Неточные совпадения
— И завтра родится сын, мой сын, и он по
закону — Каренин, он не наследник ни моего имени, ни моего состояния, и как бы мы счастливы ни были в
семье, и сколько бы у нас ни было детей, между мною и ими нет связи.
Ее слова были
законом в
семье, а к неожиданным поступкам Самгина все привыкли; он часто удивлял своеобразием своих действий, но и в
семье и среди знакомых пользовался репутацией счастливого человека, которому все легко удается.
Но предприимчивую злобу
Он крепко в сердце затаил.
«В бессильной горести, ко гробу
Теперь он мысли устремил.
Он зла Мазепе не желает;
Всему виновна дочь одна.
Но он и дочери прощает:
Пусть богу даст ответ она,
Покрыв
семью свою позором,
Забыв и небо, и
закон...
Каждые три года он ездил в веселой компании в губернский город, наблюдая, чтоб было налицо требуемое
законом число голосов (кажется, не меньше
семи; в противном случае уезд объявлялся несамостоятельным и присоединялся к соседнему уезду), и члены компании, поделив между собою должностные места, возвращались домой княжить и володеть.
Семья есть необходимый социальный институт и подчинена тем же
законам, что и государство, хозяйство и прочее.
— Жалости подобно! Оно хоть и по
закону, да не по совести! Посадят человека в заключение, отнимут его от
семьи, от детей малых, и вместо того, чтобы работать ему, да, может, работой на ноги подняться, годами держат его зря за решеткой. Сидел вот молодой человек — только что женился, а на другой день посадили. А дело-то с подвохом было: усадил его богач-кредитор только для того, чтобы жену отбить. Запутал, запутал должника, а жену при себе содержать стал…
И говорили это тоже люди «простодушной веры» в бога и в его
законы. Никогда ни у матери, ни у всей
семьи нашей не возникало и тени таких сомнений.
Внутри новозаветного откровения нет
закона, нет государства, нет
семьи, нет никакого принудительного порядка, есть только благодать, любовь, свобода.
Но эта статья существует только как прикрышка от
закона, запрещающего блуд и прелюбодеяние, так как каторжная или поселка, живущая у поселенца, не батрачка прежде всего, а сожительница его, незаконная жена с ведома и согласия администрации; в казенных ведомостях и приказах жизнь ее под одною крышей с поселенцем отмечается как «совместное устройство хозяйства» или «совместное домообзаводство», [Например, приказ: «Согласно ходатайства г. начальника Александровского округа, изложенного в рапорте от 5 января, за № 75, ссыльнокаторжная Александровской тюрьмы Акулина Кузнецова переводится в Тымовский округ для совместного домообзаводства с поселенцем Алексеем Шараповым» (1889 г., № 25).] он и она вместе называются «свободною
семьей».
— Да это
закон, а вы-то, вы-то сами что предоставили женщине? Чтό у вас женщина в
семье? Мать, стряпуха, нянька ваших плаксивых ребят, и только.
Надобно сказать, что при всей деликатности, доходившей до того, что из всей
семьи никто никогда не видал князя в халате, он умел в то же время поставить себя в такое положение, что каждое его слово, каждый взгляд был
законом.
«Неразумно, — говорит человек общественный, — жертвовать благом своим, своей
семьи, своего отечества для исполнения требований какого-то высшего
закона, требующего от меня отречения от самых естественных и добрых чувств любви к себе, к своей
семье, к родине, к отечеству, и, главное, опасно отвергать обеспечение жизни, даваемое государственным устройством».
Патриархальные религии обоготворяли
семьи, роды, народы; государственные религии обоготворяли царей и государства. Даже и теперь большая часть малообразованных людей, как наши крестьяне, называющие царя земным богом, подчиняются
законам общественным не по разумному сознанию их необходимости, не потому, что они имеют понятие об идее государства, а по религиозному чувству.
Стоит человеку понять свою жизнь так, как учит понимать ее христианство, т. е. понять то, что жизнь его принадлежит не ему, его личности, не
семье или государству, а тому, кто послал его в жизнь, понять то, что исполнять он должен поэтому не
закон своей личности,
семьи или государства, а ничем не ограниченный
закон того, от кого он исшел, чтобы не только почувствовать себя совершенно свободным от всякой человеческой власти, но даже перестать видеть эту власть, как нечто могущее стеснять кого-либо.
Не может человек нашего времени, исповедуй он или не исповедуй божественности Христа, не знать, что участвовать в качестве ли царя, министра, губернатора, или урядника в том, чтобы продать у бедной
семьи последнюю корову на подати для того, чтобы отдать эти деньги на пушки или на жалованье и пансионы роскошествующим, праздным и вредным чиновникам; или участвовать в том, чтобы посадить в тюрьму кормильца
семьи за то, что мы сами развратили его, и пустить
семью его по миру; или участвовать в грабежах и убийствах войн; или во внушении вместо Христова
закона диких идолопоклоннических суеверий; или загнать забежавшую на свою землю корову человека, у которого нет земли; или с человека, работающего на фабрике, вычесть за нечаянно испорченный предмет; или содрать вдвое за предмет с бедного только потому, что он в крайней нужде; не может не знать ни один человек нашего времени, что все эти дела — скверные, постыдные и что делать их не надо.
— Вот только нам с этим укционом развязаться, — говорил Гордей Евстратыч в своей
семье, — а там мы по-свойски расправимся с этими негодницами… На все
закон есть, и каждый человек должен
закону покориться: теперь я банкрут — ну, меня с укциону пустят; ты вышла замуж — тебя к мужу приведут. Потому везде
закон, и супротив
закону ничего не поделаешь… Разве это порядок от законных мужей бегать? Не-ет, мы их добудем и по-свойски разделаемся…
Чугунов. Да на кляузы разве ум нужен? Будь ты хоть
семи пядей во лбу, да коли
законов не знаешь…
И вот для женщины только два выхода: один — сделать из себя урода, уничтожить или уничтожать в себе по мере надобности способность быть женщиной, т. е. матерью, для того чтобы мужчина мог спокойно и постоянно наслаждаться; или другой выход, даже не выход, а простое, грубое, прямое нарушение
законов природы, который совершается во всех так называемых честных
семьях.
Понял народ, что
закон жизни не в том, чтобы возвысить одного из
семьи и, питая его волею своей, — его разумом жить, но в том истинный
закон, чтобы всем подняться к высоте, каждому своими глазами осмотреть пути жизни, — день сознания народом необходимости равенства людей и был днём рождества Христова!
—
Закон требует порядка, ваше превосходительство… Обозначено было мне пятьдесят лозанов, а дадено всего сорок
семь. Сам считал. Прикажите доложить…
Вы превосходно знаете
законы, очень честны и справедливы, уважаете брак и семейные основы, а из всего этого вышло то, что за всю свою жизнь вы не сделали ни одного доброго дела, все вас ненавидят, со всеми вы в ссоре и за эти
семь лет, пока женаты, вы и
семи месяцев не прожили с женой.
— Да-с — так ей и позволить, ха-ха-ха, выдумали ловко! Ха-ха-ха, как же — позволю! Нет, ведь я не француз какой-нибудь! Ведь я родился и вырос в благочестивой русской дворянской
семье, нет-с, ведь я знаю
закон и приличие! О, если бы моя матушка была жива, да она из своих рук ее на стол бы положила. Я знаю ее проделки.
Марья Гавриловна приезжала на похороны и в тот же день, как зарыли ее мужа, уехала в Самару, а оттуда по скорости в Казань к своим родным. Лохматов не оставил никакого духовного завещанья; Марье Гавриловне по
закону из ее же добра приходилось получить только одну четвертую долю, остальное поступало в
семью Трифона Лохматова. Но Трифон, зная, какими путями досталось богатство его сыну, отступился от нежданного наследства, и таким образом Марье Гавриловне возвратился весь ее капитал.
Будь это во Франции, или в Англии, это было бы иное дело: там замужняя женщина вся твоя; она принадлежит мужу с телом, с душой и, что всего важнее, с состоянием, а наши
законы, ты знаешь, тянут в этом случае на бабью сторону: у нас что твое, то ее, потому что ты, как муж, обязан содержать
семью, а что ее, то не твое, не хочет делиться, так и не поделится, и ничего с нее не возьмешь.
Ибо в Царстве Божьем и в совершенной божественной жизни нет ни государства, ни хозяйства, ни
семьи, ни науки, нет никакого быта, стоящего под знаком
закона.
Вот почему брак и
семья, основанные не на любви и не на свободе, должны быть признаны институтами социально-правового и экономического характера, определяемыми
законами социальной обыденности, и принципиально отличаемы от таинства брака, решительно должны быть признаны не священными и не мистическими по своему смыслу.
Семья связана с социальной обыденностью и подчинена ее
законам.
Розанов, которого нужно признать величайшим критиком христианского лицемерия в отношении к полу, верно говорит, что в христианском мире, т. е. в мире христианской социальной обыденности, охраняется не брак, не
семья, не содержание, не реальность, а форма, обряд бракосочетания,
закон.
Лекция длилась с полчаса. Потом отец Василий, прервав чтение, живо заинтересовался своей маленькой аудиторией. Он расспрашивал каждого из нас о
семье, о частной жизни. Чем-то теплым, родственным и товарищеским повеяло от него. Услышав, что моя соседка справа, Ольга, была вместе со мною в институте, он захотел узнать, как нас там учили по
Закону Божьему. Покойного отца Александры Орловой, известного литератора, он, оказывается, знал раньше. Знал и родителей Денисова в Казани.
Религиозно
семья вся в Ветхом Завете, в
законе, изобличающем грех.
Впрочем и без предыдущих пояснительных строк самая фамилия владельца «заимки» делала ясным для читателя, что место действия этого правдивого повествования — та далекая страна золота и «классического Макара», где выброшенные за борт государственного корабля, именуемого центральной Россией, нашли себе приют разные нарушители
закона, лихие люди, бродяги, нашли и осели, обзавелись
семьей, наплодили детей, от которых пошло дальнейшее потомство, и образовали, таким образом, целые роды, носящие фамилии Толстых, Гладких, Беспрозванных, Неизвестных и тому подобных, родословное дерево которых, несомненно, то самое, из которых сделана «русская» скамья подсудимых.
И все-таки
семья, как и всякий
закон, имеет то же религиозное оправдание и смысл, что и государство.
Срок этот истекал в конце января, так как, в силу бельгийских
законов, одиночное заключение как наказание более строгое дает скидку
семи дней в месяц против обыкновенного тюремного заключения.
Самая физиономия владельца заимки указывает, что место действия этого рассказа — та далекая страна золота и классического Макара, где выброшенные за борт государственного корабля, именуемого центральной Россией, нашли себе приют разные нарушители
закона, лихие люди, бродяги, — нашли и осели, обзавелись
семьей, наплодили детей, от которых пошло дальнейшее потомство, и образовались таким образом целые роды, носящие фамилии Беспрозванных, Неизвестных и тому подобные, родословное дерево которых, несомненно, то самое, из которого сделана «русская» скамья подсудимых, — словом, Сибирь.
Они по своим
законам должны отдавать их чужим, большей частью совсем чужим, сначала иностранцам, а потом казенным воспитателям, так что от
семьи имеют только горе — детей, которые смолоду становятся так же несчастны, как родители, и которые по отношению к родителям имеют, одно чувство — желание их смерти для того, чтобы наследовать им.
Всё меня окружающее: спокойствие, безопасность моя и
семьи, моя собственность, всё построено было на
законе, отвергнутом Христом, на
законе: зуб за зуб.
Прошло
семь лет после 12-го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои бepeгà. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что
законы, определяющие их движение, неизвестны нам) продолжали свое действие.