Неточные совпадения
"Сего 17-го сентября, после трудного, но славного девятидневного похода, совершилось всерадостнейшее и вожделеннейшее событие. Горчица утверждена повсеместно и навсегда, причем не было произведено в расход ни
единой капли
крови".
Наполеонами и так далее, все до
единого были преступниками, уже тем одним, что, давая новый закон, тем самым нарушали древний, свято чтимый обществом и от отцов перешедший, и, уж конечно, не останавливались и перед
кровью, если только
кровь (иногда совсем невинная и доблестно пролитая за древний закон) могла им помочь.
Только темная еще азиатская душа, не ощутившая в своей
крови и в своем духе прививок старой европейской культуры, может обоготворять дух европейской культуры, как совершенный,
единый и единственный.
— А, это «
единый безгрешный» и его
кровь! Нет, не забыл о нем и удивлялся, напротив, все время, как ты его долго не выводишь, ибо обыкновенно в спорах все ваши его выставляют прежде всего. Знаешь, Алеша, ты не смейся, я когда-то сочинил поэму, с год назад. Если можешь потерять со мной еще минут десять, то я б ее тебе рассказал?
Я понял, что дом, где обитаете вы, священ, что ни
единое существо, связанное с вами узами
крови, не подлежит моему проклятию.
Но Дубровский уже ее не слышал, боль раны и сильные волнения души лишили его силы. Он упал у колеса, разбойники окружили его. Он успел сказать им несколько слов, они посадили его верхом, двое из них его поддерживали, третий взял лошадь под уздцы, и все поехали в сторону, оставя карету посреди дороги, людей связанных, лошадей отпряженных, но не разграбя ничего и не пролив ни
единой капли
крови в отмщение за
кровь своего атамана.
Судьи, надеявшиеся на его благодарность, не удостоились получить от него ни
единого приветливого слова. Он в тот же день отправился в Покровское. Дубровский между тем лежал в постеле; уездный лекарь, по счастию не совершенный невежда, успел пустить ему
кровь, приставить пиявки и шпанские мухи. К вечеру ему стало легче, больной пришел в память. На другой день повезли его в Кистеневку, почти уже ему не принадлежащую.
Площадь Куба. Шестьдесят шесть мощных концентрических кругов: трибуны. И шестьдесят шесть рядов: тихие светильники лиц, глаза, отражающие сияние небес — или, может быть, сияние
Единого Государства. Алые, как
кровь, цветы — губы женщин. Нежные гирлянды детских лиц — в первых рядах, близко к месту действия. Углубленная, строгая, готическая тишина.
Я пишу это и чувствую: у меня горят щеки. Вероятно, это похоже на то, что испытывает женщина, когда впервые услышит в себе пульс нового, еще крошечного, слепого человечка. Это я и одновременно не я. И долгие месяцы надо будет питать его своим соком, своей
кровью, а потом — с болью оторвать его от себя и положить к ногам
Единого Государства.
— На, черти́! Нет, это не сойдется! Чтобы чужой работал, а брата
единого, родную
кровь — прочь?
— И ты, сын Димитрия Милославского, желаешь, наряду с бессильными старцами, с изувеченными и не могущими сражаться воинами, посвятить себя
единой молитве, когда вся
кровь твоя принадлежит отечеству? Ты, юноша во цвете лет своих, желаешь, сложив спокойно руки, смотреть, как тысячи твоих братьев, умирая за веру отцов и святую Русь, утучняют своею кровию родные поля московские?
Дама была из тех новых, даже самоновейших женщин, которые мудренее нигилистов и всего доселе появлявшегося в женском роде: это демократки с желанием барствовать; реалистки с стремлением опереться на всякий предрассудок, если он представляет им хотя самую фиктивную опору; проповедницы, что «не о хлебе
едином человек жив будет», а сами за хлеб продающие и тело и честную
кровь свою.
— Но неужели на земле перестали лить красную
кровь? — На твоих одеждах нет ни
единого пятнышка, и белы они, как снег.
Любовь!.. Но знаешь ли, какое
Блаженство на земле второе
Тому, кто всё похоронил,
Чему он верил; что любил!
Блаженство то верней любови,
И только хочет слез да
крови.
В нем утешенье для людей,
Когда умрет другое счастье;
В нем преступлений сладострастье,
В нем ад и рай души моей.
Оно при нас всегда, бессменно;
То мучит, то ласкает нас…
Нет, за
единый мщенья час,
Клянусь, я не взял бы вселенной!
Гораздо легче дать здесь отрицательный ответ, чем положительный: то не было, конечно,
единое истинное причащение Тела и
Крови Христовых во оставление грехов, ибо этого, абсолютного, причащения нет вне Церкви Христовой и помимо боговоплощения и Голгофы.
Если б в ней хоть
единая капелька благородной
крови была, стала бы разве она такие речи нести про свою благодетельницу?..
«Все… ну, напр., хоть законодатели и установители человечества, начиная с древнейших, продолжая Ликургами, Солонами, Магометами, Наполеонами и т. д., — все до
единого были преступники, и уж конечно не останавливались перед
кровью, если только
кровь могла им помочь…
Илька показала руками, сколько приблизительно
крови пролил ее отец, как он хромал, когда плелся к часовне. Когда она рассказала о судье и передала все до
единого его слова, барон презрительно усмехнулся и плюнул в сторону. Плевок отлетел на две сажени.
В этом манифесте говорилось о несправедливом и жестоком поступке Австрии с Сербией, о бомбардировке беззащитной столицы Сербии Белграда, о том, что недостойный поступок австрийцев заставил Россию,
единую по вере и
крови со славянскими народами, предложить Австрии свое посредничество — уладить дело её с Сербией миром.
Сердце, молодая еще
кровь, воображение, потребность женской ласки — точно замерли в нем. За целый год был ли он хоть единожды, с глазу на глаз, в увлекательной беседе с молодой красивой женщиной?.. Ни
единого раза… Не лучше ли так?
Теперь дело было сделано: от Орды Русь была свободна. Народ русский,
единый по
крови, по вере и языку, имел вместо многих князей одного государя. Удачи победы и великий ум Иоанна III еще более возвысили мнение русских о самих себе и о величии своего государя.
— Ободритесь, граждане новгородские, пусть судит Бог виновных пролития
крови! Зла отныне не будет никому, ни
единого. Узнал я, но поздно… злодейство. Кладу на душу мою излишество наказания, допущенное по моему неведению… Оставляю правителей справедливых… но памятуя, что человеку сродно погрешить, я повелел о делах ваших доносить мне прежде выполнения карательных приговоров…
Сразу же я почувствовал, что я засыпаю, но странно: сон и тоска не боролись друг с другом, а вместе входили в меня, как
единое, и от головы медленно разливались по всему телу, проникали в самую глубину тела, становились моей
кровью, моими пальцами, моей грудью.
Плакать не могу, вот мое мучение. Везде ищу слез и не нахожу. И как это странно устроен человек:
кровь у себя могу открыть, стоит ножом кольнуть, а слезы
единой ничем не выдавишь. Оттого и спать не могу, и дивана своего боюсь. Я теперь в кабинете на диване сплю, т. е. корчусь и сохну целую ночь под белым светом. Окна у меня не завешены.