Приятно дерзкой эпиграммой
Взбесить оплошного врага;
Приятно зреть, как он, упрямо
Склонив бодливые рога,
Невольно в зеркало глядится
И узнавать себя стыдится;
Приятней, если он, друзья,
Завоет сдуру: это я!
Еще приятнее в молчанье
Ему готовить честный гроб
И тихо целить в бледный лоб
На благородном расстоянье;
Но отослать его к отцам
Едва ль приятно будет вам.
Она его не замечает,
Как он ни бейся, хоть умри.
Свободно дома принимает,
В гостях с ним молвит слова три,
Порой одним поклоном встретит,
Порою вовсе не заметит;
Кокетства в ней ни капли нет —
Его не терпит высший свет.
Бледнеть Онегин начинает:
Ей иль не видно, иль не жаль;
Онегин сохнет, и
едва льУж не чахоткою страдает.
Все шлют Онегина к врачам,
Те хором шлют его к водам.
Неточные совпадения
А тот… но после всё расскажем,
Не правда
ль? Всей ее родне
Мы Таню завтра же покажем.
Жаль, разъезжать нет мочи мне:
Едва,
едва таскаю ноги.
Но вы замучены с дороги;
Пойдемте вместе отдохнуть…
Ох, силы нет… устала грудь…
Мне тяжела теперь и радость,
Не только грусть… душа моя,
Уж никуда не годна я…
Под старость жизнь такая гадость…»
И тут, совсем утомлена,
В слезах раскашлялась она.
Ее сомнения смущают:
«Пойду
ль вперед, пойду
ль назад?..
Его здесь нет. Меня не знают…
Взгляну на дом, на этот сад».
И вот с холма Татьяна сходит,
Едва дыша; кругом обводит
Недоуменья полный взор…
И входит на пустынный двор.
К ней, лая, кинулись собаки.
На крик испуганный ея
Ребят дворовая семья
Сбежалась шумно. Не без драки
Мальчишки разогнали псов,
Взяв барышню под свой покров.
— Что ты, ворона? Руки, что
ль, не знаешь! — крикнул вице-губернаторский кучер и, быстро продергивая, задел дрожки за переднее колесо и оборвал тяж. Инспекторский кучер, или в сущности больничный солдат,
едва усидел на козлах.
— Полно-ка ты, Настенька, полно, моя болезная, — уговаривала ее Аксинья Захаровна, сама
едва удерживая рыданья. — Посуди, девонька, — могу
ль я отпустить тебя? Отец воротится, а тебя дома нет. Что тогда?.. Аль не знаешь, каков он во гневе бывает?..
— Матушка Манефа здорова
ль? — совсем склонив голову,
едва переводя дух, чуть слышно спросила Марья Гавриловна.
— Ну как вы, матушка, время проводили? Все
ль подобру-поздорову? — сладеньким, заискивающим голосом спрашивала казначея мать Таифа
едва отогревшуюся на горячей лежанке игуменью.
— Ох, искушение! — вскрикнул он и,
едва переводя дух, примолвил: — Совсем исполóшили вы меня, Флена Васильевна! Можно разве этак пугать человека?.. Мало
ль что с перепугу может случиться? Медведь и покрепче меня, да и с тем с испугу-то что бывает?
— За любовь благодарим покорно, Петр Степаныч, за доброе ваше слово, — с полным поклоном сказала мать Таисея. — Да вот что, мои дорогие, за хлопотами да за службой путем-то я с вами еще не побеседовала, письма-то
едва прочитать удосужилась… Не зайдете
ль ко мне в келью чайку испить — потолковали б о делах-то…
Но мой удел — могу
ль не звать ужасным?
Едва холодный и больной рассвет
Исполнит Ад сияньем безучастным...
Раздался детский крик, обмерла Аграфена Петровна… Меньшая девочка ее лежала на мостовой у колес подъехавшей коляски. Сшибло
ль ее, сама ли упала с испугу — Бог ее знает… Ястребом ринулась мать, но ребенок был уж на руках черной женщины. В глазах помутилось у Аграфены Петровны, зелень пошла…
Едва устояла она на ногах.
«Спит иль нет моя Людмила?
Помнит друга иль забыла?
Весела иль слезы льет?
Встань, жених тебя зовет». —
«Ты
ль? Откуда в час полночи?
Ах!
едва прискорбны очи
Не потухнули от слез.
Знать, тронулся царь небес
Бедной девицы тоскою?
Точно
ль милый предо мною?
Где же был? Какой судьбой
Ты опять в стране родной...