Неточные совпадения
Сама лисица хитрая,
По любопытству бабьему,
Подкралась к
мужикам,
Послушала, послушала
И прочь пошла,
подумавши:
«И черт их не поймет!»
И вправду: сами спорщики
Едва ли знали, помнили —
О чем они шумят…
Пройдя еще один ряд, он хотел опять заходить, но Тит остановился и, подойдя к старику, что-то тихо сказал ему. Они оба поглядели на солнце. «
О чем это они говорят и отчего он не заходит ряд?»
подумал Левин, не догадываясь, что
мужики не переставая косили уже не менее четырех часов, и им пора завтракать.
В саду они наткнулись на
мужика, чистившего дорожку. И уже не
думая о том, что
мужик видит ее заплаканное, а его взволнованное лицо, не
думая о том, что они имеют вид людей, убегающих от какого-то несчастья, они быстрыми шагами шли вперед, чувствуя, что им надо высказаться и разубедить друг друга, побыть одним вместе и избавиться этим от того мучения, которое оба испытывали.
Да ты
подумай прежде
о том, чтобы всякий
мужик был у тебя богат, так тогда ты и сам будешь богат без фабрик, и без заводов, и без глупых <затей>.
— И прекрасно. Как вы полагаете, что
думает теперь
о нас этот человек? — продолжал Павел Петрович, указывая на того самого
мужика, который за несколько минут до дуэли прогнал мимо Базарова спутанных лошадей и, возвращаясь назад по дороге, «забочил» и снял шапку при виде «господ».
— Кто ж его знает! — ответил Базаров, — всего вероятнее, что ничего не
думает. — Русский
мужик — это тот самый таинственный незнакомец,
о котором некогда так много толковала госпожа Ратклифф. [Госпожа Ратклиф (Редклифф) — английская писательница (1764–1823). Для ее произведений характерны описания фантастических ужасов и таинственных происшествий.] Кто его поймет? Он сам себя не понимает.
«Идиоты!» —
думал Клим. Ему вспоминались безмолвные слезы бабушки пред развалинами ее дома, вспоминались уличные сцены, драки мастеровых, буйства пьяных
мужиков у дверей базарных трактиров на городской площади против гимназии и снова слезы бабушки, сердито-насмешливые словечки Варавки
о народе, пьяном, хитром и ленивом. Казалось даже, что после истории с Маргаритой все люди стали хуже: и богомольный, благообразный старик дворник Степан, и молчаливая, толстая Феня, неутомимо пожиравшая все сладкое.
Привалов
думал о том, что как хорошо было бы, если бы дождевая тучка прокатилась над пашнями гарчиковских
мужиков; всходы нуждались в дожде, и поп Савел служил уж два молебна; даже поднимали иконы на поля.
— Встанут с утра, да только
о том и
думают, какую бы родному брату пакость устроить. Услышит один Захар, что брат с вечера по хозяйству распоряжение сделал, — пойдет и отменит. А в это же время другой Захар под другого брата такую же штуку подводит. До того дошло, что теперь
мужики, как завидят, что по дороге идет Захар Захарыч — свой ли, не свой ли, — во все лопатки прочь бегут!
Эта странная обстановка смущает больных, и, я
думаю, ни один сифилитик и ни одна женщина не решится говорить
о своей болезнь в присутствии этого надзирателя с револьвером и
мужиков.
— Не могу знать, Степан Романыч… У господ свои мысли, у нас,
мужиков, свои, а чужая душа потемки… А тебе пора и
подумать о своем-то лакомстве… У всех господ одна зараза, а только ты попревосходней других себя оказал.
— Я?.. Как мне не плакать, ежели у меня смертный час приближается?.. Скоро помру. Сердце чует… А потом-то што будет? У вас, у баб, всего один грех, да и с тем вы не подсобились, а у нашего брата
мужика грехов-то тьма… Вот ты пожалела меня и подошла, а я што
думаю о тебе сейчас?.. Помру скоро, Аглаида, а зверь-то останется… Может, я видеть не могу тебя!..
Обойденная со всех сторон отчаянною нуждой, Наташка часто
думала о том, что вот есть же богатые семьи, где робят одни
мужики, а бабы остаются только для разной домашности.
Я достал, однако, одну часть «Детского чтения» и стал читать, но был так развлечен, что в первый раз чтение не овладело моим вниманием и, читая громко вслух: «Канарейки, хорошие канарейки, так кричал
мужик под Машиным окошком» и проч., я
думал о другом и всего более
о текущей там, вдалеке, Деме.
Сидя в бричке, мать
думала, что этот
мужик начнет работать осторожно, бесшумно, точно крот, и неустанно. И всегда будет звучать около него недовольный голос жены, будет сверкать жгучий блеск ее зеленых глаз и не умрет в ней, пока жива она, мстительная, волчья тоска матери
о погибших детях.
Мужик, конечно, не понимает, что бывают же на свете такие вещи, которые сами себе целью служат, сами собою удовлетворяются; он смотрит на это с своей материяльной, узенькой, так сказать, навозной точки зрения, он
думает, что тут речь идет об его беспорядочных поползновениях, а не
о рабочей силе — ну, и лезет…
Мужик остановил, и Степана Трофимовича общими усилиями втащили и усадили в телегу, рядом с бабой, на мешок. Вихрь мыслей не покидал его. Порой он сам ощущал про себя, что как-то ужасно рассеян и
думает совсем не
о том,
о чем надо, и дивился тому. Это сознание в болезненной слабости ума мгновениями становилось ему очень тяжело и даже обидно.
Прачки не рассказывали друг другу
о своих любовных приключениях, но во всем, что говорилось ими
о мужиках, я слышал чувство насмешливое, злое и
думал, что, пожалуй, это правда: баба — сила!
Чернобородый
мужик подумал, поглядел на хозяина и поднялся, опираясь руками
о стол.
Природу я любил нежно, любил и поле, и луга, и огороды, но
мужик, поднимающий сохой землю, понукающий свою жалкую лошадь, оборванный, мокрый, с вытянутою шеей, был для меня выражением грубой, дикой, некрасивой силы, и, глядя на его неуклюжие движения, я всякий раз невольно начинал
думать о давно прошедшей, легендарной жизни, когда люди не знали еще употребления огня.
И, хотя Саша в эту минуту
думал как раз
о другом, вопрос
мужика точно раскрыл истинную сущность мыслей, и, помедлив, Саша взглянул открыто и ответил...
Писал, писал, да — к царю: гляди, говорит, твоё величество,
о чём наши
мужики думают!
Освежающим дождем падали на сердце мое речи народопоклонников, и очень помогла мне наивная литература
о мрачном житии деревни,
о великомученике-мужике. Я почувствовал, что, только очень крепко, очень страстно любя человека, можно почерпнуть в этой любви необходимую силу для того, чтоб найти и понять смысл жизни. Я перестал
думать о себе и начал внимательнее относиться к людям.
— Да, но нельзя этого народа распускать: сейчас забудутся. Мое правило — держать всех в струне… Моих миллионеров я люблю, но и с ними нужно держать ухо востро. Да…
Мужик всегда может забыться и потерять уважение к власти. Например, я — я решительно ничего не имею, кроме казенного жалованья, и горжусь своей бедностью. У них миллионы, а у меня ничего… Но они
думают только
о наживе, а я верный царский слуга. Да…
Фельдшер же во время приемов кричал на
мужиков и нарочно, с дикой злобой на них и на себя, делал им больно при перевязках. Когда он оставался один и
думал о докторе, то глаза его наливались кровью от долго затаенного бешенства, ставшего манией.
Ему было тепло снизу от Никиты, тепло и сверху от шубы; только руки, которыми он придерживал полы шубы по бокам Никиты, и ноги, с которых ветер беспрестанно сворачивал шубу, начинали зябнуть. Особенно зябла правая рука без перчатки. Но он не
думал ни
о своих ногах, ни
о руках, а
думал только
о том, как бы отогреть лежащего под собой
мужика.
Но, вслед за тем, они говорили, что ведь
мужик еще не созрел до настоящей [свободы,] что он
о ней и не
думает, и не желает ее, и вовсе не тяготится своим положением, — разве уж только где барщина очень тяжела и приказчик крут…
Он шел и
думал только
о Любке,
о мужиках, с которыми провел ночь; вспоминал он
о том, как Любка, ударив его во второй раз, нагнулась к полу за одеялом и как упала ее распустившаяся коса на пол.
Мужик подъехал к лавке, купил овса и поехал домой. Когда приехал домой, дал лошади овса. Лошадь стала есть и
думает: «Какие люди глупые! Только любят над нами умничать, а ума у них меньше нашего.
О чем он хлопотал? Куда-то ездил и гонял меня. Сколько мы ни ездили, а вернулись же домой. Лучше бы с самого начала оставаться нам с ним дома; он бы сидел на печи, а я бы ела овес».
Почесал иной мужик-сирота затылок, а бабы скорчили губы, ровно уксусу хлебнули. Сулили по рублю деньгами — кто чаял шубенку починить, кто соли купить, а кто
думал и
о чаре зелена вина. А все-таки надо было еще раз земной поклон матушке Манефе отдать за ее великие милости…
Я совсем забыл
о черемухе и только
думал о том, как бы скорее свалить ее. Когда я запыхался, я положил топор, уперся с
мужиком в дерево и попытался свалить его.
Увидев меня, студент, вероятно, вспомнил разговор, который был ночью, и на сонном лице его исчезла забота и показалось выражение мозговой лени. Он махнул рукой на
мужика и,
о чем-то
думая, отошел в сторону.
Он не обмазывает медом «мужичка»; он, еще две недели назад, в разговоре с Борисом Петровичем, доказал, что крестьянству надо сначала копейку сколотить, а потом уже
о спасении души
думать. Но разве
мужик скопит ее фабричной лямкой? Три человека на сотню выбьются, да и то самые плутоватые; остальные, как он выразился тогда, — «осатанеют».
Марья Васильевна пила чай с удовольствием и сама становилась красной, как
мужики, и
думала опять
о дровах,
о стороже…
И когда Инна им объясняла, что вспомоществования голодающим идут от земства, от иностранцев, а что правительство пальцем
о палец не хочет ударить для помощи им,
мужики поникали головами и тяжко
думали.
Александр Яковлевич Шкот — сын «старого Шкота» (Джемса), после которого у Перовского служили Веригин и известный «аболиционист» Журавский, — многократно рассказывал, какие хлопоты перенес его отец, желая научить русских
мужиков пахать землю как следует, и от каких, по-видимому, неважных и пустых причин все эти хлопоты не только пропали без всякой пользы, но еще едва не сделали его виноватым в преступлении,
о котором он никогда не
думал.
«
О, змея, —
думал Швей, идя по улице. —
О, зачем я женился на русском человеке? Русский нехороший человек! Варвар,
мужик! Я желаю драться с Россией, чёрт меня возьми!»
Уныние и угрюмость повисли над деревнями. Походка у
мужиков стала особенная: ходили, волоча ноги, с опущенными вперед плечами и понурыми головами. Часами неподвижно сидели и тяжело
о чем-то
думали. И каждый день новые приходили записываться в колхоз. А перед тем резали весь свой скот.
Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора
мужиков, доносившегося с деревни, но она не
думала о них.
Таня глядела бодро и весело. Она это лето жила не в доме отдыха, а в деревне, — заведовала избой-читальней. Она оживленно рассказывала
о своей избаческой работе, об организации крестьянок,
о злобе на нее
мужиков. Лидия Павловна слушала и
думала: все это хорошо, — но зачем же тогда ребенок?
«Чорт с ними, с этими
мужиками и деньгами, и транспортами по странице, —
думал он. — Еще от угла на шесть кушей я понимал когда-то, но по странице транспорт — ничего не понимаю», сказал он сам себе и с тех пор более не вступался в дела. Только однажды графиня позвала к себе сына, сообщила ему
о том, что у нее есть вексель Анны Михайловны на две тысячи, и спросила у Николая, как он
думает поступить с ним.
— Я говорила с ним. Он надеется, что мы успеем уехать завтра; но я
думаю, что теперь лучше бы было остаться здесь, — сказала m-lle Bourienne. — Потому что, согласитесь, chère Marie попасть в руки солдат или бунтующих
мужиков на дороге — было бы ужасно. M-lle Bourienne достала из ридикюля объявление (не на русской обыкновенной бумаге) французского генерала Рамо
о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано будет должное покровительство французскими властями, и подала его княжне.