Неточные совпадения
Потупился, задумался,
В тележке сидя, поп
И молвил: — Православные!
Роптать на Бога грех,
Несу мой крест с терпением,
Живу… а как? Послушайте!
Скажу вам правду-истину,
А вы крестьянским
разумомСмекайте! —
«Начинай...
Для того чтоб согласиться с этими мыслями, Самгину не нужно было особенно утруждать себя. Мысли эти давно сами собою пришли к нему и
жили в нем, не требуя оформления словами. Самгина возмутил оратор, — он грубо обнажил и обесцветил эти мысли, «выработанные
разумом истории».
— Ну, что же я сделаю, если ты не понимаешь? — отозвалась она, тоже как будто немножко сердясь. — А мне думается, что все очень просто: господа интеллигенты почувствовали, что некоторые излюбленные традиции уже неудобны, тягостны и что нельзя
жить, отрицая государство, а государство нестойко без церкви, а церковь невозможна без бога, а
разум и вера несоединимы. Ну, и получается иной раз,
в поспешных хлопотах реставрации, маленькая, противоречивая чепуха.
Наблюдая за человеком
в соседней комнате, Самгин понимал, что человек этот испытывает боль, и мысленно сближался с ним. Боль — это слабость, и, если сейчас,
в минуту слабости, подойти к человеку, может быть, он обнаружит с предельной ясностью ту силу, которая заставляет его
жить волчьей жизнью бродяги. Невозможно, нелепо допустить, чтоб эта сила почерпалась им из книг, от
разума. Да, вот пойти к нему и откровенно, без многоточий поговорить с ним о нем, о себе. О Сомовой. Он кажется влюбленным
в нее.
— Не сам, это — правильно; все друг у друга
разуму учимся.
В прошлом годе
жил тут объясняющий господин…
Ночью приходит ко мне, —
в одном доме
живем, — жалуется: вот, Шлейермахер утверждает, что идея счастья была акушеркой, при ее помощи
разум родил понятие о высшем благе.
Он видел, что
в этой комнате, скудно освещенной опаловым шаром, пародией на луну, есть люди, чей
разум противоречит чувству, но эти люди все же расколоты не так, как он, человек, чувство и
разум которого мучает какая-то непонятная третья сила, заставляя его
жить не так, как он хочет.
В мозге Самгина образовалась некая неподвижная точка, маленькое зеркало, которое всегда, когда он желал этого, показывало ему все, о чем он думает, как думает и
в чем его мысли противоречат одна другой. Иногда это свойство
разума очень утомляло его, мешало
жить, но все чаще он любовался работой этого цензора и привыкал считать эту работу оригинальнейшим свойством психики своей.
— Не об том я. Не нравится мне, что она все одна да одна,
живет с срамной матерью да хиреет. Посмотри, на что она похожа стала! Бледная, худая да хилая, все на грудь жалуется. Боюсь я, что и у ней та же болезнь, что у покойного отца. У Бога милостей много. Мужа отнял, меня
разума лишил — пожалуй, и дочку к себе возьмет.
Живи, скажет, подлая, одна
в кромешном аду!
— Вот что, Ленька, голуба́ душа, ты закажи себе это:
в дела взрослых не путайся! Взрослые — люди порченые; они богом испытаны, а ты еще нет, и —
живи детским
разумом. Жди, когда господь твоего сердца коснется, дело твое тебе укажет, на тропу твою приведет, — понял? А кто
в чем виноват — это дело не твое. Господу судить и наказывать. Ему, а — не нам!
Только церковная гносеология владеет тем соборным большим
разумом, который одинаково
живет в субъекте и объекте,
в человеке и
в мире.
В глубине человека заложена реальная вселенная,
в нем
живет вселенский
разум, и найденная
в человеке вселенная и вселенский
разум всего менее могут быть названы человеческим субъективизмом, субъективным человеческим «переживанием».
Знание потому есть жизнь самого бытия, и потому
в самом бытии происходит то, что происходит
в знании, потому так, что
в познающем субъекте и
в познаваемом объекте,
в мышлении и
в бытии
живет и действует тот же универсальный
разум, Логос — начало божественное, возвышающееся над противоположностями.
Человек потому постигает тайну вселенной, что он одного с ней состава, что
в нем
живут те же стихии, действует тот же
разум.
Но
разум — Логос
живет и действует только
в церковном, соборном, вселенском сознании.
Но ныне спокоен остаюся, отлучая вас от себя;
разум прям, сердце ваше крепко, и я
живу в нем.
Публика начала сбираться почти не позже актеров, и первая приехала одна дама с мужем, у которой, когда ее сыновья
жили еще при ней, тоже был
в доме театр; на этом основании она, званая и незваная, обыкновенно ездила на все домашние спектакли и всем говорила: «У нас самих это было — Петя и Миша (ее сыновья) сколько раз это делали!» Про мужа ее, служившего контролером
в той же казенной палате, где и
Разумов, можно было сказать только одно, что он целый день пил и никогда не был пьян, за каковое свойство, вместо настоящего имени: «Гаврило Никанорыч», он был называем: «Гаврило Насосыч».
— А черт его знает! — отвечал тот. — И вот тоже дворовая эта шаварда, — продолжал он, показывая головой
в ту сторону, куда ушел Иван, — все завидует теперь, что нам, мужикам, жизнь хороша, а им — нет. «Вы, говорит,
живете как вольные, а мы — как каторжные». — «Да есть ли, говорю, у вас разум-то на воле
жить: — ежели, говорю, лошадь-то с рожденья своего взнуздана была, так, по-моему, ей взнузданной и околевать приходится».
— «Оттого, говорят, что на вас дьявол снисшел!» — «Но отчего же, говорю, на нас,
разумом светлейших, а не на вас, во мраке пребывающих?» «Оттого, говорят, что мы
живем по старой вере, а вы приняли новшества», — и хоть режь их ножом, ни один с этого не сойдет… И как ведь это вышло: где нет раскола промеж народа, там и духа его нет; а где он есть — православные ли, единоверцы ли, все
в нем заражены и очумлены… и который здоров еще, то жди, что и он будет болен!
Но и те и другие
живут паразитами и знают, ведь знают это глубоко
в душе, но боятся познать это
разумом и, главное, животом.
Может ли статься, думал я, чтобы наше дело было неправое, когда вот родитель уж на что был большого
разума старик, а и тот не отступился от своей старины: как
жил в ней, так и умер.
— Ну, — говорю, — баба! ин быть по-твоему! а все, говорю, пойтить надо к соседу (Влас старик у нас
в соседах
жил, тоже мужичок смиренный, боязливый): может, он и наставит нас уму-разуму.
Тем не менее покуда я
жил в Интерлакене и находился под живым впечатлением газетных восторгов, то я ничего другого не желал, кроме наслаждения быть отданным под суд. Но для того, чтоб это было действительное наслаждение, а не перифраза исконного русского озорства, представлялось бы, по мнению моему, небесполезным обставить это дело некоторыми иллюзиями, которые прямо засвидетельствовали бы, что отныне воистину никаких препон к размножению быстрых
разумом Невтонов полагаемо не будет. А именно...
— Ты вот рассуждаешь, а рассуждать тебе — рано,
в твои-то годы не умом
живут, а глазами! Стало быть, гляди, помни да помалкивай.
Разум — для дела, а для души — вера! Что книги читаешь — это хорошо, а во всем надо знать меру: некоторые зачитываются и до безумства и до безбожия…
И действительно,
в этом нет ничего неестественного, и способность людей маломыслящих подчиняться указаниям людей, стоящих на высшей степени сознания, есть всегдашнее свойство людей, то свойство, вследствие которого люди, подчиняясь одним и тем же разумным началам, могут
жить обществами: одни — меньшинство — сознательно подчиняясь одним и тем же разумным началам, вследствие согласия их с требованиями своего
разума; другие — большинство — подчиняясь тем же началам бессознательно только потому, что эти требования стали общественным мнением.
Как очень редко отдельный человек изменяет свою жизнь только по указаниям
разума, а большей частью, несмотря на новый смысл и новые цели, указываемые
разумом, продолжает
жить прежнею жизнью и изменяет ее только тогда, когда жизнь его становится совсем противоречащей его сознанию и вследствие того мучительной, точно так же человечество, узнав через своих религиозных руководителей новый смысл жизни, новые цели, к которым ему нужно стремиться, долго еще и после этого познания продолжает
в большинстве людей
жить прежней жизнью и приводится к принятию нового жизнепонимания только сознанием невозможности продолжения прежней жизни.
— Нет, ежели человек не хоронит себя
в деньгах, а вертит ими с
разумом, это и ему честь и людям польза! Богатство нам надобно, — всего у нас много, а взяться нечем, и все
живут плохо…
Больше всего она говорила о том, что людей надо учить, тогда они станут лучше, будут
жить по-человечески. Рассказывала о людях, которые хотели научить русский народ добру, пробудить
в нём уважение к
разуму, — и за это были посажены
в тюрьмы, сосланы
в Сибирь.
Запечатлённый
разум человека, который
жил задолго до нас и оставил
в назидание нам всё богатство души, накопленное им.
— На всех приисках одна музыка-то… — хохотал пьяный Шабалин, поучая молодых Брагиных. — А вы смотрите на нас, стариков, да и набирайтесь уму-разуму. Нам у золота да не
пожить — грех будет… Так, Архип? Чего красной девкой глядишь?.. Постой, вот я тебе покажу, где раки зимуют. А еще женатый человек… Ха-ха! Отец не пускает к Дуне, так мы десять их найдем. А ты, Михалко?.. Да вот что, братцы, что вы ко мне
в Белоглинском не заглянете?.. С Варей вас познакомлю, так она вас арифметике выучит.
— Вряд ли, батюшка, — продолжала кормилица: — старик сыну денег не открывал. Пока сам
жив, да деньги у него
в доме, значит, всё стариков
разум орудует; да и они больше извозом займаются.
Юсов. Высоко летает, да где-то сядет! Уж чего лучше:
жил здесь на всем готовом. Что ж ты думаешь, благодарность он чувствовал какую-нибудь? Уважение от него видели? Как же не так! Грубость, вольнодумство… Ведь хоть и родственник ему, а все-таки особа… кто же станет переносить? Ну, вот ему и сказали, другу милому: поди-ка
поживи своим
разумом, на десять целковых
в месяц, авось поумнее будешь.
Пётр ничего не сказал ему, даже не оглянулся, но явная и обидная глупость слов дворника возмутила его. Человек работает, даёт кусок хлеба не одной сотне людей, день и ночь думает о деле, не видит, не чувствует себя
в заботах о нём, и вдруг какой-то тёмный дурак говорит, что дело
живёт своей силой, а не
разумом хозяина. И всегда человечишка этот бормочет что-то о душе, о грехе.
— Высока премудрость эта, не досягнуть её нашему
разуму. Мы — люди чернорабочие, не нам об этом думать, мы на простое дело родились. Покойник князь Юрий семь тысяч книг перечитал и до того
в мысли эти углубился, что и веру
в бога потерял. Все земли объездил, у всех королей принят был — знаменитый человек! А построил суконную фабрику — не пошло дело. И — что ни затевал, не мог оправдать себя. Так всю жизнь и
прожил на крестьянском хлебе.
— Вот-вот оне самые и есть… Много ли девке надо при ее глупом
разуме: сегодня сводня пряниками покормит, завтра ленточку подарит да насулит с три короба — ну, девка и идет за ней, как телушка. А как себя не соблюла раз — тут уж деваться ей совсем некуда! Куда теперь Наська-то денется? У отца не будет век свой
жить, а сунься-ко
в контору — да Аксинья-то ее своими руками задавит. Злющая баба…
И не сердечна эта бедная
разумом жизнь, заметно, что все люди села
живут ощупью, как слепые, все чего-то боятся, не верят друг другу, что-то волчье есть
в них.
Понял народ, что закон жизни не
в том, чтобы возвысить одного из семьи и, питая его волею своей, — его
разумом жить, но
в том истинный закон, чтобы всем подняться к высоте, каждому своими глазами осмотреть пути жизни, — день сознания народом необходимости равенства людей и был днём рождества Христова!
Может,
разум и заблуждается
в исканиях своих, но бараном
жить едва ли достойно и праведно для человека.
Крутицкий. Что ж, малость! Ты вот все болтаешь, сама не знаешь что; потому что
разума у тебя нет. Малость, малость! Ее только избалуешь, а себя обидишь. Малость дай! Все дай, все дай; а мне кто даст? Всякий для себя. За что я дам? Как это люди не понимают, что свое, что чужое? Сколько я ни нажил, все — мое. Пойми ты! Рубль я нажил, так всякая
в нем копейка моя. Хочу,
проживаю ее, хочу — любуюсь на нее. Кому нужно свои отдавать? Зачем свои отдавать? (Отходя). Все я дай, а мне кто даст? Попрошайки!
Синцов. Это не то слово. Я с ними долго
жил, знаю их, вижу их силу… верю
в их
разум…
— Да, то-то вот, что-что
разумом мелок, да как сердцем-то крепок, так и богатее нас с тобой, государь милостивый,
живет. Гривной одолжит, а рубль сорвать норовит; мало бога знает, неча похвалить, татарский род проклятый, что-что крещеные! Хоша бы и мое дело: тем временем слова не сказал и дал, только
в конторе заявил, а теперь и держит словно
в кабале; стар не стар, а все
в эту пору рубль серебра стою, а он на круг два с полтиной кладет.
— Это она не против тебя, она за меня боится! — объяснил Четыхер самодовольно и, обратясь к Артюшке, добавил: — Та же дитё! Без
разума живет. Ей бы
в монастыре
жить надобно, а она — вон где!
Матрена. Вот это, родной, рассудил, как водой разлил; пущай сам малый скажет. Ведь тоже по нынешнему времю силом женить не велят. Тоже спросить малого надо. Не захочет он ни
в жисть на ней жениться, себя осрамить. На мой
разум, пусть у тебя
живет да служит хозяину. И на лето брать незачем, принанять можно. А ты нам десяточку дай, пусть
живет.
Павлин. Будто бы успешно! Все может быть, высокопочтеннейший Егор Васильевич! Все может быть.
В тайнах
живем, во мраке многочисленных и неразрешимых тайн. Кажется нам, что — светло и свет сей исходит от
разума нашего, а ведь светло-то лишь для телесного зрения, дух же, может быть,
разумом только затемняется и даже — угашается…
С час времени занимались мы тем, что осторожно охаживали друг друга церемонными словами, ожидая, кто первый откроет настоящее своё лицо, и вижу я — старик ловкий;
в пот его не однажды ударяло, а он всё пытает меня: то начальство осудит за излишние строгости и за невнимание к нужде мужика, то мужиков ругает — ничего-де понимать не могут, то похвалит деревенскую молодёжь за стремление к грамоте и тут же сокрушается о безбожии её и о том, что перестала она стариков слушать, хочет своим
разумом жить.
Бог его знает, заговорил ли
в нем книжный
разум, или сказалась неодолимая привычка к объективности, которая так часто мешает людям
жить, но только восторги и страдание Веры казались ему приторными, несерьезными, и
в то же время чувство возмущалось
в нем и шептало, что всё, что он видит и слышит теперь, с точки зрения природы и личного счастья, серьезнее всяких статистик, книг, истин…
— Для тебя же прошу, для твоей же пользы, — продолжала Манефа. — Исполнишь мое желание, до́веку
проживешь в довольстве и почете, не послушаешь — горька будет участь твоя. Ты уж не махонькая,
разум есть
в голове: обсуди, обдумай все хорошенько… Ну скажи по чистой совести, отчего не хочешь ты меня послушаться, отчего не хочешь принять иночество?
— Не легко это, господа, судить о том: кто
живет с верою, а который не верует, ибо разные тому
в жизни бывают прилоги; случается, что разум-то наш
в таковых случаях впадает
в ошибки.
Когда человек употребляет свой
разум на разрешение вопросов о том, зачем существует мир и зачем он сам
живет в этом мире, с человеком делается что-то вроде дурноты, головокружения.
Люди думают и говорят, что они не знают этого, только потому, что
живут они не так, как учат их
жить не только учения всех мудрецов мира, но и
в них самих их
разум и совесть.