Неточные совпадения
Что? Что такое страшное
я видел
во сне? Да, да. Мужик — обкладчик, кажется, маленький, грязный, со взъерошенною бородой, что-то делал нагнувшись и вдруг
заговорил по-французски какие-то странные слова. Да, больше ничего не было
во сне, ― cказал он себе. ― Но отчего же это было так ужасно?» Он живо вспомнил опять мужика и те непонятные французские слова, которые призносил этот мужик, и ужас пробежал холодом по его спине.
Но… так как мы уже теперь
заговорили ясно (а это отлично, что
заговорили, наконец, ясно,
я рад!) — то уж
я тебе прямо теперь признаюсь, что давно это в них замечал, эту мысль,
во все это время, разумеется, в чуть-чутошном только виде, в ползучем, но зачем же хоть и в ползучем!
— Катерина Сергеевна, —
заговорил он с какою-то застенчивою развязностью, — с тех пор как
я имею счастье жить в одном доме с вами,
я обо многом с вами беседовал, а между тем есть один очень важный для
меня… вопрос, до которого
я еще не касался. Вы заметили вчера, что
меня здесь переделали, — прибавил он, и ловя и избегая вопросительно устремленный на него взор Кати. — Действительно,
я во многом изменился, и это вы знаете лучше всякого другого, — вы, которой
я, в сущности, и обязан этою переменой.
—
Во мне простое чувство справедливости
заговорило, а вовсе не родственное, — возразил запальчиво Аркадий. — Но так как ты этого чувства не понимаешь, у тебя нет этого ощущения, то ты и не можешь судить о нем.
— Что это такое? — говорил он, ворочаясь
во все стороны. — Ведь это мученье! На смех, что ли,
я дался ей? На другого ни на кого не смотрит так: не смеет.
Я посмирнее, так вот она…
Я заговорю с ней! — решил он, — и выскажу лучше сам словами то, что она так и тянет у
меня из души глазами.
— Вообрази,
я был у тебя, — быстро
заговорил он, — искал тебя, спрашивал тебя — ты
мне нужен теперь один только
во всей вселенной!
Я так и вздрогнул. Во-первых, он Версилова обозначил моим отцом, чего бы он себе никогда со
мной не позволил, а во-вторых,
заговорил о Версилове, чего никогда не случалось.
— Об этой идее
я, конечно, слышал, и знаю все; но
я никогда не говорил с князем об этой идее.
Я знаю только, что эта идея родилась в уме старого князя Сокольского, который и теперь болен; но
я никогда ничего не говорил и в том не участвовал. Объявляя вам об этом единственно для объяснения, позволю вас спросить, во-первых: для чего вы-то со
мной об этом
заговорили? А во-вторых, неужели князь с вами о таких вещах говорит?
Замечу, между прочим, что в том, что он
заговорил со
мной про французскую революцию,
я увидел какую-то еще прежнюю хитрость его,
меня очень забавлявшую: он все еще продолжал считать
меня за какого-то революционера и
во все разы, как
меня встречал, находил необходимым
заговорить о чем-нибудь в этом роде.
— Вот
я и приехал… хочу увидать Надю… —
заговорил Бахарев, опуская седую голову. — Вся душенька
во мне изболелась, Илья Гаврилыч. Боялся один-то ехать — стар стал, того гляди кондрашка дорогой схватит. Ну, а как ты думаешь насчет того, о чем писал?
Когда
я приехал и в баталион поступил,
заговорили во всем городишке, что вскоре пожалует к нам, из столицы, вторая дочь подполковника, раскрасавица из красавиц, а теперь только что-де вышла из аристократического столичного одного института.
Вся губерния взволновалась и
заговорила об этом происшествии, и
я только тогда окончательно понял выражение Ольгина лица
во время рассказа Радилова.
— Если вы считаете
меня порядочным человеком, вы позволите
мне бывать у вас, чтобы тогда, когда вы достаточно уверитесь
во мне,
я мог опять спросить вас о Кирсановых. Или, лучше, вы сами
заговорите о них, когда вам покажется, что вы можете исполнить эту мою просьбу, которую
я сделаю теперь, и не буду возобновлять. Вы позволяете?
— Друг, тебя научили этому, во-первых, ваши старые бабы-начетчицы, —
заговорил поп Макар, — а во-вторых, други,
мне некогда.
— Позвольте же и
мне, милостивый государь, с своей стороны вам заметить, — раздражительно вдруг
заговорил Иван Федорович, потерявший последнее терпение, — что жена моя здесь у князя Льва Николаевича, нашего общего друга и соседа, и что
во всяком случае не вам, молодой человек, судить о поступках Лизаветы Прокофьевны, равно как выражаться вслух и в глаза о том, что написано на моем лице.
— Вот и
я! — дружески и весело
заговорил князь, — только несколько часов как воротился. Все это время вы не выходили из моего ума (он нежно поцеловал ее руку), — и сколько, сколько
я передумал о вас! Сколько выдумал вам сказать, передать… Ну, да мы наговоримся! Во-первых, мой ветрогон, которого,
я вижу, еще здесь нет…
— А
я так рад был видеть тебя, —
заговорил генерал после длинной паузы. — Кроме того,
я надеялся кое-что разузнать от тебя о том деле, по которому приехал сюда, то есть
я не хочу
во имя нашей дружбы сделать из тебя шпиона, а просто… ну, одним словом, будем вместе работать.
Я взялся за дело и должен выполнить его добросовестно. Если хочешь,
я продался Лаптеву, как рабочий, но не продавал ему своих убеждений.
Когда она вошла, еще вовсю
во мне гудел логический маховик, и
я по инерции
заговорил о только что установленной
мною формуле, куда входили и мы все, и машины, и танец.
Только что начну
я рассказывать и доказывать"от принципа", что человеческая деятельность, вне сферы народа, беспредметна и бессмысленна, как вдруг
во всем моем существе"шкура"
заговорит.
Самолюбие
во мне заговорило.
— Послушайте! — вдруг
заговорила она, робко оглядываясь
во все стороны, — не уезжайте, ради бога, не уезжайте!
я вам скажу тайну… Здесь нас увидит папенька из окошек: пойдемте к нам в сад, в беседку… она выходит в поле,
я вас проведу.
И, однако, все эти грубости и неопределенности, всё это было ничто в сравнении с главною его заботой. Эта забота мучила его чрезвычайно, неотступно; от нее он худел и падал духом. Это было нечто такое, чего он уже более всего стыдился и о чем никак не хотел
заговорить даже со
мной; напротив, при случае лгал и вилял предо
мной, как маленький мальчик; а между тем сам же посылал за
мною ежедневно, двух часов без
меня пробыть не мог, нуждаясь
во мне, как в воде или в воздухе.
Директор вздумал было
меня посечь, но
во мне заговорил гонор…
— Балалайкин! — сказал
я, — ничего не видя, вы уже
заговариваете о суде! Извините
меня, но это чисто адвокатская манера. Во-первых, дело может обойтись и без суда, а во-вторых, если б даже и возникло впоследствии какое-нибудь недоразумение, то можно собственно на этот случай выговорить… ну, например, пятьсот рублей.
—
Мне не вражью саблю
заговаривать, а свою.
Я буду биться на поле, так надо
мне во что бы ни стало супротивника убить, слышишь?
— Это бывает, — сладостным и грустным голосом
заговорил Преполовенский, — у
меня был один знакомый, так тот иголок боялся, все боялся, что его уколют и иголка уйдет
во внутренности. И ужасно боялся, представьте, как увидит иголку…
— Евгенья Петровна! —
заговорил он тихо и жалобно. — Ну, пожалей же
меня! Полюби! Как нищий, прошу, —
во всём поверю тебе, всё буду делать, как велишь! Скажи
мне: отдай всё мужикам, — отдам
я!
Я сдружился с Костыгой, более тридцати путин сделавшим в лямке по Волге. О прошлом лично своем он говорил урывками. Вообще разговоров о себе в бурлачестве было мало —
во время хода не
заговоришь, а ночь спишь как убитый… Но вот нам пришлось близ Яковлевского оврага за ветром простоять двое суток. Добыли вина, попили порядочно, и две ночи Костыга
мне о былом рассказывал…
Мой парень сначала было расхрабрился,
заговорил и то и се, да
я не кто другой! прижал его к стене, приставил к роже пистолет, крикнул… трусишка испугался и покаялся
мне во всем.
Иванов. Куда там пойдем? Постой,
я сейчас все это кончу! Проснулась
во мне молодость,
заговорил прежний Иванов! (Вынимает револьвер.)
— Вольности
я вижу
во всех попытках Новгорода и Пскова против Грозного!.. —
заговорил князь с ударением. — Вольности проснувшиеся вижу в период всего междуцарствия!.. Вольности в расколе против московского православия!.. Вольности в бунтах стрельцов!.. Вольности в образовании всех наших украйн!..
Соколова была человек простой, прямолинейный и не особенно тактичный… Однажды она прямо
заговорила со
мной о том, что
я поступаю плохо, считаю себя выше других и смотрю на всех такими взглядами, что ее, например, это смущает. Каждое ее слово отзывалось
во мне резко, точно кто водил ножом по стеклу.
— Ну, нет!.. Нет!.. —
заговорил Бегушев, замотав головой и каким-то трагическим голосом. — Пусть лучше сойдет на землю огненный дождь, потоп, лопнет кора земная, но
я этой курицы
во щах, о которой мечтал Генрих Четвертый [Курица
во щах, о которой мечтал Генрих Четвертый. — Имеется в виду французский король Генрих IV (1553–1610), якобы выражавший желание, чтобы у каждого французского крестьянина была к обеду курица.], миру не желаю.
—
Я рад, что ясно вижу свои недостатки и сознаю их. Это поможет
мне воскреснуть и стать другим человеком. Голубчик мой, если б ты знал, как страстно, с какою тоской
я жажду своего обновления. И, клянусь тебе,
я буду человеком! Буду! Не знаю, вино ли
во мне заговорило, или оно так и есть на самом деле, но
мне кажется, что
я давно уже не переживал таких светлых, чистых минут, как сейчас у тебя.
Лотохин. Тогда молодого-то мужа потребуют в суд. Это будет спектакль любопытный, особенно для жены. Она может
во всей подробности ознакомиться с любовными похождениями своего мужа. Мещанские девицы имеют привычку и на суде в речах своих сохранять прежнюю короткость с своими изменниками. И
заговорит она с чувством: «Сердечный ты друг мой, кабы
я прежде-то знала, что ты такой мошенник, не стала бы
я с тобой и вязаться».
Черный возница тоскливо шевельнулся, вдруг слез,
мне показалось, что его вертит
во все стороны… и
заговорил без всякой почтительности...
— Озолотите
меня, —
заговорил возница, — чтоб
я в другой раз… — Он не договорил, залпом выпил разведенный спирт и крякнул страшно, обернулся к Аксинье и прибавил, растопырив руки, сколько позволяло его устройство: —
Во величиной…
Я неопределенно бормочу что-то в ответ.
Мне, собственно говоря, хочется сказать вот что: все ли там цело у матери, не повредил ли
я ей
во время операции… Это-то смутно терзает мое сердце. Но мои знания в акушерстве так неясны, так книжно отрывочны! Разрыв? А в чем он должен выразиться? И когда он даст знать о себе — сейчас же или, быть может, позже?.. Нет, уж лучше не
заговаривать на эту тему.
— Нет! Настенька,
я не сяду;
я уже более не могу быть здесь, вы уже
меня более не можете видеть;
я все скажу и уйду.
Я только хочу сказать, что вы бы никогда не узнали, что
я вас люблю.
Я бы сохранил свою тайну.
Я бы не стал вас терзать теперь, в эту минуту, моим эгоизмом. Нет! но
я не мог теперь вытерпеть; вы сами
заговорили об этом, вы виноваты, вы
во всем виноваты, а
я не виноват. Вы не можете прогнать
меня от себя…
— Не таковский
я человек, сударыня Наталья Николаевна, чтобы жаловаться или трусить, — угрюмо
заговорил он. —
Я вам только как благодетельнице моей и уважаемой особе чувства мои изложить пожелал. Но господь бог ведает (тут он поднял руку над головою), что скорее шар земной в раздробление придет, чем
мне от своего слова отступиться, или… (тут он даже фыркнул) или трусить, или раскаиваться в том, что
я сделал! Значит, были причины! А дочери мои из повиновения не выдут,
во веки веков, аминь!
Я рассчитала, что только вы один можете оказать
мне одну чрезвычайно важную услугу; вот его давешний скверный браслет, — вынула она футляр из кармашка, —
я вас покорнейше буду просить возвратить ему немедленно, потому что сама
я ни за что и никогда не
заговорю с ним теперь
во всю жизнь.
Во все время он
заговаривал только раз, но его голос показался
мне скрипучим и неприятным, и
я проворчал что-то сердитое и невнятное даже для
меня самого.
— Эх, нет, не то! — с тоской
заговорил вдруг маленький писарь, и эта тоска глубоко щемящею нотой прорвалась в его голосе, промелькнула в лице, изменила всю несколько комичную его фигуру. — Не то-с… Сердце закипает
во мне, размышление одолевает…
И Софье было не легче: она видимо принуждала себя
заговаривать со
мною, но глаза ее так же избегали моих, как мои — ее, и в каждом ее движении,
во всем существе проглядывало принуждение, смешанное… что таить правду? с тайным отвращением.
— Ну да, показалось. Вы, баря, все не верите; больно уж умны! Не пьяному показалось: у
меня втепоры не то что вина, куска
во рту не бывало. Смотрю, голова, и вижу. «Видишь ли?» — говорит он
мне. «Вижу, говорю, дедушка». — «Ну, брат, ладно, говорит, что на
меня наскочил. Твой лихой человек себя на сорока травах
заговорил, никто бы тебе, окромя
меня, не открыл бы его».
Сколько
я к нему ни
заговаривал и рукою его ни трогал, он и внимания на
меня не обратил, а все будто
во сне идет.
— Поди-ка сюда, поди:
я тебе пряничка дам! — говорил он, и когда тот, не совсем доверчиво, подошел, он схватил его за шивороток, повернул у себя на колене и, велев Иосафу нарвать тут же растущей крапивы, насовал ее бедному немому за пазуху, под рубашонку, в штанишки, в сапоги, а потом начал его щекотать. Тот закорчился, зашевелился, крапива принялась его жечь
во всевозможных местах. Сначала он визжал только на целый бульвар, наконец не вытерпел,
заговорил и забранился.
С одной стороны, понимаете, ревность немножко
во мне заговорила, а потом: бежать с хорошенькою женщиной за границу, поселиться где-нибудь в Пиренеях, дышать чистым воздухом и при этом чувствовать в кармане шестьсот тысяч, — всякий согласится, что приятно, и
я в неделю же обделал это дельцо-с: через разных жуликов достал два фальшивые паспорта, приношу их ей.
Заговорил я о плане нашей работы объединения людей и сначала понимал, что хорошо складываются мысли мои, стройно и певуче звучат слова, а потом позабыл следить за собой и всё позабыл, кроме того,
во что верую. Смутно, как сквозь утренний туман далёкие звёзды, вижу вокруг себя человечьи глаза, чувствую содеянную
мною тишину; очнулся, когда Никин, дёрнув
меня за руку, громко шепнул...
— Ну, едем, едем. Да, послушайте! — Губернатор остановился и раздраженно, сделав рот трубой,
заговорил. — Почему это
во всех наших присутственных местах такая грязь? Возьмите нашу канцелярию. Или был как-то
я в жандармском управлении — так ведь это что же такое! Ведь это же кабак, конюшня. Сидят люди в чистых мундирах, а кругом на аршин грязи.