Неточные совпадения
И точно, такую панораму вряд ли где еще удастся мне видеть: под нами лежала Койшаурская долина, пересекаемая Арагвой и другой речкой, как двумя серебряными нитями; голубоватый туман скользил по ней, убегая в соседние теснины от теплых лучей утра; направо и налево гребни гор, один выше другого, пересекались, тянулись, покрытые снегами, кустарником; вдали те же горы, но хоть бы две
скалы, похожие одна на другую, — и все эти снега горели румяным блеском так весело, так ярко, что кажется, тут бы и остаться жить навеки; солнце чуть показалось из-за темно-синей горы, которую только привычный глаз мог бы различить от грозовой тучи; но
над солнцем была кровавая полоса, на которую мой товарищ обратил особенное внимание.
На крыльце
С подъятой лапой, как живые,
Стояли львы сторожевые,
И прямо в темной вышине
Над огражденною
скалоюКумир с простертою рукою
Сидел на бронзовом коне.
Горы и пропасти созданы тоже не для увеселения человека. Они грозны, страшны, как выпущенные и устремленные на него когти и зубы дикого зверя; они слишком живо напоминают нам бренный состав наш и держат в страхе и тоске за жизнь. И небо там,
над скалами и пропастями, кажется таким далеким и недосягаемым, как будто оно отступилось от людей.
На дне швейцарских обрывов мелькал образ Веры,
над скалами снилась ему его отчаянная борьба с ней… Далее — брошенный букет, ее страдания, искупление… все!
Дорога, первые 12 миль, идет по берегу, то у подошвы утесов, то песками, или по ребрам
скал, все по шоссе; дорога невеселая, хотя море постоянно в виду, а
над головой теснятся утесы, усеянные кустарниками, но все это мрачно, голо.
А кругом,
над головами,
скалы, горы, крутизны, с красивыми оврагами, и все поросло лесом и лесом. Крюднер ударил топором по пню, на котором мы сидели перед хижиной; он сверху весь серый; но едва топор сорвал кору, как под ней заалело дерево, точно кровь. У хижины тек ручеек, в котором бродили красноносые утки. Ручеек можно перешагнуть, а воды в нем так мало, что нельзя и рук вымыть.
Две коралловые серые
скалы выступают далеко из берегов и висят
над водой; на вершине одной из них видна кровля протестантской церкви, а рядом с ней тяжело залегли в густой траве и кустах каменные массивные глыбы разных форм, цилиндры, полукруги, овалы; издалека примешь их за здания — так велики они.
Мы проехали через продолбленный насквозь и лежащий на самой дороге утес, потом завернули за
скалу и ждали, что там будет: мы очутились
над бездной, глубже и страшнее всех, которые миновали.
После обеда я смотрел на берега, мимо которых мы шли: крутые, обрывистые
скалы, все из базальта, громадами теснятся одна
над другой.
Здесь, на горе, чуть-чуть держится
скала, цепляясь за гору одним углом, и всем основанием висит
над бездной.
Мы с бароном взобрались на ближайшую
скалу, которая была прямо
над флигелем Бена и тоже входила в картину.
Он привел нас к серой, нависшей
над водой
скале и указал на зеленый, бывший рядом с ней холм и тропинку в кустах.
Начинался рассвет… Из темноты стали выступать сопки, покрытые лесом, Чертова
скала и кусты, склонившиеся
над рекой. Все предвещало пасмурную погоду… Но вдруг неожиданно на востоке, позади гор, появилась багровая заря, окрасившая в пурпур хмурое небо. В этом золотисто-розовом сиянии отчетливо стал виден каждый куст и каждый сучок на дереве. Я смотрел как очарованный на светлую игру лучей восходящего солнца.
После полудня погода стала заметно портиться. На небе появились тучи. Они низко бежали
над землей и задевали за вершины гор. Картина сразу переменилась: долина приняла хмурый вид.
Скалы, которые были так красивы при солнечном освещении, теперь казались угрюмыми; вода в реке потемнела. Я знал, что это значит, велел ставить палатки и готовить побольше дров на ночь.
И вдруг гигант подымается во весь рост, а в высоте бурно проносится ураган крика. По большей части Рущевич выкрикивал при этом две — три незначащих фразы, весь эффект которых был в этом подавляющем росте и громовых раскатах. Всего страшнее было это первое мгновение: ощущение было такое, как будто стоишь под разваливающейся
скалой. Хотелось невольно — поднять руки
над головой, исчезнуть, стушеваться, провалиться сквозь землю. В карцер после этого мы устремлялись с радостью, как в приют избавления…
Близ западного берега Сахалина возвышается
над морем одинокая
скала, называемая Камнем Опасности.
Господа стихотворцы и прозаики, одним словом поэты, в конце прошедшего столетия и даже в начале нынешнего много выезжали на страстной и верной супружеской любви горлиц, которые будто бы не могут пережить друг друга, так что в случае смерти одного из супругов другой лишает себя жизни насильственно следующим образом: овдовевший горлик или горлица, отдав покойнику последний Долг жалобным воркованьем, взвивается как выше
над кремнистой
скалой или упругой поверхностыо воды, сжимает свои легкие крылья, падает камнем вниз и убивается.
Страшный путь отверст:
Высокий мостик
над потоком
Пред ней висит на двух
скалах...
Когда кустарник по временам исчезает, на голых камнях я висну
над пропастью, одним плечом касаясь
скалы, нога
над бездной, а сверху грузин напевает какой-то веселый мотив.
Заключили мир, войска уводили в глубь России, но только 3 сентября 1878 года я получил отставку, так как был в «охотниках» и нас держали под ружьем, потому что башибузуки наводняли горы и приходилось воевать с ними в одиночку в горных лесных трущобах, ползая по
скалам, вися
над пропастями.
Качаясь, они подвигались к нам, наклонялись
над водой, готовые опрокинуться на головы наши, — раз, раз — подкидывают белые волны наши тела, хрустит наша барка, точно орех под каблуком сапога, я оторван от нее, вижу изломанные черные ребра
скал, острые, как ножи, вижу голову отца высоко надо мною, потом —
над этими когтями дьяволов.
На земле была тихая ночь; в бальзамическом воздухе носилось какое-то животворное влияние и круглые звезды мириадами смотрели с темно-синего неба. С надбережного дерева неслышно снялись две какие-то большие птицы, исчезли на мгновение в черной тени
скалы и рядом потянули
над тихо колеблющимся заливцем, а в открытое окно из ярко освещенной виллы бояр Онучиных неслись стройные звуки согласного дуэта.
Так пели девы. Сев на бреге,
Мечтает русский о побеге;
Но цепь невольника тяжка,
Быстра глубокая река…
Меж тем, померкнув, степь уснула,
Вершины
скал омрачены.
По белым хижинам аула
Мелькает бледный свет луны;
Елени дремлют
над водами,
Умолкнул поздний крик орлов,
И глухо вторится горами
Далекий топот табунов.
Затем, на левом берегу, в недалеком расстоянии от Кирпичного нависла
над самой рекой громадная
скала Печка.
Так неугомонная волна день и ночь без устали хлещет и лижет гранитный берег: то старается вспрыгнуть на него, то снизу подмыть и опрокинуть; долго она трудится напрасно, каждый раз отброшена в дальнее море… но ничто ее не может успокоить: и вот проходят годы, и подмытая
скала срывается с берега и с гулом погружается в бездну, и радостные волны пляшут и шумят
над ее могилой.
И
скалы тесною толпой,
Таинственной дремоты полны,
Над ним склонялись головой,
Следя мелькающие волны...
Лишь только ветер
над скалоюУвядшей шевельнет травою,
И птичка, спрятанная в ней,
Порхнет во мраке веселей...
Зато усердною рукою
Здесь у дороги,
над скалоюНа память водрузится крест...
И все тревожно бродили по набережной, лазили на
скалы, взбирались на Генуэзскую крепость, которая высится своими двумя древними зубцами
над городом, все: старики, молодые, женщины и дети.
Ах, какой это был восхитительный момент, когда утром, часов около восьми, Юра Паратино, стоявший на верху
скалы над Белыми камнями, прищурился, нагнулся вперед, вцепился своими зоркими глазами в пространство и вдруг крикнул...
В недоуменьи
над скалойОстался странник утомленный...
Со
скал гранитных
над путем
Склонился дикий виноградник,
Его серебряным дождем
Осыпан часто конь и всадник.
Дни мчатся. Начался байран.
Везде веселье, ликованья;
Мулла оставил алкоран,
И не слыхать его призванья;
Мечеть кругом освещена;
Всю ночь
над хладными
скаламиОгни краснеют за огнями,
Как
над земными облаками
Земные звезды; — но луна,
Когда на землю взор наводит,
Себе соперниц не находит,
И, одинокая, она
По небесам в сияньи бродит!
В вечерний час дождливых облаков
Я наблюдал разодранный покров;
Лиловые, с багряными краями,
Одни еще грозят, и
над скаламиВолшебный замок, чудо древних дней,
Растет в минуту; но еще скорей
Его рассеет ветра дуновенье!
Но мы одобряли ее сдержанность и только радостно смотрели кверху, где два стройных тела мелькали на лету, распластываясь
над верхушками
скал…
Невдалеке тропинка исчезла в расселинах
скал, а прямо
над головой свесился высокий крест якутской могилы.
Теперь навстречу нам вырастал молодой ярко-зеленый лесок,
над вершинами которого уже исчезали меловые
скалы.
Кругом было темно. Береговые
скалы отодвинулись. Нас окружали какие-то громадные массивные постройки, которые оказались барками. Целый караван барок, охваченных льдом… Впереди на довольно крутом подъеме рисовалась силуэтом фантастическая фигура гигантского всадника. Я смотрел на него снизу. Его голова, казалось, уходила в облака, плечи высились
над отдаленными горами. Рядом вприпрыжку бежал пеший человек в остроконечном шлыке.
Блажен, кто вырос в сумраке лесов,
Как тополь дик и свеж, в тени зеленой
Играющих и шепчущих листов,
Под кровом
скал, откуда ключ студеный
По дну из камней радужных цветов
Струей гремучей прыгает сверкая,
И где
над ним береза вековая
Стоит, как призрак позднею порой,
Когда едва кой-где сучок гнилой
Трещит вдали, и мрак между ветвями
Отвсюду смотрит черными очами!
О, я люблю густые облака,
Когда они толпятся
над горою,
Как на хребте стального шишака
Колеблемые перья! Пред грозою,
В одеждах золотых, издалека
Они текут безмолвным караваном,
И, наконец, одетые туманом,
Обнявшись, свившись будто куча змей,
Беспечно дремлют на
скале своей.
Настанет день, — их ветер вновь уносит:
Куда, зачем, откуда? — кто их спросит?
Ночь сильно изменилась… Луда поднялась высоко
над горами и освещала белые
скалы, покрытые инеем лиственницы, мотавшиеся от ветра и кидавшие черные тени. Очевидно, после полночи ударил мороз, и вся каменная площадка побелела от инея. На ней черными пятнами выделялась группа людей… Станочники, очевидно не ложившиеся с вечера, обсуждали что-то горячо и шумно.
Луна совсем поднялась
над суровыми очертаниями молчаливых гор и кинула свои холодные отблески на берег, на перелески и
скалы… Но лицо Микеши было мне видно плохо. Только глаза его, черные и большие, выделялись в сумерках вопросительно и загадочно…
Эти звуки, полные дикого возбуждения, надолго остались у меня в памяти, и впоследствии не раз, когда я с стесненным сердцем смотрел на угрюмые приленские виды, на этот горизонт, охваченный горами, по крутым склонам которых теснятся леса, торчат
скалы и туманы выползают из ущелий, — мне всегда казалось, что этот дикий крик хищника носится в воздухе
над печальною и мрачною страной.
Со
скал высоких,
над путем,
Склонился дикий виноградник...
Пули, перелетая через
скалу, визжали
над нами пронзительно и крайне неприятно.
Или я заблудился в тумане?
Или кто-нибудь шутит со мной?
Нет, я помню камней очертанье,
Тощий куст и
скалу над водой…
Все к пропасти стремятся безнадежной,
И я вослед. Но вот, в прорыве
скал,
Над пеною потока белоснежной...
Где светлый ключ, спускаясь вниз,
По серым камням точит слёзы,
Ползут на чёрный кипарис
Гроздами пурпурные розы.
Сюда когда-то, в жгучий зной,
Под тёмнолиственные лавры,
Бежали львы на водопой
И буро-пегие кентавры;
С козлом бодался здесь сатир;
Вакханки с криками и смехом
Свершали виноградный пир,
И хор тимпанов, флейт и лир
Сливался шумно с дальним эхом.
На той
скале Дианы храм
Хранила девственная жрица,
А здесь
над морем по ночам
Плыла богини колесница…
Да, тихо и светло; но ухом напряжённым
Смятенья и тоски ты крики разгадал:
То чайки скликались
над морем усыплённым
И, в воздухе кружась, летят к навесам
скал.
От Ровнеди как бы отщепилась
скала и нависла
над рекой.