Неточные совпадения
"Сижу я, — пишет он, — в унылом моем уединении и всеминутно о том
мыслю, какие
законы к употреблению наиболее благопотребны суть.
В сей
мысли еще более меня утверждает то, что город Глупов по самой природе своей есть, так сказать, область второзакония, для которой нет даже надобности в
законах отяготительных и многосмысленных.
Ни разу не пришло ему на
мысль: а что, кабы сим благополучным людям да кровь пустить? напротив того, наблюдая из окон дома Распоповой, как обыватели бродят, переваливаясь, по улицам, он даже задавал себе вопрос: не потому ли люди сии и благополучны, что никакого сорта
законы не тревожат их?
Он не мог согласиться с этим, потому что и не видел выражения этих
мыслей в народе, в среде которого он жил, и не находил этих
мыслей в себе (а он не мог себя ничем другим считать, как одним из людей, составляющих русский народ), а главное потому, что он вместе с народом не знал, не мог знать того, в чем состоит общее благо, но твердо знал, что достижение этого общего блага возможно только при строгом исполнении того
закона добра, который открыт каждому человеку, и потому не мог желать войны и проповедывать для каких бы то ни было общих целей.
Точно ли так велика пропасть, отделяющая ее от сестры ее, недосягаемо огражденной стенами аристократического дома с благовонными чугунными лестницами, сияющей медью, красным деревом и коврами, зевающей за недочитанной книгой в ожидании остроумно-светского визита, где ей предстанет поле блеснуть умом и высказать вытверженные
мысли,
мысли, занимающие по
законам моды на целую неделю город,
мысли не о том, что делается в ее доме и в ее поместьях, запутанных и расстроенных благодаря незнанью хозяйственного дела, а о том, какой политический переворот готовится во Франции, какое направление принял модный католицизм.
Зачем ему эти поля, мужики и вообще все то, что возбуждает бесконечные, бесплодные думы, в которых так легко исчезает сознание внутренней свободы и права жить по своим
законам, теряется ощущение своей самости, оригинальности и думаешь как бы тенями чужих
мыслей?
Но предприимчивую злобу
Он крепко в сердце затаил.
«В бессильной горести, ко гробу
Теперь он
мысли устремил.
Он зла Мазепе не желает;
Всему виновна дочь одна.
Но он и дочери прощает:
Пусть богу даст ответ она,
Покрыв семью свою позором,
Забыв и небо, и
закон...
Одни люди в большинстве случаев пользуются своими
мыслями, как умственной игрой, обращаются с своим разумом, как с маховым колесом, с которого снят передаточный ремень, а в поступках своих подчиняются чужим
мыслям — обычаю, преданию,
закону; другие же, считая свои
мысли главными двигателями всей своей деятельности, почти всегда прислушиваются к требованиям своего разума и подчиняются ему, только изредка, и то после критической оценки, следуя тому, что решено другими.
— Я не выставляю подсудимого каким-то идеальным человеком, — говорил Веревкин. — Нет, это самый обыкновенный смертный, не чуждый общих слабостей… Но он попал в скверную историю, которая походила на игру кошки с мышкой. Будь на месте Колпаковой другая женщина, тогда Бахарев не сидел бы на скамье подсудимых! Вот главная
мысль, которая должна лечь в основание вердикта присяжных.
Закон карает злую волю и бесповоротную испорченность, а здесь мы имеем дело с несчастным случаем, от которого никто не застрахован.
Критика Канта разрывает с такого рода объективизмом и видит истину в соответствии разума с самим собой, она определяется отношением к
законам разума и согласованием
мыслей между собой.
Значительно вернее
мыслит Кьеркегор, что Бог остается инкогнито в мире, а князь мира сего — по своим
законам,
законам мира, а не по
законам Божиим.
Это открытие очень преувеличили и признали почти
законом, что в своей
мысли и своем творчестве человек всегда скрывает себя и что нужно думать о нем обратное тому, что он сам о себе говорит.
Эсхатология противоречива, и эсхатологическая
мысль выходит из сферы, в которой царит
закон тождества.
Мысль моя протекала не как отвлечение от конкретного и не подчинялась
законам дискурсии.
В данном мире и в отношении к данному миру можно
мыслить лишь по
законам логики, лишь в согласии с
законом тождества.
Мы
мыслим по
законам логики потому, что живем в данных формах бытия.
А в комнатах у нас неугомонно свистали канарейки, и мой хозяин-доктор ходил из угла в угол и, перелистывая на ходу
законы,
мыслил вслух...
Но христианский
закон, одержав победу над мучительством, покорил самих мучителей и ныне остается во свидетельство неложное, что гонение на
мысли и мнения не токмо не в силах оные истребить, но укореняет их и распространяет.
Тот же критик решил (очень энергически), что в драме «Не так живи, как хочется» Островский проповедует, будто «полная покорность воле старших, слепая вера в справедливость исстари предписанного
закона и совершенное отречение от человеческой свободы, от всякого притязания на право заявить свои человеческие чувства гораздо лучше, чем самая
мысль, чувство и свободная воля человека».
Дурил бы, презирая все человеческие права и не признавая других
законов, кроме своего произвола, а подчас удивлял бы своим великодушием, основанным опять-таки на той
мысли, что «вот, дескать, смотрите: у вас прав никаких нет, а на всем моя полная воля: могу казнить, могу и миловать»!..
— Что! что! Этих
мыслей мы не понимаем? — закричал Бычков, давно уже оравший во всю глотку. — Это
мысль наша родная; мы с ней родились; ее сосали в материнском молоке. У нас правда по
закону свята, принесли ту правду наши деды через три реки на нашу землю. Еще Гагстгаузен это видел в нашем народе. Вы думаете там, в Польше, что он нам образец?.. Он нам тьфу! — Бычков плюнул и добавил: — вот что это он нам теперь значит.
Опять
мысль, и опять откровение! В самом деле, ведь оникак будто о том больше хлопочут, чтоб было что-то на бумажке написано? Их интригует не столько факт, сколько то, что вот в такой-то книжке об этом так-то сказано! Спрашивается: необходимо ли это, или же представляется достаточным просто, без всяких
законов, признать совершившийся факт, да и дело с концом?
Недаром же так давно идут толки о децентрализации, смешиваемой с сатрапством, и о расширении власти, смешиваемом с разнузданностью. Плоды этих толков, до сих пор, впрочем, остававшихся под спудом, уже достаточно выяснились. «Эти толки недаром! в них-то и скрывается настоящая интимная
мысль!» — рассуждает провинция и, не откладывая дела в долгий ящик, начинает приводить в исполнение не
закон и даже не циркуляр, а простые газетные толки, не предвидя впереди никакой ответственности…
В этой странной грусти нет даже и намека на
мысль о неизбежной смерти всего живущего. Такого порядка
мысли еще далеки от юнкера. Они придут гораздо позже, вместе с внезапным ужасающим открытием того, что «ведь и я, я сам, я, милый, добрый Александров, непременно должен буду когда-нибудь умереть, подчиняясь общему
закону».
Вот вам тема — сопка с деревом,
А вы все о конституции…
Мы стояли перед Зверевым
В ожидании экзекуции…
Ишь какими стали ярыми
Света суд,
законы правые!
А вот я вам циркулярами
Поселю в вас
мысли здравые.
Есть вам тема — сопка с деревом:
Ни гугу про конституцию!..
Мы стояли перед Зверевым
В ожидании экзекуции…
Пробовал он как-нибудь спрятаться за непререкаемость
законов высшего произволения и, по обыкновению, делал из этой темы целый клубок, который бесконечно разматывал, припутывая сюда и притчу о волосе, с человеческой головы не падающем, и легенду о здании, на песце строимом; но в ту самую минуту, когда праздные
мысли беспрепятственно скатывались одна за другой в какую-то загадочную бездну, когда бесконечное разматывание клубка уж казалось вполне обеспеченным, — вдруг, словно из-за угла, врывалось одно слово и сразу обрывало нитку.
Он немедленно объяснил мне, что плач и рыдания означают
мысль о потере Иерусалима и что
закон предписывает при этой
мысли как можно сильнее рыдать и бить себя в грудь.
Мы все знаем и не можем не знать, если бы даже мы никогда и не слыхали и не читали ясно выраженной этой
мысли и никогда сами не выражали ее, мы, всосав это носящееся в христианском воздухе сознание, — все, всем сердцем знаем и не можем не знать ту основную истину христианского учения, ту, что мы все сыны одного отца, все, где бы мы ни жили и на каком бы языке ни говорили, — все братья и подлежим только одному
закону любви, общим отцом нашим вложенному в наши сердца.
Закон этот состоит в том, что большинство людей
мыслят не для того, чтобы познать истину, а для того, чтобы уверить себя, что они находятся в истине, чтобы уверить себя в том, что та жизнь, которую они ведут и которая им приятна и привычна, и есть та самая, которая сходится с истиной.
И всегда так будет, мил-друг: в
мыслях другого-то, может, и подержу, а с собой — не положу, если ты мне
закон не по церкви да по хозяйству, а — по душе!
Но чтобы здесь выигрывать решиться,
Вам надо кинуть всё: родных, друзей и честь,
Вам надо испытать, ощупать беспристрастно
Свои способности и душу: по частям
Их разобрать; привыкнуть ясно
Читать на лицах чуть знакомых вам
Все побужденья,
мысли; — годы
Употребить на упражненье рук,
Всё презирать:
закон людей,
закон природы.
То неопытный, пылкий ум его, возносясь всё выше и выше, в сферу отвлечения, открывал, как казалось ему,
законы бытия, и он с гордым наслаждением останавливался на этих
мыслях.
Я засмеялся. Тит был мнителен и боялся мертвецов. Я «по младости» не имел еще настоящего понятия о смерти… Я знал, что это
закон природы, но внутренно, по чувству считал себя еще бессмертным. Кроме того, мой «трезвый образ
мыслей» ставил меня выше суеверного страха. Я быстро бросил окурок папиросы, зажег свечку и стал одеваться.
Это — бесконечное разнообразие форм, явлений и
законов и множество ими обусловленных своих и чужих
мыслей.
Так, Годунов оставил
мысль об учреждении университета с иностранными учителями только потому, что, как говорит Карамзин (том XI, стр. 53), «духовенство представило ему, что Россия благоденствует в мире единством
закона и языка; что разность языков может произвести и разность в
мыслях, опасную для церкви».
Кроме
мысли об общих
законах исторического развития, в естественной законности петровской реформы нас может убедить еще одно соображение, относящееся к лицу самого Петра.
Погибель субъекта исходит здесь не от нравственного
закона, а от случая, который, однако, находит себе объяснение и оправдание в примиряющей
мысли, что смерть — всеобщая необходимость.
Очень легко показать неприложимость к возвышенному определения «возвышенное есть перевес идеи над образом», после того как сам Фишер, его принимающий, сделал это, объяснив, что от перевеса идеи над образом (выражая ту же
мысль обыкновенным языком: от превозможения силы, проявляющейся в предмете, над всеми стесняющими ее силами, или, в природе органической, над
законами организма, ее проявляющего) происходит безобразное или неопределенное («безобразное» сказал бы я, если бы не боялся впасть в игру слов, сопоставляя безобразное и безобразное).
Мне говорили также про тебя,
Что ты не уважаешь ни
законов,
Ни церкви, ни святыни; но я знаю,
Твои ошибочно толкуют
мысли.
Не правда ли, со временем, когда
Увидишь ты, что я тебя достойна,
Ты все мне скажешь?
Вечно вкруг текут созвездья,
Вечно светом мрак сменен:
Нарушенье и возмездье
Есть движения
закон.
Чрез всемирное явленье
Бог проводит
мысль одну
И, как символ возрожденья,
За зимой ведет весну!
— Очень счастлив. Но ежели за мои тогдашние затеи мне суждено ответствовать по всей строгости
законов, то могу ли я, по крайней мере, надеяться, что настоящая перемена в моем образе
мыслей будет принята во внимание?
— Для чего же так: неужели в старые годы жениться лучше, чем в молодые? А по-моему, что лучше как в молодой век жениться да взять жену по
мыслям и по сердцу? В этом божий
закон, да и любовь сладка к поре да вовремя, а что же в том радости, чтобы старым телом молодой век задавить? Злей этого обыка для жизни быть не может.
Наука не только сознала свою самозаконность, но себя сознала
законом мира; переводя его в
мысль, она отреклась от него как от сущего, улетучила его своим отрицанием, против дыхания которого ничто фактическое не состоятельно.
В науке истина, облеченная не в вещественное тело, а в логический организм, живая архитектоникой диалектического развития, а не эпопеей временного бытия; в ней
закон —
мысль исторгнутая, спасенная от бурь существования, от возмущений внешних и случайных; в ней раздается симфония сфер небесных, и каждый звук ее имеет в себе вечность, потому что в нем была необходимость, потому что случайный стон временного не достигает так высоко.
Павел только через неделю, и то опять слегка, рассказал сестре о встрече с своею московскою красавицей; но Лизавета Васильевна догадалась, что брат ее влюблен не на шутку, и очень этому обрадовалась; в голове ее, в силу известного
закона, что все сестры очень любят женить своих братьев, тотчас образовалась
мысль о женитьбе Павла на Кураевой; она сказала ему о том, и герой мой, хотя видел в этом странность и несбыточность, но не отказывался.
Мыслей своих законники эти, видя непрочность
закона, скрывать не умеют и бесстыдно выдают тайное своё.
Видят они этот упрямо спрашивающий взгляд; видят — ходит народ по земле тих и нем, — и уже чувствуют незримые лучи
мысли его, понимают, что тайный огонь безмолвных дум превращает в пепел
законы их и что возможен — возможен! — иной
закон!
Верно он говорит: чужда мне была книга в то время. Привыкший к церковному писанию, светскую
мысль понимал я с великим трудом, — живое слово давало мне больше, чем печатное. Те же
мысли, которые я понимал из книг, — ложились поверх души и быстро исчезали, таяли в огне её. Не отвечали они на главный мой вопрос: каким
законам подчиняется бог, чего ради, создав по образу и подобию своему, унижает меня вопреки воле моей, коя есть его же воля?
Но потом стёрлось это единое лицо многих из памяти моей, и только долгое время спустя понял я, что именно сосредоточенная на одной
мысли воля народа возбуждает в хранителях
закона заботы о нём и страх пред ним.
Пусть ещё не народилась эта
мысль и неуловима она, но уже оплодотворён дух сомнением в незыблемости враждебного
закона — вот откуда тревога законников!