Неточные совпадения
— потому что, случится,
поедешь куда-нибудь — фельдъегеря и адъютанты поскачут везде вперед: «Лошадей!» И там
на станциях никому не дадут, все дожидаются: все эти титулярные, капитаны, городничие, а ты себе и в ус не дуешь. Обедаешь где-нибудь у губернатора, а там — стой, городничий! Хе, хе, хе! (Заливается и помирает со смеху.)Вот что, канальство, заманчиво!
— Да нет, нисколько, и не за что. Я рад, что мы объяснились. А знаешь, утренняя тяга бывает хороша. Не
поехать ли? Я бы так и не спал, а прямо с тяги
на станцию.
Она смутно решила себе в числе тех планов, которые приходили ей в голову, и то, что после того, что произойдет там
на станции или в именьи графини, она
поедет по Нижегородской дороге до первого города и останется там.
Он долго думал в этом направлении и, почувствовав себя настроенным воинственно, готовым к бою, хотел идти к Алине, куда прошли все, кроме Варавки, но вспомнил, что ему пора
ехать в город. Дорогой
на станцию, по трудной, песчаной дороге, между холмов, украшенных кривеньким сосняком, Клим Самгин незаметно утратил боевое настроение и, толкая впереди себя длинную тень свою, думал уже о том, как трудно найти себя в хаосе чужих мыслей, за которыми скрыты непонятные чувства.
Утром
на другой день со
станции пришли Лютов и Макаров, за ними
ехала телега, солидно нагруженная чемоданами, ящиками, какими-то свертками и кульками.
Вот уж другую
станцию еду в телеге, или скате, как ее называют здесь и русские и якуты, не знаю только
на каком языке.
Это обстоятельство осталось, однако ж, без объяснения: может быть, он сделал это по привычке встречать проезжих, а может быть, и с целью щегольнуть дворянством и шпагой. Я узнал только, что он тут не живет, а остановился
на ночлег и завтра
едет дальше, к своей должности,
на какую-то
станцию.
Мы отлично уснули и отдохнули. Можно бы
ехать и ночью, но не было готового хлеба, надо ждать до утра, иначе нам, в числе семи человек, трудно будет продовольствоваться по
станциям на берегах Маи. Теперь предстоит
ехать шестьсот верст рекой, а потом опять сто восемьдесят верст верхом по болотам. Есть и почтовые тарантасы, но все предпочитают
ехать верхом по этой дороге, а потом до Якутска
на колесах, всего тысячу верст. Всего!
Но прочь романтизм, и лес тоже! Замечу только
на случай, если вы
поедете по этой дороге, что лес этот находится между Крестовской и Поледуевской
станциями. Но через лес не настоящая дорога: по ней ездят, когда нет дороги по Лене, то есть когда выпадают глубокие снега, аршина
на полтора, и когда проступает снизу, от тяжести снега, вода из-под льда, которую здесь называют черной водой.
Станция называется Маймакан. От нее двадцать две версты до
станции Иктенда. Сейчас
едем.
На горах не оттаял вчерашний снег; ветер дует осенний; небо скучное, мрачное; речка потеряла веселый вид и опечалилась, как печалится вдруг резвое и милое дитя. Пошли опять то горы, то просеки, острова и долины. До Иктенды проехали в темноте, лежа в каюте, со свечкой, и ничего не видали. От холода коченели ноги.
Остальная дорога до
станции была отличная. Мы у речки,
на мшистой почве, в лесу, напились чаю, потом
ехали почти по шоссе, по прекрасной сосновой, березовой и еловой аллее. Встретили красивый каскад и груды причудливо разбросанных как будто взрывом зеленоватых камней.
От слободы Качуги пошла дорога степью; с Леной я распрощался. Снегу было так мало, что он не покрыл траву; лошади паслись и щипали ее, как весной.
На последней
станции все горы; но я
ехал ночью и не видал Иркутска с Веселой горы. Хотел было доехать бодро, но в дороге сон неодолим. Какое неловкое положение ни примите, как ни сядьте, задайте себе урок не заснуть, пугайте себя всякими опасностями — и все-таки заснете и проснетесь, когда экипаж остановится у следующей
станции.
В Киренске я запасся только хлебом к чаю и уехал. Тут уж я помчался быстро. Чем ближе к Иркутску, тем ямщики и кони натуральнее. Только подъезжаешь к
станции, ямщики ведут уже лошадей, здоровых, сильных и дюжих
на вид. Ямщики позажиточнее здесь, ходят в дохах из собачьей шерсти, в щегольских шапках. Тут
ехал приискатель с семейством, в двух экипажах, да я — и всем доставало лошадей.
На станциях уже не с боязнью, а с интересом спрашивали: бегут ли за нами еще подводы?
На одной
станции случается
ехать по берегу, потом спуститься
на проток Лены, потом переехать остров, выехать
на самую Лену, а от нее опять
на берег, в лес.
Мы вторую
станцию едем от Усть-Маи, или Алданского селения. Вчера сделали тридцать одну версту, тоже по болотам, но те болота ничто в сравнении с нынешними.
Станция положена, по их милости, всего семнадцать верст. Мы встали со светом,
поехали еще по утреннему морозу; лошади скользят
на каждом шагу; они не подкованы. Князь Оболенский говорит, что они тверже копытами, оттого будто, что овса не едят.
Приезжаете
на станцию, конечно в плохую юрту, но под кров, греетесь у очага, находите летом лошадей, зимой оленей и смело углубляетесь, вслед за якутом, в дикую, непроницаемую чащу леса,
едете по руслу рек, горных потоков, у подошвы гор или взбираетесь
на утесы по протоптанным и — увы! где романтизм? — безопасным тропинкам.
— «Что ты, любезный, с ума сошел: нельзя ли вместо сорока пяти проехать только двадцать?» — «Сделайте божескую милость, — начал умолять, —
на станции гора крута, мои кони не встащат, так нельзя ли вам остановиться внизу, а ямщики сведут коней вниз и там заложат, и вы
поедете еще двадцать пять верст?» — «Однако не хочу, — сказал я, — если озябну, как же быть?» — «Да как-нибудь уж…» Я сделал ему милость — и ничего.
Вот нас
едет четыре экипажа, мы и сидим теперь: я здесь,
на Каменской
станции, чиновник с женой и инженер —
на Жербинской, другой чиновник — где-то впереди, а едущий сзади купец сидит, говорят, не
на станции, а
на дороге.
Наконец совершилось наше восхождение
на якутский, или тунгусский, Монблан. Мы выехали часов в семь со
станции и
ехали незаметно в гору буквально по океану камней. Редко-редко где
на полверсты явится земляная тропинка и исчезнет. Якутские лошади малорослы, но сильны, крепки, ступают мерно и уверенно. Мне переменили вчерашнюю лошадь, у которой сбились копыта, и дали другую, сильнее, с крупным шагом, остриженную a la мужик.
Обер-кондуктор с блестящими галунами и сапогами отворил дверь вагона и в знак почтительности держал ее, в то время как Филипп и артельщик в белом фартуке осторожно выносили длиннолицую княгиню
на ее складном кресле; сестры поздоровались, послышались французские фразы о том, в карете или коляске
поедет княгиня, и шествие, замыкающееся горничной с кудряшками, зонтиками и футляром, двинулось к двери
станции.
— Да так… не выдержал характера: нужно было забастовать, а я все добивал до сотни тысяч, ну и продул все. Ведь раз совсем
поехал из Ирбита, повез с собой девяносто тысяч с лишком,
поехали меня провожать, да с первой же
станции и заворотили назад… Нарвался
на какого-то артиста. Ну, он меня и раздел до последней нитки. Удивительно счастливо играет бестия…
— Не знаю, — отвечал Бурмин, — не знаю, как зовут деревню, где я венчался; не помню, с которой
станции поехал. В то время я так мало полагал важности в преступной моей проказе, что, отъехав от церкви, заснул, и проснулся
на другой день поутру,
на третьей уже
станции. Слуга, бывший тогда со мною, умер в походе, так что я не имею и надежды отыскать ту, над которой подшутил я так жестоко и которая теперь так жестоко отомщена.
Между тем Долгорукий, довольный тем, что ловко подшутил над приятелями,
ехал торжественно в Верхотурье. Третья повозка везла целый курятник, — курятник, едущий
на почтовых! По дороге он увез с нескольких
станций приходные книги, перемешал их, поправил в них цифры и чуть не свел с ума почтовое ведомство, которое и с книгами не всегда ловко сводило концы с концами.
Но дорога до Троицы ужасна, особливо если Масленица поздняя. Она представляет собой целое море ухабов, которые в оттепель до половины наполняются водой. Приходится
ехать шагом, а так как путешествие совершается
на своих лошадях, которых жалеют, то первую остановку делают в Больших Мытищах, отъехавши едва пятнадцать верст от Москвы. Такого же размера
станции делаются и
на следующий день, так что к Троице поспевают только в пятницу около полудня, избитые, замученные.
— Цирульники, а республики хотят. И что такое республика? Спроси их, — они и сами хорошенько не скажут. Так, руки зудят. Соберутся в кучу и галдят. Точь-в-точь у нас
на станции ямщики, как жеребий кидать начнут, кому
ехать. Ну, слыханное ли дело без начальства жить!
Лопахин.
На дворе октябрь, а солнечно и тихо, как летом. Строиться хорошо. (Поглядев
на часы в дверь.) Господа, имейте в виду, до поезда осталось всего сорок шесть минут! Значит, через двадцать минут
на станцию ехать. Поторапливайтесь.
Ехали курьер с Левшою очень скоро, так что от Петербурга до Лондона нигде отдыхать не останавливались, а только
на каждой
станции пояса
на один значок еще уже перетягивали, чтобы кишки с легкими не перепутались; но как Левше после представления государю, по платовскому приказанию, от казны винная порция вволю полагалась, то он, не евши, этим одним себя поддерживал и
на всю Европу русские песни пел, только припев делал по-иностранному: «Ай люли — се тре жули» [Это очень хорошо (от фр. c’est tr s joli)].
Так они и
ехали молча, только Платов
на каждой
станции выйдет и с досады квасной стакан водки выпьет, соленым бараночком закусит, закурит свою корешковую трубку, в которую сразу целый фунт Жукова табаку входило, а потом сядет и сидит рядом с царем в карете молча.
Теперь я сижу, залечиваю ногу. Без этого нельзя думать о дороге. Без сомнения, прежде зимы нельзя будет
ехать. Я не разделяю твоих страхов, но хочу без раны пуститься, иначе придется с рожей
на ноге и с лихорадкой сидеть где-нибудь
на станции.
— Милая Бэла, все, что вам угодно!
На станции я пойду и распоряжусь, чтобы вам принесли бульону с мясом и даже с пирожками. Вы не беспокойтесь. Лазер, я все это сам
еде лаю.
Тут мне объяснили, что, проехав две с половиной
станции, мы своротили с большой дороги и
едем теперь уже не
на тройке почтовых лошадей в ряд, а тащимся гусем по проселку
на обывательских подводах.
— Я, когда сюда
ехала, — начала, наконец, Мари, — так, разумеется, расспрашивала обо всех здешних, и мне
на последней
станции сказали, что Клеопатра Петровна в нынешнем году умерла.
Ладно. Между этими разговорами приезжаем
на станцию."Тут, — говорят нам, — коляску оставить нужно, а придется вам
ехать на ослах!"Что ж,
на ослах так
на ослах! — сели,
поехали.
Едет Сенечка
на перекладной,
едет и дремлет. Снится ему, что маменька костенеющими руками благословляет его и говорит:"Сенечка, друг мой! вижу, вижу, что я была несправедлива против тебя, но так как ты генерал, то оставляю тебе… мое материнское благословение!"Сенечка вздрагивает, кричит
на ямщика:"пошел!"и мчится далее и далее, до следующей
станции.
— Постой, что еще вперед будет! Площадь-то какая прежде была? экипажи из грязи народом вытаскивали! А теперь посмотри — как есть красавица! Собор-то, собор-то!
на кумпол-то взгляни! За пятнадцать верст, как по остреченскому тракту
едешь, видно! Как с последней
станции выедешь — всё перед глазами, словно вот рукой до города-то подать! Каменных домов сколько понастроили! А ужо, как Московскую улицу вымостим да гостиный двор выстроим — чем не Москва будет!
Да и чиновник там такой есть, что
на кажной тебе
станции словно в зубы тычет: «Ты, мол, за честь почитай, что сподобил тебя создатель
на почте
ехать!» Станешь это лошадей торопить, ну, один только и есть ответ ото всех: «Подождешь, мол, борода, не великого чина птица».
— Намеднись вот проезжал у нас барин: тихий такой… Ехал-то он
на почтовых, да коней-то и не случилось, а сидеть ему неохота. Туда-сюда — вольных… Только и заломил я с него за станцию-то пять серебра, так он ажио глаза вытаращил, однако, подумамши, четыре серебра без гривенника за двадцать верст дал… Ну, приехали мы
на другую
станцию, ан и там кони в разгоне… Пытали мы в ту пору промеж себя смеяться!..
Едем мы другую
станцию, дело было ночью, ямщик-от наш и прикурнул маленько
на козлах.
Ночью в такую пору
ехать решительно невозможно; поэтому и бывает, что отъедешь в сутки верст с сорок, да и славословишь остальное время имя господне
на станции.
Летось ездил я с парнем в Нижний, так ямщик-от стал
на полдороге от
станции и не
едет вперед: «Прибавьте, говорит, хозява, три целковеньких, так
поеду».
Еду я и думаю, что
на этой
станции у смотрителя жена, должно быть, хорошенькая. Почему я это думаю — не могу объяснить и сам, но что он женат и что жена у него хорошенькая, это так для меня несомненно, как будто бы я видел ее где-то своими глазами. А смотритель непременно должен быть почтенный старик, у которого жена не столько жена, сколько род дочери, взятой для украшения его одинокого существования…
Сказали только, что князь будто своих лошадей
на станции сменил и назад отослал, а сам с Грушею куда-то
на наемных
поехал.
Чувство это в продолжение 3-месячного странствования по
станциям,
на которых почти везде надо было ждать и встречать едущих из Севастополя офицеров, с ужасными рассказами, постоянно увеличивалось и наконец довело до того бедного офицера, что из героя, готового
на самые отчаянные предприятия, каким он воображал себя в П., в Дуванкòй он был жалким трусом и, съехавшись месяц тому назад с молодежью, едущей из корпуса, он старался
ехать как можно тише, считая эти дни последними в своей жизни,
на каждой
станции разбирал кровать, погребец, составлял партию в преферанс,
на жалобную книгу смотрел как
на препровождение времени и радовался, когда лошадей ему не давали.
Когда же он очутился один, с изжогой и запыленным лицом,
на 5-й
станции,
на которой он встретился с курьером из Севастополя, рассказавшим ему про ужасы войны, и прождал 12 часов лошадей, — он уже совершенно раскаивался в своем легкомыслии, с смутным ужасом думал о предстоящем и
ехал бессознательно вперед, как
на жертву.
И вот он
едет, торопит ямщиков, насилу поспевает
на станцию — и является в полк как раз за два часа до срока!
Стоило некоторым людям, участникам и неучастникам этого дела, свободным от внушения, еще тогда, когда только готовились к этому делу, смело высказывать свое негодование перед совершившимися в других местах истязаниями и отвращение и презрение к людям, участвовавшим в них, стоило в настоящем тульском деле некоторым лицам выразить нежелание участвовать в нем, стоило проезжавшей барыне и другим лицам тут же
на станции высказать тем, которые
ехали в этом поезде, свое негодование перед совершаемым ими делом, стоило одному из полковых командиров, от которых требовались части войск для усмирения, высказать свое мнение, что военные не могут быть палачами, и благодаря этим и некоторым другим, кажущимся неважными частным воздействиям
на людей, находящихся под внушением, дело приняло совсем другой оборот, и войска, приехав
на место, не совершили истязаний, а только срубили лес и отдали его помещику.
Я кончал эту двухлетнюю работу, когда 9-го сентября мне случилось
ехать по железной дороге в местность голодавших в прошлом году и еще сильнее голодающих в нынешнем году крестьян Тульской и Рязанской губерний.
На одной из железнодорожных
станций поезд, в котором я
ехал, съехался с экстренным поездом, везшим под предводительством губернатора войска с ружьями, боевыми патронами и розгами для истязания и убийства этих самых голодающих крестьян.
Как всегда бывает в дальней дороге,
на первых двух-трех
станциях воображение остается в том месте, откуда
едешь, и потом вдруг, с первым утром, встреченным в дороге, переносится к цели путешествия и там уже строит замки будущего. Так случилось и с Олениным.
Шестьсот семьдесят восемь рублей Капелю, а там видно будет…» И уже совсем смутные видения застилают мысль, и только голос Ванюши и чувство прекращенного движения нарушают здоровый, молодой сон, и, сам не помня, перелезает он в другие сани
на новой
станции и
едет далее.
После обеда мы дружески расстались, мои молодые товарищи наняли лошадей и
поехали в Тифлис, а я гулял по
станции, по берегу Терека, пока, наконец, увидал высоко
на горе поднимающуюся пыль и пошел навстречу своему эшелону.