я
играл Евтропия, да в монологе
на первом слове и споткнулся. Молчу. Ни в зуб толкнуть. Пауза, неловкость. Суфлер растерялся. А Николай Карлович со своего трона ко мне, тем же своим тоном, будто продолжает свою роль: «Что же ты молчишь, Евтропий? Иль роли ты не знаешь? Спроси суфлера, он тебе подскажет. Сенат и
публика уж ждут тебя давно».
Одна из неважных актрис, Любская,
на свой бенефис поставила «Гамлета», сама его
играла и сорвала полный сбор с
публики, собравшейся посмотреть женщину-Гамлета и проводившей ее свистками и шиканьем.
Народный театр открылся «Ревизором», и Н. X. Рыбаков
сыграл Землянику. Да так
сыграл, что
на каждую его реплику
публика отвечала...
Были еще два театра — «Немчиновка» и «Секретаревка». Там
играли кружки любителей. Много из этих кружков вышло хороших актеров, театры эти сдавались внаймы
на спектакль. И каждый кружок имел свою
публику.
В
публике слышался глухой шум и аплодисменты. Обиралов подошел к занавесу, посмотрел в дырочку
на публику, пощелкал ногтем большого пальца по полотну занавеса и крикнул: «
Играйте!»
На следующий и
на третий день он
играл в надежде
на скорую получку денег и не стеснялся.
Публика была самая безобидная: дети с няньками в ложах и первых рядах и чернорабочие
на «галдарее». Последние любили сильные возгласы и резкие жесты, и Ханов старался
играть для них. Они были счастливы и принимали Ханова аплодисментами.
Он вынул из кармана дудочку и заиграл. Тетка, не вынося музыки, беспокойно задвигалась
на стуле и завыла. Со всех сторон послышались рев и аплодисменты. Хозяин поклонился и, когда все стихло, продолжал
играть… Во время исполнения одной очень высокой ноты где-то наверху среди
публики кто-то громко ахнул.
Сам князь Шаховской впоследствии боялся давать ему советы и часто говорил: «Беда, если Павел Степаныч начнет рассуждать; он только тогда и хорош, когда не рассуждает, и я всегда прошу его только об одном, чтобы он не старался
играть, а старался только не думать, что
на него смотрит
публика.
Увидав меня
на сцене, Мочалов сказал мне: «Виноват-с, не вытерпел; но, Сергей Тимофеич, ведь актер-с
играет для
публики.
На третий день он
сыграл два первые акта точно так, как обещал; но
публика, встретив его громкими рукоплесканиями, в продолжение двух актов уже ни разу ему не хлопнула.
Провинциальный актер поневоле
играет для провинциальной
публики, пока не найдет средств поступить
на столичный театр».
Если б Яковлев
играл ее лучше, то есть простее, —
публика была бы еще менее довольна, тогда как роль Заруцкого имеет страсти, выражение которых всегда
на сцене эффектно и выгодно.
Дмитревский,
играя Ярба, никогда не чернил себе лица; это был каприз, и при его великом искусстве и таланте
публика не обращала внимания
на цвет его лица.
Самолюбие мое было очень уже обольщено и даже избаловано еще в Казани, где
на университетском театре, посещаемом лучшею
публикой, я
играл очень много, всегда с блистательным успехом.
Дом, в котором она жила со дня рождения и который в завещании был записан
на ее имя, находился
на окраине города, в Цыганской слободке, недалеко от сада «Тиволи»; по вечерам и по ночам ей слышно было, как в саду
играла музыка, как лопались с треском ракеты, и ей казалось, что это Кукин воюет со своей судьбой и берет приступом своего главного врага — равнодушную
публику; сердце у нее сладко замирало, спать совсем не хотелось, и, когда под утро он возвращался домой, она тихо стучала в окошко из своей спальни и, показывая ему сквозь занавески только лицо и одно плечо, ласково улыбалась…
Бывало, лишь только раздастся музыка увертюры, я начинаю дрожать, как в лихорадке, от внутреннего волнения; часто я приводил в страх моих товарищей-актеров, не знавших еще за мной этих проделок; но с первым шагом
на сцену я был уже другой человек, помнил только представляемое мною лицо, и многочисленная
публика для меня не существовала: я
играл точно так, как репетировал роль накануне, запершись в своей комнате…
Его ближайший сверстник и соперник по месту, занимаемому в труппе и в симпатиях
публики, В.В.Самойлов, как раз ко времени смерти Мартынова и к 60-м годам окончательно перешел
на серьезный репертуар и стал"посягать"даже
на создание таких лиц, как Шейлок и король Лир. А еще за четыре года до того я, проезжая Петербургом (из Дерпта), видел его в водевиле"Анютины глазки и барская спесь", где он
играл роль русского"пейзана"в тогдашнем вкусе и пел куплеты.
А в области чистого комизма Садовский представлял собою полнейший контраст с комизмом такого, например, прирожденного «буффа», каков был давно уже тогда знаменитый любимец
публики В.И.Живокини. В нем текла итальянская кровь. Он заразительно смешил, но
на создание строго бытовых лиц не был способен, хотя впоследствии и
сыграл немало всяких купеческих ролей в репертуаре Островского.
Под его дирижерским смычком вальс"
На прекрасном голубом Дунае"звучал так подмывательно, что и чопорная британская
публика приходила в игривое настроение, ходя кольцом вокруг эстрады, где Штраус не только
играл, но и подпрыгивал под ритм своих вальсов.
Немцы
играли в Мариинском театре, переделанном из цирка, и немецкий спектакль оставил во мне смутную память. Тогда в Мариинском театре давали и русские оперы; но театр этот был еще в загоне у
публики, и никто бы не мог предвидеть, что русские оперные представления заменят итальянцев и Мариинский театр сделается тем, чем был Большой в дни итальянцев, что он будет всегда полон, что абонемент
на русскую оперу так войдет в нравы высшего петербургского общества.
— Гм, гм, — промямлил он, вынимая изо рта сигару. — Не думаете ли вы, что эта
публика, — он презрительно мотнул головою в сторону толпы, — вполне искренна? Просто слишком добрые и снисходительные люди и хотят вас подбодрить. Священный огонь у вас есть, но что за нелепость так распускать вожжи
на сцене? Надо уметь владеть собою, а то выйдет чепуха. И зачем вы горбитесь, когда
играете? Ведь в жизни у вас прямая фигура, а тут выходит
на подмостки точно старуха столетняя.
Публики было мало. Оркестр
играл «Шествие гномов», попурри из «Фауста». Ветер бушевал и трепал
на пюпитрах ноты. Богодаров оживленно говорил с Ордынцевым. Вскоре они вполголоса горячо заспорили о чем-то.
— Великолепно, но… но она
играет… — перебиваю я знаменитую артистку, — а
на сцене, мне кажется, надо жить… Душу свою отдать
публике, открыть ее и перебросить через рампу, как вы… — неожиданно заканчиваю я и смотрю в ее лицо с восторгом и любовью.
— Понравилась
публике?
Сыграла хорошо? — спрашиваю я и прежде, чем она успевает предупредить мое намерение, висну у нее
на шее и мажу ей своим гримом лицо и платье.
Мы поспешили воспользоваться временем, когда в театре происходили шумные овации по адресу Филиппо, повторявшей без конца, по требованию
публики, заключительные куплеты своего знаменитого «L'amour» и ушедшей наконец со сцены, грациозным жестом указывая
на утомление горла, чтобы познакомить читателя с Катькой-Чижик, которой суждено
играть в нашем дальнейшем рассказе некоторую роль.
В последнем он был только один раз, но ничего не понял, так как в них
играют на неаполитанском наречии, и ничего особенно забавного в знаменитом пурчинеле (паяце) он не нашел. В своей беседе с
публикой паяц разбирает местные злобы дня, не интересные для иностранцев.