Неточные совпадения
— Впрочем, об этом после. Это что же эти все строения? — спросила она, желая переменить разговор и указывая на красные и
зеленые крыши, видневшиеся из-за
зелени живых изгородей акации и сирени. — Точно городок.
Бабушка с княгиней пила кофе, Райский смотрел на комнаты, на портреты, на мебель и на весело глядевшую в комнаты из сада
зелень; видел расчищенную дорожку, везде чистоту, чопорность, порядок: слушал, как во всех комнатах попеременно пробили с полдюжины столовых, стенных, бронзовых и малахитовых часов; рассматривал портрет косого князя, в красной ленте, самой княгини, с белой розой в волосах, с румянцем,
живыми глазами, и сравнивал с оригиналом.
Мы остановились здесь только затем, чтоб взять
живых быков и
зелени, поэтому и решено было на якорь не становиться, а держаться на парусах в течение дня; следовательно, остановка предполагалась кратковременная, и мы поспешили воспользоваться ею.
П. А.
Зеленый пел во всю дорогу или
живую плясовую песню, или похоронный марш на известные слова Козлова: «Не бил барабан перед смутным полком» и т. д.
Но глаз — несмотря на все разнообразие лиц и пестроту костюмов, на наготу и разноцветность тел, на стройность и грацию индийцев, на суетливых желтоватых китайцев, на коричневых малайцев, у которых рот, от беспрерывной жвачки бетеля, похож на трубку, из которой лет десять курили жуковский табак, на груды товаров, фруктов, на богатую и яркую
зелень, несмотря на все это, или, пожалуй, смотря на все, глаз скоро утомляется, ищет чего-то и не находит: в этой толпе нет самой
живой ее половины, ее цвета, роскоши — женщин.
Посьет и С. П. Шварц: они привезли из Шанхая
зелень,
живых быков, кур, уток — словом, свежую провизию и новости, но не свежие: от августа, а теперь ноябрь.
Сегодня суббота: по обыкновению, привезли провизию и помешали опять служить всенощную. Кроме
зелени всякого рода, рыбы и гомаров привезли, между прочим, маленького
живого оленя или лань, за неимением свиней; говорят, что больше нет; остались поросята, но те нужны для приплода.
Между ними и домом тянулась
живая стена акаций и сиреней,
зеленой щеткой поднимавшихся из-за красивой чугунной решетки с изящными столбиками.
Двор был застроен оптовыми лавками, где торговали сезонным товаром: весной — огурцами и
зеленью, летом — ягодами, осенью — плодами, главным образом яблоками, а зимой — мороженой рыбой и круглый год —
живыми раками, которых привозили с Оки и Волги, а главным образом с Дона, в огромных плетеных корзинах.
Дождливый осенний день. Большая перемена. За окнами каштаны взмахивают еще не опавшею, но уже поблекшей
зеленью, косой дождь бьет по стеклам. На дворе играть в мяч нельзя, многие не ушли домой завтракать, коридоры кишат толпой, которая волнуется в тесноте
живою зыбью.
По временам придавленная тяжестью
зелень поддавалась, трещала какая-нибудь ветка, и верхушка «фигуры», как
живая, вздрагивала и опускалась книзу.
Они поехали сначала берегом вверх, а потом свернули на тропу к косцам. Издали уже напахнуло ароматом свежескошенной травы. Косцы шли пробившеюся широкою линией, взмахивая косами враз. Получался замечательный эффект: косы блестели на солнце, и по всей линии точно вспыхивала синеватая молния, врезывавшаяся в
зеленую живую стену высокой травы. Работа началась с раннего утра, и несколько десятин уже были покрыты правильными рядами свежей кошенины.
С парохода видны в бинокль и простым глазом хороший строевой лес и береговые скаты, покрытые ярко-зеленою и, должно быть, сочною травой, но ни жилья, ни одной
живой души.
Федор принес мне
живого перепела, которого посадил я в какое-то лукошечко, сплетенное Евсеичем из
зеленых прутьев.
Солнце подобрало росу, и теперь в сочной
зеленой траве накоплялся дневной зной, копошились букашки и беззаботно кружились пестрые мотыльки; желтые, розовые и синеватые цветы пестрили
живой ковер травы, точно рассыпанные самоцветные камни.
Стоят люди толпой и дивятся: на окне за стеклом три куклы, маленькие, разодетые в красные и
зеленые платьица и совсем-совсем как
живые!
И все это карачится, шевелится, шуршит, из-под ног шарахается какой-то шершавый клубочек, а я прикован, я не могу ни шагу — потому что под ногами не плоскость — понимаете, не плоскость, — а что-то отвратительно-мягкое, податливое,
живое,
зеленое, упругое.
Разносчик, идя по улице с лоханью на голове и поворачиваясь во все стороны, кричал: «Лососина, рыба
живая!», а другой, шедший по тротуару, залился, как бы вперебой ему, звончайшим тенором: «Огурчики
зеленые!» Все это было так знакомо и так противно, что Калинович от досады плюнул и чуть не попал на шляпу проходившему мимо чиновнику.
Он был золотой, низкопробный, очень толстый, но дутый и с наружной стороны весь сплошь покрытый небольшими старинными, плохо отшлифованными гранатами. Но зато посредине браслета возвышались, окружая какой-то странный маленький
зеленый камешек, пять прекрасных гранатов-кабошонов, каждый величиной с горошину. Когда Вера случайным движением удачно повернула браслет перед огнем электрической лампочки, то в них, глубоко под их гладкой яйцевидной поверхностью, вдруг загорелись прелестные густо-красные
живые огни.
Бледная северная зелень-скороспелка, бледные северные цветики, контрастирующая траурная окраска вечно
зеленого хвойного леса с его молитвенно-строгими готическими линиями, унылая средне-русская равнина с ее врачующим простором, разливы могучих рек, — все это только служило дополнением могучей южной красоты, горевшей тысячью ярких
живых красок-цветов, смуглой, кожистой, точно лакированной южной
зеленью, круглившимися купами южных деревьев.
Один Пестерь делался все мрачнее и мрачнее, а когда бабы не вытерпели и заголосили какую-то безобразную пьяную песню, он, не выпуская изо рта своей трубки с медной цепочкой, процедил только одно слово: «У… язвы!..» Кто бы мог подумать, что этот свирепый субъект являлся самым
живым источником козловых ботинок и кумачных платков, в чем убедилась личным опытом даже Домашка, всего третьего дня получившая от Пестеря
зеленые стеклянные бусы.
Та же
зеленая тень кры€ла и Линочкино лицо, делая его худее и воздушней; а короткие пальчики, ярко освещенные и одни как будто
живые, проворно и ловко работали карандашом и резинкой.
Но иногда этот очень
живой мальчик, запнувшись за что-то, часами одиноко сидел на холме под сосною, бросая сухие шишки в мутно-зелёную воду реки Ватаракши.
Я выбрал местечко в тени пушистой черемухи и с наслаждением растянулся на
зеленой высокой траве, которая встала вокруг меня
живой стеной.
Одно окно, как
зеленым шатром, было защищено лапистыми ветвями старой ели; солнечные лучи, проходя через
живую сетку из
зеленых игл, окрашивались особенным, желто-зеленым цветом, точно их пропустили сквозь тонко прокованный лист золота.
Но как ни хороша природа сама по себе, как ни легко дышится на этом
зеленом просторе, под этим голубым бездонным небом — глаз невольно ищет признаков человеческого существования среди этой
зеленой пустыни, и в сердце вспыхивает радость
живого человека, когда там, далеко внизу, со дна глубокого лога взовьется кверху струйка синего дыма.
Когда зрители уселись и простыни раздвинулись, в раме, обтянутой марлей, взорам предстали три фигуры
живой картины, в значении которых не было возможности сомневаться: Любинька стояла с большим, подымающимся с полу черным крестом и в легком белом платье; близ нее, опираясь на якорь, Лина в
зеленом платье смотрела на небо, а восьмилетний Петруша в красной рубашке с прелестными крыльями, вероятно, позаимствованными у белого гуся, и с колчаном за плечами целился из лука чуть ли не на нас.
Под утро комната наполнилась удушливым серным запахом. На рассвете Коротков уснул и увидал дурацкий, страшный сон: будто бы на
зеленом лугу очутился перед ним огромный,
живой биллиардный шар на ножках. Это было так скверно, что Коротков закричал и проснулся. В мутной мгле еще секунд пять ему мерещилось, что шар тут, возле постели, и очень сильно пахнет серой. Но потом все это пропало; поворочавшись, Коротков заснул и уже не просыпался.
Дышит ароматами, поёт вся земля и всё
живое её; солнце растит цветы на полях, поднимаются они к небу, кланяясь солнцу; молодая
зелень деревьев шепчет и колышется; птицы щебечут, любовь везде горит — тучна земля и пьяна силою своей!
Вокруг везде — жёлтые головки, голубые глаза, румяные лица, как
живые цветы в тёмной
зелени хвои. Смех и звонкие голоса весёлых птиц, вестников новой жизни.
Нет, я мог бы еще многое придумать и раскрасить; мог бы наполнить десять, двадцать страниц описанием Леонова детства; например, как мать была единственным его лексиконом; то есть как она учила его говорить и как он, забывая слова других, замечал и помнил каждое ее слово; как он, зная уже имена всех птичек, которые порхали в их саду и в роще, и всех цветов, которые росли на лугах и в поле, не знал еще, каким именем называют в свете дурных людей и дела их; как развивались первые способности души его; как быстро она вбирала в себя действия внешних предметов, подобно весеннему лужку, жадно впивающему первый весенний дождь; как мысли и чувства рождались в ней, подобно свежей апрельской
зелени; сколько раз в день, в минуту нежная родительница целовала его, плакала и благодарила небо; сколько раз и он маленькими своими ручонками обнимал ее, прижимаясь к ее груди; как голос его тверже и тверже произносил: «Люблю тебя, маменька!» и как сердце его время от времени чувствовало это
живее!
Их ветви переплелись друг с другом, образовали вверху густой навес пахучей
зелени, и все они, дряхлые от времени, с потрескавшейся корой, с обломанными сучьями, казались
живой и дружной семьёй существ, тесно сплочённых стремлением вверх к свету.
— А этот подлец Мишка, который у меня в передней стоял столько лет и оказался первым вором?.. — кричал генерал, размахивая палкой. — Ведь я верил ему, Иуде, а он у меня под носом воровал… Да если бы я только знал, я бы кожу с него снял с
живого! По
зеленой улице бы провел да плетежками, плетежками… Не воруй, подлец! Не воруй, мерзавец… Да и другим закажи, шельмец!.. А ловкий тогда у меня в Загорье палач Афонька был: так бы расписал, что и другу-недругу Мишка заказал бы не воровать. Афонька ловко орудовал…
Аян не различал ничего этого — он видел, что в рамке из света и
зелени поднялось
живое лицо портрета; женщина шагнула к нему, испуганная и бледная. Но в следующий же момент спокойное удивление выразилось в ее чертах: привычка владеть собой. Она стояла прямо, не шевелясь, в упор рассматривая Аяна серыми большими глазами.
Григорий усердствовал — потный, ошеломлённый, с мутными глазами и с тяжёлым туманом в голове. Порой чувство личного бытия в нём совершенно исчезало под давлением впечатлений, переживаемых им.
Зелёные пятна под мутными глазами на землистых лицах, кости, точно обточенные болезнью, липкая, пахучая кожа, страшные судороги едва
живых тел — всё это сжимало сердце тоской и вызывало тошноту.
И в то же время нескончаемая равнина, однообразная, без одной
живой души, пугала ее, и минутами было ясно, что это спокойное
зеленое чудовище поглотит ее жизнь, обратит в ничто.
Он смотрел, как навозный жук хлопотливо и усердно тащит куда-то свой шар, как паук, раскинув хитрую радужную сеть, сторожит мух, как ящерица, раскрыв тупую мордочку, сидит на солнце, блестя
зелеными щитиками своей спины; а один раз, под вечер, он увидел
живого ежа!
Первые лучи солнца, пробив сквозившую тучу, блеснули в небе и пробежали по земле и небу. Туман волнами стал переливаться в лощинах, роса, блестя, заиграла на
зелени, прозрачные побелевшие тучки спеша разбегались по синевшему своду. Птицы гомозились в чаще и, как потерянные, щебетали что-то счастливое; сочные листья радостно и спокойно шептались в вершинах, и ветви
живых дерев медленно, величаво зашевелились над мертвым, поникшим деревом.
Но что это? Глаза баронессы широко раскрылись от удовольствия… Пред нею чудесная атласная подушка с вышитой на ней по
зеленому фону, изображающему воду, белой водяной лилией. Подбор красок и теней шелка изумителен. Лилия как
живая.
Пролетела, как сон, пасхальная неделя. За нею еще другие… Прошел месяц. Наступило лето… Пышно зазеленел и расцвел лиловато-розовой сиренью обширный приютский сад. Птичьим гомоном наполнились его аллеи.
Зеленая трава поднялась и запестрела на лужайках… Над ней замелькали иные
живые цветики-мотыльки и бабочки. Зажужжали мохнатые пчелы, запищали комары… По вечерам на пруду и в задней дорожке лягушки устраивали свой несложный концерт после заката солнца.
«Топор низом звучал глуше и глуше. Дерево погнулось, послышался треск его в стволе, и, ломая сучья, оно рухнулось макушей на сырую землю. Звуки топора и шагов затихли… Деревья еще радостнее красовались на новом просторе своими неподвижными ветвями. Первые лучи солнца пробежали по земле и небу. Роса, блестя, заиграла на
зелени. Сочные листья радостно и спокойно шептались на верхушках, и ветви
живых дерев медленно, величаво зашевелились над мертвым поникшим деревом».
Стало ясно, что таинственный зверь следил за нашей лодкой. Потом он стал смелее, иногда забегал вперед, останавливался и поджидал, когда неизвестный предмет, похожий на плавник с
зелеными ветвями, поровняется с ним, и в то же время он чувствовал, быть может и видел, что на этом плывущем дереве есть
живые существа.
Они, разбросанные рукою культурного человека по сторонам многочисленных рек и речек, от ранней весны до средины осени щеголяют своею
зеленью, манят к себе прохожего и служат убежищем всего
живого, бегущего от солнца.
Так как в этом романе читателям уже не раз приходилось встречать сцены, относительно которых, при поверхностном на них взгляде, необходимо должно возникнуть предположение, что в разыгрывании их участвуют неведомые силы незримого мира, — тогда как ученым реалистам нашего времени достоверно известно, что нет никакого иного
живого мира, кроме того, венцом которого мы имеем честь числить нас самих, — то необходимо сказать, что внезапное появление Бодростиной в вагоне не должно быть относимо к ряду необъяснимых явлений вроде
зеленого платья, кирасирского мундира с разрезанною спинкой; Гордановского секрета разбогатеть, Сннтянинского кольца с соскобленною надписью; болезненного припадка Глафиры и других темных явлений, разъяснение которых остается за автором в недоимке.
Быстро вскочила она на стул, оттуда на стол, затем в один прыжок очутилась на окне и скоро её
живая, юркая фигурка исчезла в
зелени развесистой липы. В следующую же минуту карканье прекратилось, потом послышалось снова с удвоенной силой и желторотый птенчик забился в руках Таси.
Но не смертью и не унынием дышала природа. От земли шел теплый, мягкий,
живой запах. Сквозь гниющие коричневые листья пробивались ярко-зеленые стрелки, почки на деревьях наливались. В чаще весело стрекотали дрозды и воробьи. Везде кругом все двигалось, шуршало, и тихий воздух был полон этим смутным шорохом пробуждавшейся молодой, бодрой жизни.
Из косной земли выползло что-то гибкое, ярко-зеленое,
живое, и светится под солнцем кустами барбариса.
Перед ней, — точно
живой, с трепетом дубовой листвы, с
зеленой муравой, с порханьем мягкого ветерка, — тот склон, где они сидели под дубом в Заводном, с ним, с"Васей"!
Чуть
живая мчусь я дальше в обществе притихших товарищей. Въезжаем в широкую улицу с двумя рядами дач, оцепленных
зеленью палисадников. У одной из них играет шарманка. Девочка с птичками раздает «счастье» желающим при посредстве черного дрозда, который выклевывает билетики длинным носом из ящика клетки. Вокруг толпятся дети. Две девочки, лет восьми и десяти, держат за руку третью, кудрявую, как кукла, в розовом платье.
Таврический дворец, еще недавний свидетель пышности и великолепия светлейшего «князя Тавриды», от самой могилы которого в описываемое нами время не осталось и следа, стоял среди ярко-зеленой, в тот год рано распустившейся листвы, как
живое доказательство бренности людского счастья, непрочности человеческих дел, в сравнении с сияющей все прежним блеском каждый год обновляющейся Природы.