Неточные совпадения
(Николай Петрович не послушался
брата, да и сам Базаров этого желал; он целый день сидел у себя в комнате, весь желтый и
злой, и только на самое короткое время забегал к больному; раза два ему случилось встретиться с Фенечкой, но она с ужасом от него отскакивала.)
Пошли. В столовой Туробоев жестом фокусника снял со стола бутылку вина, но Спивак взяла ее из руки Туробоева и поставила на пол. Клима внезапно ожег
злой вопрос: почему жизнь швыряет ему под ноги таких женщин, как продажная Маргарита или Нехаева? Он вошел в комнату
брата последним и через несколько минут прервал спокойную беседу Кутузова и Туробоева, торопливо говоря то, что ему давно хотелось сказать...
— Не обижай Алешку, — просила она Любашу и без паузы, тем же тоном —
брату: — Прекрати фокусы! Налейте крепкого, Варя! — сказала она, отодвигая от себя недопитую чашку чая. Клим подозревал, что все это говорится ею без нужды и что она, должно быть, очень избалована, капризна,
зла. Сидя рядом с ним, заглядывая в лицо его, она спрашивала...
В гимназии она считалась одной из первых озорниц, а училась небрежно. Как
брат ее, она вносила в игры много оживления и, как это знал Клим по жалобам на нее, много чего-то капризного, испытующего и даже
злого. Стала еще более богомольна, усердно посещала церковные службы, а в минуты задумчивости ее черные глаза смотрели на все таким пронзающим взглядом, что Клим робел пред нею.
— Одной из таких истин служит Дарвинова теория борьбы за жизнь, — помнишь, я тебе и Дронову рассказывал о Дарвине? Теория эта устанавливает неизбежность
зла и вражды на земле. Это,
брат, самая удачная попытка человека совершенно оправдать себя. Да… Помнишь жену доктора Сомова? Она ненавидела Дарвина до безумия. Допустимо, что именно ненависть, возвышенная до безумия, и создает всеобъемлющую истину…
— Состязание жуликов. Не зря,
брат, московские жулики славятся. Как Варвару нагрели с этой идиотской закладной, черт их души возьми! Не брезглив я, не
злой человек, а все-таки, будь моя власть, я бы половину московских жителей в Сибирь перевез, в Якутку, в Камчатку, вообще — в глухие места. Пускай там, сукины дети, жрут друг друга — оттуда в Европы никакой вопль не долетит.
С моей стороны я желаю доброму и даровитому юноше всего лучшего, желаю, чтоб его юное прекраснодушие и стремление к народным началам не обратилось впоследствии, как столь часто оно случается, со стороны нравственной в мрачный мистицизм, а со стороны гражданской в тупой шовинизм — два качества, грозящие, может быть, еще большим
злом нации, чем даже раннее растление от ложно понятого и даром добытого европейского просвещения, каким страдает старший
брат его».
Но все же какое-то смутное, но мучительное и
злое впечатление от припоминания вчерашнего разговора с
братом Иваном вдруг теперь снова зашевелилось в душе его и все более и более просилось выйти на верх ее.
Раз,
брат, меня фаланга укусила, я две недели от нее в жару пролежал; ну так вот и теперь вдруг за сердце, слышу, укусила фаланга, злое-то насекомое, понимаешь?
— Эх! — сказал он, — давайте-ка о чем-нибудь другом говорить или не хотите ли в преферансик по маленькой? Нашему
брату, знаете ли, не след таким возвышенным чувствованиям предаваться. Наш
брат думай об одном: как бы дети не пищали да жена не бранилась. Ведь я с тех пор в законный, как говорится, брак вступить успел… Как же… Купеческую дочь взял: семь тысяч приданого. Зовут ее Акулиной; Трифону-то под стать. Баба, должен я вам сказать,
злая, да благо спит целый день… А что ж преферанс?
Братья застали офицера перед складным столом, на котором стоял стакан холодного чаю с папиросной
золой и поднос с водкой и крошками сухой икры и хлеба, в одной желтовато-грязной рубашке, считающего на больших счетах огромную кипу ассигнаций.
— Нет, — отвечала Аграфена Васильевна, отрицательно мотнув головой, — очень я
зла на этого Калмыка, так бы, кажись, и вцепилась ему в волосы; прошел тут мимо, еле башкой мотнул мне… Я когда-нибудь, матерь божия, наплюю ему в глаза; не побоюсь, что он барин; он хуже всякого нашего
брата цыгана, которые вон на Живодерке лошадьми господ обманывают!
— Н-на… действительно, привязались к убогому! Видишь — как? То-то! Люди,
брат, могут с ума свести, могут… Привяжутся, как клопы, и — шабаш! Даже куда там — клопы!
Злее клопов…
Марта шопотом заговорила с
братом. Оба они смеялись. Передонов подозрительно посматривал на них. Когда при нем смеялись и он не знал, о чем, он всегда предполагал, что это над ним смеются. Вершина забеспокоилась. Уже она хотела окликнуть Марту. Но сам Передонов спросил
злым голосом...
— Ты одно помни: нет худа без добра, а и добро без худа — чудо! Господь наш русский он добрый бог, всё терпит. Он видит: наш-то
брат не столь
зол, сколько глуп. Эх, сынок! Чтобы человека осудить, надо с год подумать. А мы, согрешив по-человечьи, судим друг друга по-звериному: сразу хап за горло и чтобы душа вон!
Глас потомства уже укоряет нас, что в век преславной, великой Екатерины могло возникнуть
зло сие; кровь
братий наших, еще дымящаяся, устремляет нас на истребление злодея.
Ольга Алексеевна. Да! да! Я — не люблю их! Не люблю Марью Львовну, — зачем она всех так строго судит? Не люблю РЮМИНа, — он все философствует и ничего не смеет, не может. И мужа твоего не люблю: он стал мягкий, как тесто, он боится тебя; разве это хорошо? А твой
брат… влюблен в эту резонерку, в эту
злую Марью Львовну…
Изида нашла и с помощью магических заклинаний оживила Озириса.] потерявшую брата-мужа, растерзанного
злым Сетом-Тифоном, и кажется, что от ее непонятной фигуры исходит черное сияние, облекая всё жутким мраком давно пережитого и воскресшего в эту ночь, чтобы пробудить мысль о близости человека к прошлому.
— Я,
брат, — говорил он, — вес жизни знаю — и сколько стоит человеку фунт добра и
зла! А тебе сразу счастье пришло, вот я тебя поставил на место и буду толкать до возможной высоты…
Княжна Анастасия была лет на восемь старше
братьев и воспитывалась, по некоторым обстоятельствам, против воли матери, в институте. Это была старая история; другая касающаяся ее история заключалась в том, что княжна шестнадцати лет, опять не по желанию матери, вышла замуж за лихой памяти старого графа Функендорфа, который сделал немало
зла семье Протозановых.
— Только ты смотри у меня, держись в струне, не сбренди! Я,
брат, ведь
зол! Я тебя — ежели что — в треисподней достану! Как только он тебя свидетелем вызовет, — сейчас ты его удиви!
— И у нас тоже не лучше,
брат! Что делать, приходится терпеть… Ух какой
злой ветер бывает!.. Тут,
брат, не заснешь… Я все на одной ножке прыгаю, чтобы согреться. А люди смотрят и говорят: «Посмотрите, какой веселенький воробушек!» Ах, только бы дождаться тепла… Да ты уж опять,
брат, спишь?
На душу Пётра поступок
брата лёг тенью, — в городе говорили об уходе Никиты в монастырь
зло, нелестно для Артамоновых.
Брат Аксиньи, который на прииске был известен под уменьшительным именем Гараськи, совсем не походил на свою красивую сестру. Его хилая и тщедушная фигура с вялыми движениями и каким-то серым лицом, рядом с сестрой, казалась просто жалкой; только в иззелена-серых глазах загорался иногда насмешливый,
злой огонек да широкие губы складывались в неопределенную, вызывающую улыбку. В моих глазах Гараська был просто бросовый парень, которому нечего и думать тянуться за настоящим мужиком.
Когда же он их увещевал к любви между
братии, тогда негодовали на него и не принимали ни его советов, ни советов старейшин и вельмож мудрых; чрез что повсюду правосудия в народе и обидимым обороны, а
злым исправления и наказания не доставляли, и начали судии грабить и продавать правосудие и суд».
— Для ча не выпить, когда добрый человек подносит, — подхватил хозяин. — От эвтого,
брат Антон,
зла не будет… пей за столом, говорят добрые люди, да не пей, мотри, только за углом…
— Эти-то, что из нашего
брата, да еще из немцев — хуже, — заметил старик, — особливо, как господа дадут им волю, да сами не живут в вотчине; бяда! Того и смотри, начудят такого, что ввек поминать станешь… не из тучки, сказывали нам старики наши, гром гремит: из навозной кучки!.. Скажи,
брат, на милость, за что ж управляющий-то ваш
зло возымел такое на землячка… Антоном звать, что ли?
Братья оканчивали часословец, а я повторял:"
зло, тло, мну, зду", и то не чисто, а с прибавкою таких слов, каких невозможно было не только в Киевском букваре, но и ни в какой тогдашней книге отыскать…
— Свидетелей этому нет. Бывает, что со
зла да по зависти про человека говорят — убил, отравил, ограбил, — не любят, когда нашему
брату удача приходит…
— Вот, — говорит, — бывают такие неразумные бабы из нашего
брата, что за пустое корят да хают детей своих самыми недобрыми словами, «анафема» скажут, или «провались ты», или «возьми тебя нечистый». Оно, кажется, — ничего, ан глядь — и во вред ребенку ложится такое
злое слово; долго ли накликать беду!
Афоня. Нет, дедушка, нет, не говори ты этого! Какой я божий человек! Я видал божьих людей: они добрые,
зла не помнят; их бранят, дразнят, а они смеются. А я, дедушка, сердцем крут: вот как
брат же; только
брат отходчив, а я нет; я, дедушка,
злой!
«Я буду жить с Лизою, как
брат с сестрою, — думал он, — не употреблю во
зло любви ее и буду всегда счастлив!» — Безрассудный молодой человек!
Иван (строго). Это дом моего
брата! А когда Яков умрёт — дом будет мой. Не перебивай меня глупостями. Итак, мне, я вижу, необходимо лично заняться благоустройством дома и судьбою детей. Когда я служил, я не замечал, как отвратительно они воспитаны тобой, теперь я имею время исправить это и сразу принимаюсь за дело. (Подумав.) Прежде всего, нужно в моей комнате забить окно на улицу и прорезать дверь в коридор. Затем, Любовь должна работать, — замуж она, конечно, не выйдет — кто возьмёт урода, да ещё
злого!
Сестрицу ж возьми и сам будь мне
брат, и меня в свое сердце прими, когда опять тоска,
злая немочь нападет на меня; только сам сделай так, чтоб мне стыда не было к тебе приходить и с тобой долгую ночь, как теперь, просидеть.
Булычов(идя рядом с ним). Ты давай мне самые
злые, самые дорогие лекарства: мне,
брат, обязательно выздороветь надо! Вылечишь — больницу построю, старшим будешь в ней, делай что хочешь…
— Одна баба,
брат, только
злей черта.
Он, видимо, все свое внимание сосредоточил на Половецком, и смотрел на него
злыми черными глазками, глубоко засевшими в своих орбитах. Узенькое, худое, нервное лицо чуть было тронуто жиденькой рыжеватой бобородкой и такими же усами. Контрастом на этом лице являлись толстые чувственные губы.
Брат Павлин подошел к нему, но встретил довольно сухой прием.
— Ираклий, голубчик, покайся… — умолял его
брат Павлин. — Ведь ты это так сделал, не от ума…
Злой дух напал на тебя…
Брат Павлин встал между ними и уговаривал
брата Ираклия добром отдать куклу. Тот тяжело дышал и смотрел на Половецкого
злыми глазами.
Яков Иваныч окликнул ее; было уже время начинать часы. Она умылась, надела белую косыночку и пошла в молельную к своему любимому
брату уже тихая, скромная. Когда она говорила с Матвеем или в трактире подавала мужикам чай, то это была тощая, остроглазая,
злая старуха, в молельной же лицо у нее было чистое, умиленное, сама она как-то вся молодела, манерно приседала и даже складывала сердечком губы.
Вот кабы ты, господин
Золя, поприсутствовал при этих разговорах — может быть, и понял бы, что самое наглое психологическое лганье, которое не снилось ни тебе, ни
братьям Гонкурам, ниже прокурорам и адвокатам (прокурорам — разумеется, французским, а адвокатам — всем вообще), должно стать в тупик перед этой психологической непроходимостью.
Благодари меня, о женский пол!
Я — Демосфен твой: за твою свободу
Я рад шуметь; я непомерно
золНа всю, на всю рогатую породу!
Кто власть им дал?.. Восстаньте, — час пришел!
Конец всему есть! Беззаботно, явно
Идите вслед за Марьей Николавной!
Понять меня, я знаю, вам легко,
Ведь в ваших жилах — кровь, не молоко,
И вы краснеть умеете уж кстати
От взоров и намеков нашей
братьи.
Даже
брат его,
злой и кляузный мужик Никита Лядов, стал советовать...
Зло кишит вокруг меня, пачкает землю, глотает моих
братьев во Христе и по родине, я же сижу, сложив руки, как после тяжкой работы; сижу, гляжу, молчу…
— Не можем, Патап Максимыч; совсем
злые люди нас обездолили; надо будет с годок в людях поработать, — отвечал Алексей. — Родители и меньшого
брата к ложкарям посылают; знатно режет ложки; всякую, какую хошь, и касатую, и тонкую, и бо́скую, и межеумок, и крестовую режет. К пальме даже приучен — вот как бы хозяин ему такой достался, чтобы пальму точить…
— Так-то,
брат; господ не на
зло, а на добро наводить надо.
Прощать — значит не мстить, не платить
злом за
зло, значит любить. Если человек верит в это, то дело не в том, что сделал
брат, а чтò должен я сделать. Если ты хочешь исправить ближнего в его ошибке, скажи ему кротко о том, что он худо сделал.
Заблуждение о том, что одни люди могут насилием устраивать жизнь других людей, тем особенно вредно, что люди, подпавшие этому заблуждению, перестают различать добро от
зла. Если можно для хорошего устройства забирать людей в солдаты и велеть им убивать
братьев, то нет уже ничего недолжного, всё можно.
— Смерть все покрывает, — сказал
брату Герасим Силыч. — На мертвых
зла не держат, а кто станет держать, того Господь накажет. Марко Данилыч теперь перед Божьим судом стоит, а не перед нашим земным, человеческим.