— О, помню, помню, царица Раиса! Дайте ручку поцеловать… Да, да… Когда-то, давно-давно, Виталий Прозоров не только декламировал вам чужие стихи, но и сам парил для вас. Ха-ха… Получается даже каламбур: парил и парил. Так-с… Вся жизнь состоит из таких каламбуров! Тогда, помните эту весеннюю лунную ночь… мы катались по озеру вдвоем… Как теперь вижу все: пахло сиренями, где-то
заливался соловей! вы были молоды, полны сил, и судеб повинуясь закону…
Многие, в том числе я сам, прихаживали в театр не за тем, чтобы слушать оперу, которую знали почти наизусть, а с намерением наблюдать публику в третьем акте «Аскольдовой могилы»; но недолго выдерживалась роль наблюдателя: Торопка обморачивал их мало-помалу своими шутками, сказками и песнями, а когда
заливался соловьем в известном «уж как веет ветерок», да переходил потом в плясовую «чарочка по столику похаживает» — обаяние совершалось вполне; все ему подчинялось, и в зрителях отражалось отчасти то, что происходило на сцене, где и горбатый Садко, озлобленный насмешками Торопки, против воли пускался плясать вместе с другими.
Неточные совпадения
Она остановилась как вкопанная.
Соловей все
заливался.
Находя во мне живое сочувствие, они с увлеченьем предавались удовольствию рассказывать мне: как сначала обтают горы, как побегут с них ручьи, как спустят пруд, разольется полая вода, пойдет вверх по полоям рыба, как начнут ловить ее вятелями и мордами; как прилетит летняя птица, запоют жаворонки, проснутся сурки и начнут свистать, сидя на задних лапках по своим сурчинам; как зазеленеют луга, оденется лес, кусты и
зальются, защелкают в них
соловьи…
На дворе за окнами стало тихо, — так тихо, что где-то в двух шагах, в темноте,
соловей вдруг
залился громкой, беззаботной трелью.
Но посреди этой глуши вдруг иногда запахнет отовсюду ландышем,
зальется где-то очень близко
соловей, чирикнут и перекликнутся уж бог знает какие птички, или шумно порхнет из-под куста тетерев…
По временам на островок, образуемый мельничной запрудой, налетал
соловей и грохотал и
заливался всю ночь.
Только
соловей уже не по-вечернему, отрывисто и нерешительно, а по-ночному, неторопливо, спокойно,
заливался на весь сад, и другой снизу от оврага, в первый раз нынешний вечер, издалека откликнулся ему.
Был чудный майский вечер, лист только что раз лопушился на березах, осинах, вязах, черемухах и дубах. Черемуховые кусты за вязом были в полном цвету и еще не осыпались.
Соловьи, один совсем близко и другие два или три внизу в кустах у реки, щелкали и
заливались. С реки слышалось далеко пенье возвращавшихся, верно с работы, рабочих; солнце зашло за лес и брызгало разбившимися лучами сквозь зелень. Вся сторона эта была светлозеленая, другая, с вязом, была темная. Жуки летали и хлопались и падали.
Ночь была во всем своем величии, и
соловей под самым окном громко щелкал и
заливался своею страстною песнью.
— Каково соловей-то наш
заливается? — отнесся к нему Юлий Карлыч.
В кустах по берегу поют
соловьи, в небе
заливаются жаворонки.
Вот «запулькал» он, «заклыкал» стеклянным колокольчиком, раскатился мелкой серебряной «дробью», «запленкал», завел «юлиную стукотню», громко защелкал и,
залившись «дудочкой», смолк [Всех колен соловьиного пения до двенадцати, а у курских
соловьев еще больше.
— Посмотрю на тебя я, Дунюшка, какая ты стала неразговорчивая, — так начала Аграфена Петровна. — А давно ль, кажется, как жили мы здесь у тетушки, с утра до́ ночи ты
соловьем заливалась… Скажи по душе, по правде скажи мне по истинной, отчего такая перемена сталась с тобой? Отчего, моя милая, на слова ты скупа стала?
Певец замолчал. Что свершится, о том
Ясней намекнуть он не смеет,
Поют
соловьи,
заливаясь, кругом,
Шиповник пахучий алеет...
Не чует погибели близкой Канут,
Он едет к беде неминучей,
Кругом
соловьи,
заливаясь, поют,
Шиповник алеет пахучий…
С Дуней на руках в другую горницу перешел Марко Данилыч. Окна раскрыты, яркое майское солнце горит в поднебесье, отрадное тепло по земле разливая;
заливаются в лазурной высоте жаворонки, а в тенистом саду поет
соловей — все глядит весело, празднично… Девочка радостно хохочет, подпрыгивая на отцовских руках и взмахивая пухленькими ручками.
Первый силач, первый красавец изо всех деревень якимовских, давно уж Гриша Моргун в чужой приход стал к обедням ходить, давно на поле Ореховом, на косовице Рязановой, чуть не под самыми окнами Семена Парамоныча, удалой молодец звонко песни поет, голосистым
соловьем заливается…
Соловьи заливаются, а он отвечает им звуками рояля, и слезы, сладкие слезы ручьями текут из очей его.
Маленький человечек в темноте среди улицы
заливался, как
соловей, куплет за куплетом и песня за песней.
Там, между улицами, паслись стада, блистали подчас ряды косцов, мелькали жницы в волнах жатвы, кричали перепел и коростель,
соловей заливался в пламенных песнях и стон зарезанного умирал, неуслышанный.
Там
заливались на все голоса
соловьи и другие птицы.
Дворовый человек (Резинкину). Что-с шарманка? Трын-трава!.. Прогоните их… Я вам доложу, Александр Парфеныч, какой лихой табор цыган прикатил сюда… здесь внизу и остановились. Просто — браво! А Наташа у них, я вам доложу — мое почтение… деликатес! Ни одной горничной такой смазливой в городе нет. Как заноет да
зальется, что твой
соловей в собранском трактире! Так жилки все и трясутся.
Подзакусили они, подзаправились. Спать не хочется —
соловей над гимнастикой со двора так и
заливается, прохлада из сеней волной прет. Порылись они в кисетах-карманах, самое время закурить — ан табаку ни крошки…
— А потому, красава, что башка у тебя дырява. Соображения в тебе нет. Гармонь в воде набрякла, — я ее завсегда для сухости в голенище ношу. Сунь-ка ее в свой сапог, да поглубже заткни, да на лунный камень поставь. Она и отойдет,
соловьем на губах
зальется. А играть я тебя в два счета обучу, как инструмент-от подсохнет.