Неточные совпадения
Г-жа Простакова. Родной, батюшка. Вить и я по отце Скотининых. Покойник батюшка женился на покойнице матушке. Она
была по прозванию Приплодиных. Нас, детей,
было с них восемнадцать человек; да, кроме меня с братцем, все, по власти Господней, примерли. Иных из бани мертвых вытащили. Трое, похлебав молочка из медного котлика, скончались. Двое о
Святой неделе с колокольни свалились; а достальные сами не стояли, батюшка.
"30-го июня, — повествует летописец, — на другой день празднованья памяти
святых и славных апостолов Петра и Павла
был сделан первый приступ к сломке города".
«Так же
буду сердиться на Ивана кучера, так же
буду спорить,
буду некстати высказывать свои мысли, так же
будет стена между
святая святых моей души и другими, даже женой моей, так же
буду обвинять ее за свой страх и раскаиваться в этом, так же
буду не понимать разумом, зачем я молюсь, и
буду молиться, — но жизнь моя теперь, вся моя жизнь, независимо от всего, что может случиться со мной, каждая минута ее — не только не бессмысленна, как
была прежде, но имеет несомненный смысл добра, который я властен вложить в нее!»
Когда Левин разменял первую сторублевую бумажку на покупку ливрей лакею и швейцару, он невольно сообразил, что эти никому ненужные ливреи, но неизбежно необходимые, судя по тому, как удивились княгиня и Кити при намеке, что без ливреи можно обойтись, — что эти ливреи
будут стоить двух летних работников, то
есть около трехсот рабочих дней от
Святой до заговень, и каждый день тяжкой работы с раннего утра до позднего вечера, — и эта сторублевая бумажка еще шла коло̀м.
Я ужасна, но мне няня говорила:
святая мученица — как ее звали? — она хуже
была.
Его обрадовала мысль о том, как легче
было поверить в существующую, теперь живущую церковь, составляющую все верования людей, имеющую во главе Бога и потому
святую и непогрешимую, от нее уже принять верования в Бога, в творение, в падение, в искупление, чем начинать с Бога, далекого, таинственного Бога, творения и т. д.
Он ехал и отдохнуть на две недели и в самой святая-святых народа, в деревенской глуши, насладиться видом того поднятия народного духа, в котором он и все столичные и городские жители
были вполне убеждены. Катавасов, давно собиравшийся исполнить данное Левину обещание побывать у него, поехал с ним вместе.
Левин едва помнил свою мать. Понятие о ней
было для него священным воспоминанием; и будущая жена его должна
была быть в его воображении повторением того прелестного,
святого идеала женщины, каким
была для него мать.
— Не может
быть разницы в деле
святой истины.
Слова эти и решимость на минуту успокоили Леницына. Он
был очень взволнован и уже начинал
было подозревать, не
было ли со стороны Чичикова какой-нибудь фабрикации относительно завещания. Теперь укорил себя в подозрении. Готовность присягнуть
была явным доказательством, что Чичиков <невинен>. Не знаем мы, точно ли достало бы духу у Павла Ивановича присягнуть на
святом, но сказать это достало духа.
He мысля гордый свет забавить,
Вниманье дружбы возлюбя,
Хотел бы я тебе представить
Залог достойнее тебя,
Достойнее души прекрасной,
Святой исполненной мечты,
Поэзии живой и ясной,
Высоких дум и простоты;
Но так и
быть — рукой пристрастной
Прими собранье пестрых глав,
Полусмешных, полупечальных,
Простонародных, идеальных,
Небрежный плод моих забав,
Бессонниц, легких вдохновений,
Незрелых и увядших лет,
Ума холодных наблюдений
И сердца горестных замет.
Быть может, он для блага мира
Иль хоть для славы
был рожден;
Его умолкнувшая лира
Гремучий, непрерывный звон
В веках поднять могла. Поэта,
Быть может, на ступенях света
Ждала высокая ступень.
Его страдальческая тень,
Быть может, унесла с собою
Святую тайну, и для нас
Погиб животворящий глас,
И за могильною чертою
К ней не домчится гимн времен,
Благословение племен.
— У воеводы
есть дочка-красавица.
Святой боже, какая красавица!
Ибо далеко разносится могучее слово,
будучи подобно гудящей колокольной меди, в которую много повергнул мастер дорогого чистого серебра, чтобы далече по городам, лачугам, палатам и весям разносился красный звон, сзывая равно всех на
святую молитву.
Народ в городе голодный; стало
быть, все съест духом, да и коням тоже сена… уж я не знаю, разве с неба кинет им на вилы какой-нибудь их
святой… только про это еще Бог знает; а ксендзы-то их горазды на одни слова.
Итак,
выпьем, товарищи, разом
выпьем поперед всего за
святую православную веру: чтобы пришло наконец такое время, чтобы по всему свету разошлась и везде
была бы одна
святая вера, и все, сколько ни
есть бусурменов, все бы сделались христианами!
Нужно, чтобы он речами своими разодрал на части мое сердце, чтобы горькая моя участь
была еще горше, чтобы еще жалче
было мне моей молодой жизни, чтобы еще страшнее казалась мне смерть моя и чтобы еще больше, умирая, попрекала я тебя, свирепая судьба моя, и тебя — прости мое прегрешение, —
Святая Божья Матерь!
— Врет он, паны-браты, не может
быть того, чтобы нечистый жид клал значок на
святой пасхе!
Следовательно, он
святой, следовательно, он не
пьет ни вина, ни простой водки.
А любопытно,
есть ли у господина Лужина ордена; об заклад бьюсь, что Анна в петлице [Орден
Святой Анны, в данном случае, вероятно, IV — низшей степени отличия.]
есть и что он ее на обеды у подрядчиков и у купцов надевает.
— Он бы, конечно, зачах с голода — повариха спасла. Она его
святым считает. Одела в мужево платье,
поит, кормит. И даже спит с ним. Что ж?
— Ой, нет! — живо сказала Любаша. — Куда им! Они такие… мудрые. Но там
была свадьба; Лида живет у Премировой, и племянница ее вышла замуж за торговца церковной утварью. Жуткий такой брак и — по Шопенгауэру: невеста — огромная, красивая такая, Валкирия; а жених — маленький, лысый, желтый, бородища, как у Варавки, глаза
святого, но — крепенький такой дубок. Ему лет за сорок.
На
святой Руси петухи
поют, —
Скоро
будет день на
святой Руси!
Чтоб легче
было любить мужика, его вообразили существом исключительной духовной красоты, украсили венцом невинного страдальца, нимбом
святого и оценили его физические муки выше тех моральных мук, которыми жуткая русская действительность щедро награждала лучших людей страны.
— Вот я
была в театральной школе для того, чтоб не жить дома, и потому, что я не люблю никаких акушерских наук, микроскопов и все это, — заговорила Лидия раздумчиво, негромко. — У меня
есть подруга с микроскопом, она верит в него, как старушка в причастие
святых тайн. Но в микроскоп не видно ни бога, ни дьявола.
—
Был на закрытом докладе Озерова. Думцы. Редактора. Папаша Суворин и прочие, иже во
святых. Промышленники, по производствам, связанным с сельским хозяйством, — настроены празднично. А пшеница в экспорт идет по 91 копейке, в восьмом году продавали по рубль двадцать. — Он вытащил из кармана записную книжку и прочитал: — «В металлургии капитал банков 386 миллионов из общей суммы 439, в каменноугольной — 149 из 199». Как это понимать надо?
— Чего это? Водой облить? Никак нельзя. Пуля в лед ударит, — ледом
будет бить! Это мне известно. На горе
святого Николая, когда мы Шипку защищали, турки делали много нам вреда ледом. Постой! Зачем бочку зря кладешь? В нее надо набить всякой дряни. Лаврушка, беги сюда!
— Это
было днем, а не ночью; в день Всех
святых, на кладбище.
Чтобы
выпить за народ,
За
святой девиз «вперед...
Так, не ошиблись вы: три клада
В сей жизни
были мне отрада.
И первый клад мой честь
была,
Клад этот пытка отняла;
Другой
был клад невозвратимый —
Честь дочери моей любимой.
Я день и ночь над ним дрожал:
Мазепа этот клад украл.
Но сохранил я клад последний,
Мой третий клад:
святую месть.
Ее готовлюсь богу снесть.
— Садовник спал там где-то в углу и будто все видел и слышал. Он молчал, боялся,
был крепостной… А эта пьяная баба, его вдова, от него слышала — и болтает… Разумеется, вздор — кто поверит! я первая говорю: ложь, ложь! эта
святая, почтенная Татьяна Марковна!.. — Крицкая закатилась опять смехом и вдруг сдержалась. — Но что с вами? Allons donc, oubliez tout! Vive la joie! [Забудьте все! Да здравствует веселье! (фр.)] — сказала она. — Что вы нахмурились? перестаньте. Я велю еще подать вина!
Таилось ли это «или» в ее
святом, стыдливом неведении, в послушании проповеди отца Василья или, наконец, в лимфатическом темпераменте — все же оно
было в ней, а не в нем…
— Знаю, знаю зачем! — вдруг догадался он, — бумаги разбирать — merci, [благодарю (фр.).] а к
Святой опять обошел меня, а Илье дали! Qu’il aille se promener! [Пусть убирается! (фр.)] Ты не
была в Летнем саду? — спросил он у дочери. — Виноват, я не
поспел…
— Спасибо ей, она
святая женщина! Что я
буду таким уродом носить свое горе по чужим углам!..
— Какой переход от
святых отцов к Спинозе и Вольтеру! Там в библиотеке все энциклопедисты
есть. Ужели ты их читала?
— Вы
святая! Вы никогда не
были в моем положении… — говорила она, как будто про себя. — Вы праведница!
— Ну, уж
святая: то нехорошо, другое нехорошо. Только и света, что внучки! А кто их знает, какие они
будут? Марфенька только с канарейками да с цветами возится, а другая сидит, как домовой, в углу, и слова от нее не добьешься. Что
будет из нее — посмотрим!
— Один ты заперла мне: это взаимность, — продолжал он. — Страсть разрешается путем уступок, счастья, и обращается там, смотря по обстоятельствам, во что хочешь: в дружбу, пожалуй, в глубокую,
святую, неизменную любовь — я ей не верю, — но во что бы ни
было, во всяком случае, в удовлетворение, в покой… Ты отнимаешь у меня всякую надежду… на это счастье… да?
«Боже мой! — думал он, внутренне содрогаясь, — полчаса назад я
был честен, чист, горд; полчаса позже этот
святой ребенок превратился бы в жалкое создание, а „честный и гордый“ человек в величайшего негодяя! Гордый дух уступил бы всемогущей плоти; кровь и нервы посмеялись бы над философией, нравственностью, развитием! Однако дух устоял, кровь и нервы не одолели: честь, честность спасены…»
— И все! А тут бог знает что наговорили… и про нее, и про вас! Не пощадили даже и Татьяну Марковну, эту почтенную, можно сказать,
святую!.. Какие
есть на свете ядовитые языки!.. Этот отвратительный Тычков…
Желания у ней вращаются в кругу ее быта: она любит, чтобы
Святая неделя
была сухая, любит Святки, сильный мороз, чтобы сани скрипели и за нос щипало. Любит катанье и танцы, толпу, праздники, приезд гостей и выезды с визитами — до страсти. Охотница до нарядов, украшений, мелких безделок на столе, на этажерках.
Колокол ударял твердо и определенно по одному разу в две или даже в три секунды, но это
был не набат, а какой-то приятный, плавный звон, и я вдруг различил, что это ведь — звон знакомый, что звонят у Николы, в красной церкви напротив Тушара, — в старинной московской церкви, которую я так помню, выстроенной еще при Алексее Михайловиче, узорчатой, многоглавой и «в столпах», — и что теперь только что минула
Святая неделя и на тощих березках в палисаднике тушаровского дома уже трепещут новорожденные зелененькие листочки.
Я прямо говорю: это почти нельзя
было вынести без слез, и не от умиления, а от какого-то странного восторга: чувствовалось что-то необычайное и горячее, как та раскаленная песчаная степь со львами, в которой скиталась
святая.
А люди-то на нее удивляются: «Уж и как же это можно, чтоб от такого счастья отказываться!» И вот чем же он ее в конце покорил: «Все же он, говорит, самоубивец, и не младенец, а уже отрок, и по летам ко
святому причастью его уже прямо допустить нельзя
было, а стало
быть, все же он хотя бы некий ответ должен дать.
Но одну подробность я слишком запомнил: мама сидела на диване, а влево от дивана, на особом круглом столике, лежал как бы приготовленный к чему-то образ — древняя икона, без ризы, но лишь с венчиками на главах
святых, которых изображено
было двое.
В этой же комнате в углу висел большой киот с старинными фамильными образами, из которых на одном (всех
святых)
была большая вызолоченная серебряная риза, та самая, которую хотели закладывать, а на другом (на образе Божьей Матери) — риза бархатная, вышитая жемчугом.
Он не то чтобы
был начетчик или грамотей (хотя знал церковную службу всю и особенно житие некоторых
святых, но более понаслышке), не то чтобы
был вроде, так сказать, дворового резонера, он просто
был характера упрямого, подчас даже рискованного; говорил с амбицией, судил бесповоротно и, в заключение, «жил почтительно», — по собственному удивительному его выражению, — вот он каков
был тогда.
Там, где касается, я не скажу убеждений — правильных убеждений тут
быть не может, — но того, что считается у них убеждением, а стало
быть, по-ихнему, и
святым, там просто хоть на муки.
— Для меня, господа, — возвысил я еще пуще голос, — для меня видеть вас всех подле этого младенца (я указал на Макара) —
есть безобразие. Тут одна лишь
святая — это мама, но и она…
— Не знаю; не берусь решать, верны ли эти два стиха иль нет. Должно
быть, истина, как и всегда, где-нибудь лежит посредине: то
есть в одном случае
святая истина, а в другом — ложь. Я только знаю наверно одно: что еще надолго эта мысль останется одним из самых главных спорных пунктов между людьми. Во всяком случае, я замечаю, что вам теперь танцевать хочется. Что ж, и потанцуйте: моцион полезен, а на меня как раз сегодня утром ужасно много дела взвалили… да и опоздал же я с вами!