Неточные совпадения
Государственные люди бросают кормило
великого корабля и шушукаются о здоровье человека, не просящего их о том, прописывают ему без его спроса — Атлантический океан и сутерландскую «Ундину», министр финансов забывает баланс, incometax, debet и credit и
едет на консилиум, Министр министров докладывает этот патологический казус парламенту.
Наконец с
великим трудом, уже ввечеру, удалось Ивану Федоровичу распрощаться; и, несмотря
на свою сговорчивость и
на то, что его насильно оставляли ночевать, он устоял-таки в своем намерении
ехать, и уехал.
Великое событие отъезда Ефима Андреича совершилось по последнему санному пути. Он прощался с женой, точно
ехал на медвежью охоту или
на дуэль. Мало ли что дорогой может приключиться!
«Чем же я займу себя, несчастный!» — восклицал я, и скука моя была так
велика, что, несмотря
на усталость, я сейчас же стал сбираться
ехать к Захаревским, чтобы хоть чем-нибудь себя занять.
Да и чиновник там такой есть, что
на кажной тебе станции словно в зубы тычет: «Ты, мол, за честь почитай, что сподобил тебя создатель
на почте
ехать!» Станешь это лошадей торопить, ну, один только и есть ответ ото всех: «Подождешь, мол, борода, не
великого чина птица».
Какой
великий мастер своего дела Фотоген Палыч! Вот он
едет узкой улицей. Неизъяснимыми движениями вожжей он сдвигает, сжимает, съеживает тройку и только изредка негромко покрикивает
на встречные сани...
— Optime! — воскликнул Сверстов, и
на другой день оба друга
поехали к Углакову; но, к
великой досаде их, застали того почти в отчаянном состоянии.
Воротились мы в домы и долго ждали, не передумает ли царь, не вернется ли? Проходит неделя, получает высокопреосвященный грамоту; пишет государь, что я-де от
великой жалости сердца, не хотя ваших изменных дел терпеть, оставляю мои государства и еду-де куда бог укажет путь мне! Как пронеслася эта весть, зачался вопль
на Москве: «Бросил нас батюшка-царь! Кто теперь будет над нами государить!»
Потом, когда спектакли прекратились, приехала в Головлево Аннинька и объявила, что Любинька не могла
ехать вместе с нею, потому что еще раньше законтрактовалась
на весь
Великий пост и вследствие этого отправилась в Ромны, Изюм, Кременчуг и проч., где ей предстояло давать концерты и пропеть весь каскадный репертуар.
В
великом посту
на третьей неделе
поехал я в Малицкое
на эпидемию…
Но, приехав в Свиблово, он, к
великому горю своему, застал Анну Юрьевну не в комнатах, а
на дворе, около сарая, в полумужской шляпе, в замшевых перчатках, с хлыстом в руке и сбирающуюся
ехать кататься в кабриолете
на одном из бешеных рысаков своих.
И действительно, стало как будто легче. Попробовал также поменьше есть, чтобы ослабеть еще, но, несмотря
на отсутствие чистого воздуха и упражнений, аппетит был очень
велик, трудно было сладить, съедал все, что приносили. Тогда начал делать так: еще не принимаясь за
еду, выливал половину горячего в ушат; и это как будто помогло: появилась тупая сонливость, истома.
Отдаленность во времени действует так же, как отдаленность в пространстве: история и воспоминание передают нам не все мелкие подробности о
великом человеке или
великом событии; они умалчивают о мелких, второстепенных мотивах
великого явления, о его слабых сторонах; они умалчивают о том, сколько времени в жизни
великих людей было потрачено
на одеванье и раздеванье,
еду, питье, насморк и т. п.
Еще Владимир
Великий сказал: «Веселие Руси пити и ясти», и в этих немногих словах до такой степени верно очертил русскую подоплёку, что даже и доныне русский человек ни
на чем с таким удовольствием не останавливает свою мысль, как
на еде.
— Ведь вот умный ты человек, а простого дела не понимаешь. Протоны… Нешто он ему одному не платил? Чай, он, может, сколько тысячей верст
ехал, нигде не платил.
На вот, ему одному подавай,
велика птица!
Я не философ — боже сохрани! —
И не мечтатель. За полетом пташки
Я не гонюсь, хотя в былые дни
Не вовсе чужд был глупой сей замашки.
Ну, муза, — ну, скорее, — разверни
Запачканный листок свой подорожный!..
Не завирайся, — тут зоил безбожный…
Куда теперь нам
ехать из Кремля?
Ворот ведь много,
велика земля!
Куда? — «
На Пресню погоняй, извозчик!» —
«Старуха, прочь!.. Сворачивай, разносчик...
— Именно, что дружелюбие, слово ваше справедливое! — подхватил он. — По той причине, что как теперь его превосходительство начальник губернии изволят
на ревизию
поехать, так и к нам в гости, и наезды бывали богатеющие: нынешние вот губернаторы, как видали и слыхали, с форсом тоже ездят, приема и уважения себе большого требуют, страх хоша бы маленьким чиновникам от них
великий бывает, но, знавши все это по старине, нынешние против того ничего не значат.
Про собачек этих особый экипаж шел, а для охранения их нарочный исправник
ехал, да как-то по нечаянности одну собачку и потерял, так ее превосходительство губернаторша, невзирая
на свой
великий сан, по щеке его ударила при всей публике да из службы еще за то выгнали, времена какие были-с.
— Совсем было поели и лошадей и нас всех, — сказал Патап Максимыч. — Сродясь столь
великой стаи не видывал. Лесом
ехали, и набралось этого зверья видимо-невидимо, не одна сотня, поди, набежала. Мы
на месте стали… Вперед
ехать страшно — разорвут… А волки кругом так и рыщут, так и прядают, да сядут перед нами и, глядя
на нас, зубами так и щелкают… Думалось, совсем конец пришел…
— И толкуют, слышь, они, матушка, как добывать золотые деньги… И снаряды у них припасены уж
на то… Да все Ветлугу поминают, все Ветлугу… А
на Ветлуге те плутовские деньги только и работают… По тамошним местам самый корень этих монетчиков. К ним-то и собираются
ехать. Жалеючи Патапа Максимыча, Пантелей про это мне за
великую тайну сказал, чтобы, кроме тебя, матушка, никому я не открывала… Сам чуть не плачет… Молви, говорит, Христа ради, матушке, не отведет ли она братца от такого паскудного дела…
На первой неделе
Великого поста Патап Максимыч выехал из Осиповки со Стуколовым и с Дюковым. Прощаясь с женой и дочерьми, он сказал, что
едет в Красную рамень
на крупчатные свои мельницы, а оттуда проедет в Нижний да в Лысково и воротится домой к Середокрестной неделе, а может, и позже. Дом покинул
на Алексея, хотя при том и Пантелею наказал глядеть за всем строже и пристальней.
Священник
на это согласился, и они
поехали вдвоем «в сытые места»
на четвертой неделе
великого поста, но к Благовещению не возвратились.
Когда рыбный караван приходит к Макарью, ставят его вверх по реке,
на Гребновской пристани, подальше ото всего, чтоб не веяло
на ярманку и
на другие караваны душком «коренной». Баржи расставляются в три либо в четыре ряда, глядя по тому, сколь
велик привоз.
На караван ездят только те, кому дело до рыбы есть. Поглядеть
на вонючие рыбные склады в несколько миллионов пудов из одного любопытства никто не
поедет — это не чай, что горами навален вдоль Сибирской пристани.
И через час Пахом
на рыженькой кобылке
ехал уж возвещать Божьим людям радость
великую — собирались бы они в Луповицы в сионскую горницу, собирались бы со страхом и трепетом поработать в тайне Господу, узреть свет правды его, приять духа небесного, исповедать веру истинную, проникнуть в тайну сокровенную, поклониться духом Господу и воспеть духу и агнцу песню новую.
Великим постом Доронины стали домой сряжаться, а Никите Федорычу надо было в Астрахань
ехать на ватаги; тут он решился намекнуть Татьяне Андревне, что Лизавета Зиновьевна крепко ему полюбилась…
Но в самое то время, как я собиралась
ехать в Петербург, планы князя Лимбурга были расстроены полученным известием, что
великий князь Павел Петрович, как наследный герцог Голштинский, променял Шлезвиг-Голштинское герцогство
на Ольденбургские и Дельменгорстские владения.
Он, как сам говорит, перестал верить, что она русская
великая княжна, а между тем, имея при себе официальные письма конфедерации, имея
на руках важные дела, которые безотлагательно должен был исполнить, ни с того ни с сего
поехал вслед за женщиной, которую считал искательницей приключений, и остался при ней до самого арестования.
Был уже поздний час и луна стояла полунощно, когда Я покинул дом Магнуса и приказал шоферу
ехать по Номентанской дороге: Я боялся, что Мое
великое спокойствие ускользнет от Меня, и хотел настичь его в глубине Кампаньи. Но быстрое движение разгоняло тишину, и Я оставил машину. Она сразу заснула в лунном свете, над своей черной тенью она стала как большой серый камень над дорогой, еще раз блеснула
на Меня чем-то и претворилась в невидимое. Остался только Я с Моей тенью.
— Да, — сказал художник-розмысл, — qui va piano, va sano [Тише
едешь — дальше будешь (ит.).] — эту родную пословицу перевел я когда-то
великому князю
на русский лад. Иоанн много утешался ею, и немудрено: она вывод из всех его подвигов. И потому хочу я выбрать ее девизом для медали
великого устроителя Руси.
Григорий Лукъянович знал со слов гонца о содержании грамоты, и получение ее именно в тот день, когда царь
ехал оказать
великую милость семейству князей Прозоровских, было как раз
на руку свирепому опричнику, желавшему во что бы то ни стало изменить решение царя относительно помилования жениха княжны Евпраксии, что было возможно лишь возбудив в нем его болезненную подозрительность. Он достиг этой цели.
В Петербурге в это время готовились к свадьбе
великого князя. Туда спешили гости из Малороссии. Наталья Демьяновна собралась со всей семьей. Она
ехала по зову государыни, но главным образом влекло ее
на север свиданье с ее младшим сыном, которого она не видала несколько лет.
Архиепископ Феофил, с священниками семи церквей и с прочими сановными мужами,
поехали на поклон и просьбу к
великому князю по общему приговору народа, но когда посольство это вернулось назад без успеха, волнения в городе еще более усилились.
У въезда в
Великую улицу встретило путников несколько приставов, посланных от
великого князя, вместе с переводчиком, поздравить их с благополучным приездом и проводить в назначенные им домы. Но вместо того чтобы везти их через
Великую улицу, пристава велели извозчикам спуститься
на Москву-реку, оговариваясь невозможностью
ехать по улице, заваленной будто развалинами домов после недавнего пожара.
Нечего и говорить, что Ермак решился
ехать немедленно. Он не боялся смерти, но страшился утратить завоеванное, обмануть надежды царя и России. Личные дела и личные чувства отходили
на второй план, как бы ни серьезны были первые и не
велики вторые.
Архиепископ Феофил со священниками семи церквей и с прочими сановными мужами
поехали на поклон и просьбу к
великому князю по общему приговору народа, но когда посольство это вернулось назад без успеха, волнения в городе еще более усилились.
— Ну, ребятушки, спасибо вам, что помогли мне княжну, ангела нашего, от неминучей беды вызволить, вырвать ее, чистую, из грязных рук кромешников, но только ни гу-гу обо всем случившемся;
на дыбе слова не вымолвить… Ненароком чтобы до князя не дошло: поднимет он бурю
великую,
поедет бить челом
на обидчика государю, а тому как взглянется, — не сносить может и нашему князю-милостивцу головы за челобитье
на Малюту, слугу излюбленного… Поняли, ребятушки?
Она тотчас же
поехала в Петербург.
На рассвете здесь встретил ее Григорий Орлов с гвардейцами, которые целовали у нее руки и платье. Екатерина прямо отправилась в Казанский собор, где принял ее Сеченов, во главе духовенства, а оттуда — во дворец, где Панин собрал синод и сенат. Все присягнули «самодержавной императрице и наследнику». Так бескровно произошел
великий переворот. Только разгулявшиеся гвардейцы побили своего начальника, принца Георга, и разграбили его дом.
Впереди
ехали вершники [Верховые.], раздвигая народ, за ними московские копейщики под предводительством статного, богато разряженного юноши, а затем уже медленно двигался возок, в котором сидел
великий князь Иоанн Васильевич, милостиво кланяясь
на обе стороны шумно приветствовавшему народу.
— Дядя, ваше сиятельство, принял известие о высочайшей милости с
великою радостью, но по слабости здоровья не может
ехать на почтовых и выехал
на своих.
Весь фундамент состоял из четырех рядов известкового камня. В сенях первого этажа архитектор велел поставить двенадцать деревянных столбов. Ему надо было
ехать в Малороссию, и, уезжая, он сказал гостилицкому управляющему, чтобы до его возвращения он не позволял трогать этих подпорок. Несмотря
на запрещение архитектора, управляющий, как скоро узнал, что
великий князь и
великая княгиня со свитой займут этот дом, тотчас приказал вынести эти столбы, которые безобразили сени.
Баранщиков так струсил, что не стал отлагать своего намерения нисколько, а немедленно пошел в Галату и разыскал там русского казенного курьера, приехавшего из Петербурга с бумагами к послу. Баранщиков расспросил у курьера, как и через какие города надо
ехать до российской границы. Другого источника он для этой справки не придумал. Время же тогда приближалось к магометанскому Рамазану, и Баранщиков, как турецкий солдат, должен был идти
на смотр к
великому визирю и получить жалованье.