Неточные совпадения
Вперед, вперед, моя исторья!
Лицо нас новое зовет.
В пяти верстах от Красногорья,
Деревни Ленского,
живетИ здравствует еще доныне
В философической
пустынеЗарецкий, некогда буян,
Картежной шайки атаман,
Глава повес, трибун трактирный,
Теперь же добрый и простой
Отец семейства холостой,
Надежный друг, помещик мирный
И даже честный человек:
Так исправляется наш век!
Она бы пошла на это нарочно сама, а
в четвертом и
в пятом веках ушла бы
в Египетскую
пустыню и
жила бы там тридцать лет, питаясь кореньями, восторгами и видениями.
«”И дым отечества нам сладок и приятен”. Отечество пахнет скверно. Слишком часто и много крови проливается
в нем. “Безумство храбрых”… Попытка выскочить “из царства необходимости
в царство свободы”… Что обещает социализм человеку моего типа? То же самое одиночество, и, вероятно, еще более резко ощутимое “
в пустыне — увы! — не безлюдной”… Разумеется, я не доживу до “царства свободы”…
Жить для того, чтоб умереть, — это плохо придумано».
Снились ему такие горячие сны о далеких странах, о необыкновенных людях
в латах, и каменистые
пустыни Палестины блистали перед ним своей сухой, страшной красотой: эти пески и зной, эти люди, которые умели
жить такой крепкой и трудной жизнью и умирать так легко!
«Да, артист не должен пускать корней и привязываться безвозвратно, — мечтал он
в забытьи, как
в бреду. — Пусть он любит, страдает, платит все человеческие дани… но пусть никогда не упадет под бременем их, но расторгнет эти узы, встанет бодр, бесстрастен, силен и творит: и
пустыню, и каменья, и наполнит их жизнью и покажет людям — как они
живут, любят, страдают, блаженствуют и умирают… Зачем художник послан
в мир!..»
Я теперь живой, заезжий свидетель того химически-исторического процесса,
в котором
пустыни превращаются
в жилые места, дикари возводятся
в чин человека, религия и цивилизация борются с дикостью и вызывают к жизни спящие силы.
Отъезжайте верст за тридцать от Петербурга или от Москвы куда-нибудь
в лес — и вы будете точно
в такой же
пустыне; вообразите только, что кругом никого нет верст на тысячу, как я воображаю, что здесь поблизости
живут.
Бывало, Агафья, вся
в черном, с темным платком на голове, с похудевшим, как воск прозрачным, но все еще прекрасным и выразительным лицом, сидит прямо и вяжет чулок; у ног ее, на маленьком креслице, сидит Лиза и тоже трудится над какой-нибудь работой или, важно поднявши светлые глазки, слушает, что рассказывает ей Агафья; а Агафья рассказывает ей не сказки: мерным и ровным голосом рассказывает она житие пречистой девы, житие отшельников, угодников божиих, святых мучениц; говорит она Лизе, как
жили святые
в пустынях, как спасались, голод терпели и нужду, — и царей не боялись, Христа исповедовали; как им птицы небесные корм носили и звери их слушались; как на тех местах, где кровь их падала, цветы вырастали.
— Это ты говоришь"за грехи", а я тебе сказываю, что грех тут особь статья. Да и надобно ж это дело порешить чем-нибудь. Я вот сызмальства будто все эти каверзы терпела: и
в монастырях бывала, и
в пустынях жила, так всего насмотрелась, и знашь ли, как на сердце-то у меня нагорело… Словно кора, право так!
— А я, ваше благородие, с малолетствия по своей охоте суету мирскую оставил и странником нарекаюсь; отец у меня царь небесный, мать — сыра земля; скитался я
в лесах дремучих со зверьми дикиими,
в пустынях жил со львы лютыими; слеп был и прозрел, нем — и возглаголал. А более ничего вашему благородию объяснить не могу, по той причине, что сам об себе сведений никаких не имею.
Жил он
в пустыне более сорока лет,
жил в строгости и тесноте великой, и столько полюбилось ему ее безмолвие, что без слез даже говорить об ней не мог.
Как
поживешь этак
в пустыне да приходит иное время, что месяц-другой живого лица не увидишь, так именно страсть можно к такой жизни получить.
— Напротив, мне это очень тяжело, — подхватил Калинович. — Я теперь
живу в какой-то душной
пустыне! Алчущий сердцем, я знаю, где бежит свежий источник, способный утолить меня, но нейду к нему по милости этого проклятого анализа, который, как червь, подъедает всякое чувство, всякую радость
в самом еще зародыше и, ей-богу, составляет одно из величайших несчастий человека.
— Ты и так
живешь взаперти, — сказал он, помолчав, — а когда к нам перестанут собираться приятели по пятницам, ты будешь совершенно
в пустыне. Впрочем, изволь; ты желаешь этого — будет исполнено. Что ж ты станешь делать?
Руслан на мягкий мох ложится
Пред умирающим огнем;
Он ищет позабыться сном,
Вздыхает, медленно вертится…
Напрасно! Витязь наконец:
«Не спится что-то, мой отец!
Что делать: болен я душою,
И сон не
в сон, как тошно
жить.
Позволь мне сердце освежить
Твоей беседою святою.
Прости мне дерзостный вопрос.
Откройся: кто ты, благодатный,
Судьбы наперсник непонятный?
В пустыню кто тебя занес...
Я решил себе, что это именно так, и написал об этом моему дяде, от которого чрез месяц получаю большой пакет с дарственною записью на все его имения и с письмом,
в котором он кратко извещал меня, что он оставил дом,
живет в келье
в одной
пустыни и постригся
в монахи, а потому, — добавляет, — «не только сиятельством, но даже и благородием меня впредь не титулуй, ибо монах благородным быть не может!» Эта двусмысленная, шутливая приписка мне немножко не понравилась: и этого он не сумел сделать серьезно!..
Один старик, которого сын и теперь еще
жив, рассказывал, что однажды зимою, отыскивая медвежий след, он заплутался и
в самую полночь забрел на
пустынь; он божился, что своими глазами видел, как целый ряд монахов,
в черных рясах, со свечами
в руках, тянулся вдоль ограды и, обойдя кругом всей
пустыни, пропал над самым тем местом, где и до сих пор видны могилы.
— Николай Матвеевич! Извините — это невозможно! Зверский вой, рев!.. Каждый день гости… Полиция ходит… Нет, я больше терпеть не могу! У меня нервы… Извольте завтра очистить квартиру… Вы не
в пустыне живете — вокруг вас люди!.. Всем людям нужен покой… У меня — зубы… Завтра же, прошу вас.
Такова была дедушкина мораль, и я, с своей стороны, становясь на его точку зрения, нахожу эту мораль совершенно естественною. Нельзя
жить так, как желал
жить дедушка, иначе, как под условием полного исчезновения жизни
в других. Дедушка это чувствовал всем нутром своим, он знал и понимал, что если мир, по малой мере верст на десять кругом, перестанет быть
пустыней, то он погиб. А мы?!
Маша. Все равно… Приду вечером. Прощай, моя хорошая… (Целует Ирину.) Желаю тебе еще раз, будь здорова, будь счастлива.
В прежнее время, когда был
жив отец, к нам на именины приходило всякий раз по тридцать — сорок офицеров, было шумно, а сегодня только полтора человека и тихо, как
в пустыне… Я уйду… Сегодня я
в мерехлюндии, невесело мне, и ты не слушай меня. (Смеясь сквозь слезы.) После поговорим, а пока прощай, моя милая, пойду куда-нибудь.
И если старый сад учил их Божьей мудрости, то
в красоте окружающего прозревали они, начинающие
жить, великую разгадку человеческой трудной жизни, далекую цель мучительных скитаний по
пустыне.
Мне бы отшельником
жить,
в пустынях, ну — не знаю я
пустынь порядочных…
Не за тем оставил человек дикие леса и
пустыни; не за тем построил великолепные грады и цветущие села, чтобы
жить в них опять как
в диких лесах, не знать покоя и вечно ратоборствовать не только с внешними неприятелями, но и с согражданами; что же другое представляет нам История Республик?
Но счастья нет и между вами,
Природы бедные сыны!
И под издранными шатрами
Живут мучительные сны,
И ваши сени кочевые
В пустынях не спаслись от бед,
И всюду страсти роковые,
И от судеб защиты нет.
В Петербурге
жил он как бы
в пустыне, не размышляя о будущем и не знаясь почти ни с кем. Я его свел с Злотницкими. Он к ним ходил довольно часто. Не будучи самолюбив, он не был застенчив; но и у них, как и везде, говорил мало, однако полюбился им. Тяжелый старик, муж Татьяны Васильевны, и тот обходился с ним ласково, и обе молчаливые девушки скоро к нему привыкли.
Чиновник. Зачем же сдался?
Жил бы там
в пустыне, питался акридами.
Долго сидел он неподвижен, склоняя голову на обе руки, по коим рассыпались его кудри, и
в это время он, казалось, гармонировал и с мертвою тишиною
пустыни, и с мрачною недвижностью монастыря, и с сухими, печальными растениями берегов Африки, и всего более с своею родиною — Египтом, который однажды
жил, остановился на своих обелисках и пирамидах и стоит с замершей на устах немою речью иероглифов.
— Ну, эту дочь звали Земфира. (Грозно и громко:) Земфира — эта дочь говорит старику, что Алеко будет
жить с ними, потому что она его нашла
в пустыне...
Посыпал пеплом я главу,
Из городов бежал я нищий,
И вот
в пустыне я
живу,
Как птицы, даром Божьей пищи...
Где прежде
жил:
То
в чуждой сакле, то
в пустыне.
— Не знаю, что нá это сказать… Не пробовал
в пустыне жить, — молвил Василий Борисыч.
— Что ж рассказать-то? Старость, дряхлость пришла, стало не под силу
в пустыне жить. К нам
в обитель пришел, пятнадцать зим у нас пребывал. На летнее время, с Пасхи до Покрова, иной год и до Казанской,
в леса удалялся, а где там подвизался, никто не ведал. Безмолвие на себя возложил,
в последние десять лет никто от него слова не слыхивал. И на правиле стоя
в молчании, когда молился, губами даже не шевелил.
Обе манатейные, обе постригались
в Касимове, обе вместе со слепой матерью Крискентией поселились
в убогой келье, уцелевшей от упраздненной
пустыни, и стали
жить возле гробницы игуменьи Аграфены из боярского рода Глебовых, почитаемой
в окрестности святою и блаженною.
Мелкие рассказы Достоевского. Основа всех их одна:
в мрачной, безлюдной
пустыне, именуемой Петербургом,
в угрюмой комнате-скорлупе ютится бесконечно одинокий человек и
в одиночку
живет напряженно-фантастическою, сосредоточенною
в себе жизнью.
Отверженный, гонимый, без приюта,
Давно
в пустыне мира он блуждал,
Век протекал за веком, как минута,
Отступник смерти никогда не знал.
И на вопрос созвездий изумленных,
Кто осудил его навеки
жить,
Шептал: «Из всех врачей, мной оскорбленных,
Никто не захотел меня лечить...
Стр. 34. Фиваида — область на юге Египта,
в пустынях которой
в IV–V вв.
жили монахи-отшельники; здесь: шутливое название меблированных комнат, где товарищеским кружком
жили студенты.
Но он стал монахом, он принял тайный постриг и
жил в Оптиной
Пустыне, руководимый старцем Амвросием.
— Никто меня не обидел, кроме тебя, потому что я пришел к тебе из моей
пустыни, чтобы узнать от тебя для себя полезное, а ты не хочешь сказать мне: чем ты угождаешь Богу; не скрывайся и не мучь меня: я вижу, что
живешь ты
в жизни суетной, но мне о тебе явлено, что ты Богу любезен.
— Ай, ай, ай! Вот так знакомство. Вы здесь на Песках
живете, как на добродетельном оазисе среди
пустыни беспутства, а за границей благословенных Песков опасно отпускать девушку одну с неизвестной подругой к неизвестной даме. Еще недавно был такой случай, что девушка из очень порядочного дома, познакомившись
в Летнем саду с какой-то барышней, была ею через неделю после этого знакомства увезена к полковнице Усовой, и только по счастью бедняжке удалось безнаказанно вырваться из этого вертепа.
Вот уж пять лет
в Ниловой
пустыне, близ Новгорода,
живу.
С ними ничего нельзя было поделать, при слабости государственного порядка, при отсутствии границ
в степи. К тому же они приносили существенную пользу своею борьбою с татарами и заселением травянистых
пустынь. Вот почему правительство вскоре бросило мысль «казнить ослушников, кто пойдет самодурью
в молодечество». Оно стало прощать казакам набеги и принимало их на свою службу, с обязательством
жить в пограничных городах и сторожить границы.
Ведь я, сударыня, веровал не как немецкий доктор философии, не цирлих-манирлих, не
в пустыне я
жил, а каждая моя вера гнула меня
в дугу, рвала на части мое тело.
Я перевернул мир; моей душе я придал ту форму, какую пожелала моя мысль;
в пустыне, работая один, изнемогая от усталости, я воздвиг стройное здание,
в котором
живу ныне радостно и спокойно — как царь.
—
В пустыне жил я, матушка, — тихой речью заговорил обогревшийся старец.
В той каморке, об одном малом оконце, стал
жить и подвизаться молодой келейник, а
в свободное время, когда
в келейке ни скитских старцев, ни перехожих богомольцев не бывало, читал книги о житии пустынном, о подвижниках Христовых, что
в Палестине, и во Египте, и
в Фиваидских
пустынях трудным подвигом, ради господа, подвизались.
Высказавшись мне об этом со всею откровенностью, она добавила, что приехала
в Киев специально с тою целию, чтобы помолиться «насчет судьбы» дочерей и вопросить о ней жившего тогда
в Китаевой
пустыни старца, который бог весть почему слыл за прозорливца и пророка. [Это никак не должно быть относимо к превосходному старцу Парфению, который
жил в Голосееве. (Прим. Лескова.).]
—
В пустыне я
жил — недалеко отсюда —
в Поломских лесах.