Неточные совпадения
Левин смотрел перед собой и видел стадо, потом увидал свою тележку, запряженную Вороным, и кучера, который, подъехав к стаду, поговорил что-то с пастухом; потом он уже вблизи от себя услыхал звук колес и фырканье сытой
лошади; но он так был поглощен своими мыслями, что он и не
подумал о том, зачем едет к нему кучер.
— Ты не поверишь, как мне опостылели эти комнаты, — сказала она, садясь подле него к своему кофею. — Ничего нет ужаснее этих chambres garnies. [меблированных комнат.] Нет выражения лица в них, нет души. Эти часы, гардины, главное, обои — кошмар. Я
думаю о Воздвиженском, как об обетованной земле. Ты не отсылаешь еще
лошадей?
Она не слышала половины его слов, она испытывала страх к нему и
думала о том, правда ли то, что Вронский не убился.
О нем ли говорили, что он цел, а
лошадь сломала спину? Она только притворно-насмешливо улыбнулась, когда он кончил, и ничего не отвечала, потому что не слыхала того, что он говорил. Алексей Александрович начал говорить смело, но, когда он ясно понял то,
о чем он говорит, страх, который она испытывала, сообщился ему. Он увидел эту улыбку, и странное заблуждение нашло на него.
Нынче скачки, его
лошади скачут, он едет. Очень рада. Но ты
подумай обо мне, представь себе мое положение… Да что говорить про это! — Она улыбнулась. — Так
о чем же он говорил с тобой?
Нам должно было спускаться еще верст пять по обледеневшим скалам и топкому снегу, чтоб достигнуть станции Коби.
Лошади измучились, мы продрогли; метель гудела сильнее и сильнее, точно наша родимая, северная; только ее дикие напевы были печальнее, заунывнее. «И ты, изгнанница, —
думал я, — плачешь
о своих широких, раздольных степях! Там есть где развернуть холодные крылья, а здесь тебе душно и тесно, как орлу, который с криком бьется
о решетку железной своей клетки».
— И прекрасно. Как вы полагаете, что
думает теперь
о нас этот человек? — продолжал Павел Петрович, указывая на того самого мужика, который за несколько минут до дуэли прогнал мимо Базарова спутанных
лошадей и, возвращаясь назад по дороге, «забочил» и снял шапку при виде «господ».
Клим, слушая ее,
думал о том, что провинция торжественнее и радостней, чем этот холодный город, дважды аккуратно и скучно разрезанный вдоль: рекою, сдавленной гранитом, и бесконечным каналом Невского, тоже как будто прорубленного сквозь камень. И ожившими камнями двигались по проспекту люди, катились кареты, запряженные машиноподобными
лошадями. Медный звон среди каменных стен пел не так благозвучно, как в деревянной провинции.
Лошадь вялой рысцой, постукивая равномерно подковами по пыльной и неровной мостовой, тащилась по улицам; извозчик беспрестанно задремывал; Нехлюдов же сидел, ни
о чем не
думая, равнодушно глядя перед собою. На спуске улицы, против ворот большого дома, стояла кучка народа и конвойный с ружьем. Нехлюдов остановил извозчика.
Я
думал, что мы уж никогда не поедем, как вдруг,
о счастливый день! мать сказала мне, что мы едем завтра. Я чуть не сошел с ума от радости. Милая моя сестрица разделяла ее со мной, радуясь, кажется, более моей радости. Плохо я спал ночь. Никто еще не вставал, когда я уже был готов совсем. Но вот проснулись в доме, начался шум, беготня, укладыванье, заложили
лошадей, подали карету, и, наконец, часов в десять утра мы спустились на перевоз через реку Белую. Вдобавок ко всему Сурка был с нами.
Он всегда говорил таким ломаным, вычурным тоном, подражая, как он сам
думал, гвардейской золотой молодежи. Он был
о себе высокого мнения, считая себя знатоком
лошадей и женщин, прекрасным танцором и притом изящным, великосветским, но, несмотря на свои двадцать четыре года, уже пожившим и разочарованным человеком. Поэтому он всегда держал плечи картинно поднятыми кверху, скверно французил, ходил расслабленной походкой и, когда говорил, делал усталые, небрежные жесты.
— А если
думали, так
о чем же вам и беспокоиться? — возразил Петр Михайлыч. — Позвольте мне, для первого знакомства, предложить мою колесницу.
Лошадь у меня прекрасная, дрожки тоже, хоть и не модного фасона, но хорошие. У меня здесь многие помещики, приезжая в город, берут.
Когда же он очутился один, с изжогой и запыленным лицом, на 5-й станции, на которой он встретился с курьером из Севастополя, рассказавшим ему про ужасы войны, и прождал 12 часов
лошадей, — он уже совершенно раскаивался в своем легкомыслии, с смутным ужасом
думал о предстоящем и ехал бессознательно вперед, как на жертву.
Он одевается и идет в конюшню, где стоит его
лошадь.
Думает он об овсе, сене,
о погоде… Про сына, когда один,
думать он не может… Поговорить с кем-нибудь
о нем можно, но самому
думать и рисовать себе его образ невыносимо жутко…
На этом месте разговор по необходимости должен был прерваться, потому что мои путники въехали в город и были прямо подвезены к почтовой станции, где Аггей Никитич
думал было угостить Мартына Степаныча чайком, ужином, чтобы с ним еще побеседовать; но Пилецкий решительно воспротивился тому и, объяснив снова, что он спешит в Петербург для успокоения Егора Егорыча, просил об одном, чтобы ему дали скорее
лошадей, которые вслед за громогласным приказанием Аггея Никитича: «
Лошадей, тройку!» — мгновенно же были заложены, и Мартын Степаныч отправился в свой неблизкий вояж, а Аггей Никитич, забыв
о существовании всевозможных контор и
о том, что их следует ревизовать, прилег на постель, дабы сообразить все слышанное им от Пилецкого; но это ему не удалось, потому что дверь почтовой станции осторожно отворилась, и пред очи своего начальника предстал уездный почтмейстер в мундире и с лицом крайне оробелым.
Стало быть, не все еще затянуло болото; стало быть, есть еще возможность
о чем-то
думать, на что-то тратить силы, помимо распределения пунктов для содержания земских
лошадей…
Но не только нельзя было и
думать о том, чтобы видеть теперь Аминет, которая была тут же за забором, отделявшим во внутреннем дворе помещение жен от мужского отделения (Шамиль был уверен, что даже теперь, пока он слезал с
лошади, Аминет с другими женами смотрела в щель забора), но нельзя было не только пойти к ней, нельзя было просто лечь на пуховики отдохнуть от усталости.
Замолчал, опустив голову. А Кожемякин
думал: отчего это люди чаще вспоминают и рассказывают
о том, как их любили коты, птицы, собаки,
лошади, а про людскую любовь молчат? Или стесняются говорить?
Я быстро повернул назад
лошадь и судорожно сжал рукоятку нагайки, охваченный той безумной яростью, которая ничего не видит, ни
о чем не
думает и ничего не боится.
«И вот они собрались, чтобы придумать казнь, достойную преступления… Хотели разорвать его
лошадьми — и это казалось мало им;
думали пустить в него всем по стреле, но отвергли и это; предлагали сжечь его, но дым костра не позволил бы видеть его мучений; предлагали много — и не находили ничего настолько хорошего, чтобы понравилось всем. А его мать стояла перед ними на коленях и молчала, не находя ни слез, ни слов, чтобы умолять
о пощаде. Долго говорили они, и вот один мудрец сказал,
подумав долго...
Около Дмитровки приятели расстались, и Ярцев поехал дальше к себе на Никитскую. Он дремал, покачивался и все
думал о пьесе. Вдруг он вообразил страшный шум, лязганье, крики на каком-то непонятном, точно бы калмыцком языке; и какая-то деревня, вся охваченная пламенем, и соседние леса, покрытые инеем и нежно-розовые от пожара, видны далеко кругом и так ясно, что можно различить каждую елочку; какие-то дикие люди, конные и пешие, носятся по деревне, их
лошади и они сами так же багровы, как зарево на небе.
Природу я любил нежно, любил и поле, и луга, и огороды, но мужик, поднимающий сохой землю, понукающий свою жалкую
лошадь, оборванный, мокрый, с вытянутою шеей, был для меня выражением грубой, дикой, некрасивой силы, и, глядя на его неуклюжие движения, я всякий раз невольно начинал
думать о давно прошедшей, легендарной жизни, когда люди не знали еще употребления огня.
Был молодой месяц, маленький мороз, еще прекрасная дорога,
лошади, веселый ямщик, и я ехал и наслажждался, почти совсем не
думая о том, чтò меня ожидает, или именно потому особенно наслаждался, что знал, чтò меня ожидает, и прощался с радостями жизни.
Показалось вовсе не страшно, хоть и темнело, уже день таял, когда мы выехали за околицу. Мело как будто полегче. Косо, в одном направлении, в правую щеку. Пожарный горой заслонял от меня круп первой
лошади. Взяли
лошади действительно бодро, вытянулись, и саночки пошли метать по ухабам. Я завалился в них, сразу согрелся,
подумал о крупозном воспалении,
о том, что у девушки, может быть, треснула кость черепа изнутри, осколок в мозг вонзился…
На жизненном пути нашем разбросаны золотые монеты; но мы не замечаем их, потому что
думаем о цели пути, не обращаем внимания на дорогу, лежащую под нашими ногами; заметив, мы не можем нагнуться, чтобы собрать их, потому что «телега жизни» неудержимо уносит нас вперед, — вот наше отношение к действительности; но мы приехали на станцию и прохаживаемся в скучном ожидании
лошадей — тут мы со вниманием рассматриваем каждую жестяную бляху, которая, быть может, не стоит и внимания, — вот наше отношение к искусству.
Мне оставалось только согласиться; мы вышли на двор, дождь лил по-прежнему, ветер выл, как сумасшедший; старый Рыжко, понурив голову, стоял непривязанный у ворот и тяжело дышал. Седла не было, но дело было настолько спешное, что
о нем и
думать было некогда. Мухоедов помог мне взобраться на
лошадь и по пути шепнул...
И тотчас же Изумруд увидел воображением короткую дорогу на ипподром и почти каждый дом, и каждую тумбу на ней, увидел песок ипподрома, трибуну, бегущих
лошадей, зелень травы и желтизну ленточки. Вспомнился вдруг караковый трехлеток, который на днях вывихнул ногу на проминке и захромал. И,
думая о нем, Изумруд сам попробовал мысленно похромать немножко.
Думал ли он
о том, как он завтра прихватит язык
лошади и вольет ей в рот эту удивительную микстуру, или он размышлял
о том, как для нужного человека ни у кого не бывает отказа, и что вот Никита прислал-таки табачку.
Он повертывает голову, прокапывает перед собою снег рукою и открывает глаза. Светло; так же свистит ветер в оглоблях, и так же сыплется снег, с тою только разницею, что уже не стегает
о лубок саней, а беззвучно засыпает сани и
лошадь всё выше и выше, и ни движенья, ни дыханья
лошади не слышно больше. «Замерз, должно, и он», —
думает Никита про Мухортого. И действительно, те удары копыт
о сани, которые разбудили Никиту, были предсмертные усилия удержаться на ногах уже совсем застывшего Мухортого.
— «
О чем же ты
думаешь?» — Я
думаю о том, что вот тут была белая
лошадь, а теперь ее нет.
Он попробовал раз
подумать о том, что ему теперь делать, как выехать без копейки денег, как заплатить пятнадцать тысяч проигранных казенных денег, что скажет полковой командир, что скажет его мать, что скажут товарищи, — и на него нашел такой страх и такое отвращение к самому себе, что он, желая забыться чем-нибудь, встал, стал ходить по комнате, стараясь ступать только наищели половиц, и снова начал припоминать себе все мельчайшие обстоятельства происходившей игры; он живо воображал, что уже отыгрывается и снимает девятку, кладет короля пик на две тысячи рублей, направо ложится дама, налево туз, направо король бубен, — и всё пропало; а ежели бы направо шестерка, а налево король бубен, тогда совсем бы отыгрался, поставил бы еще всё на пе и выиграл бы тысяч пятнадцать чистых, купил бы себе тогда иноходца у полкового командира, еще пару
лошадей, фаэтон купил бы.
Мужик подъехал к лавке, купил овса и поехал домой. Когда приехал домой, дал
лошади овса.
Лошадь стала есть и
думает: «Какие люди глупые! Только любят над нами умничать, а ума у них меньше нашего.
О чем он хлопотал? Куда-то ездил и гонял меня. Сколько мы ни ездили, а вернулись же домой. Лучше бы с самого начала оставаться нам с ним дома; он бы сидел на печи, а я бы ела овес».
В третьем часу вместе обедают, вечером вместе готовят уроки и плачут. Укладывая его в постель, она долго крестит его и шепчет молитву, потом, ложась спать, грезит
о том будущем, далеком и туманном, когда Саша, кончив курс, станет доктором или инженером, будет иметь собственный большой дом,
лошадей, коляску, женится и у него родятся дети… Она засыпает и все
думает о том же, и слезы текут у нее по щекам из закрытых глаз. И черная кошечка лежит у нее под боком и мурлычет...
Когда чаща поредела и елки уже мешались с молодой березой, Мелитон увидел стадо. Спутанные
лошади, коровы и овцы бродили между кустов и, потрескивая сучьями, обнюхивали лесную траву. На опушке, прислонившись к мокрой березке, стоял старик пастух, тощий, в рваной сермяге и без шапки. Он глядел в землю,
о чем-то
думал и играл на свирели, по-видимому, машинально.
—
О чем думать-то? — отвечала недовольная холодностью мужа Параша. — Наймем
лошадей да и поедем. Тятеньке надо сегодня домой приехать.
Солнце взошло, но играло оно или нет, Горчаков не видел. Всю дорогу до самого дома он молчал,
о чем-то
думал и не спускал глаз с черного хвоста
лошади. Неизвестно отчего, им овладела скука, и от праздничной радости в груди не осталось ничего, как будто ее и не было.
— Только, пожалуйста, поезжайте рысью, — наказывал Юрий Денисович сыновьям, — рысью и шагом, и
думать не смейте
о галопе.
Лошади будут послушны, и вам не придется понукать их: Вострячок очень смирен, пока ему не дают шпоры и не горячат его. Но лишь только его пускают галопом, он начинает волноваться, и, весьма может случиться, понесет. Слышишь, Юрий? Я надеюсь на твое благоразумие, — заключил Волгин, обращаясь к сыну.
Охватывала смертная усталость. Голова кружилась, туловище еле держалось в седле. Хотелось пить, но все колодцы по дороге были вычерпаны. Конца пути не было. Иногда казалось: еще одна минута, и свалишься с
лошади. А тогда конец. Это было вполне ясно. Никому до тебя не будет дела, каждый
думал о себе сам.
— Я ему не дам старого гвоздя из подковы
лошади… Ему за вас подарит охотно фрейлейн Эмма дорогое кольцо, да пожалуй и с пальчиком…
О, черт возьми, не могу
думать, что золото и ржавчину вы держите вместе.
Силин не слушал и, подперев голову кулаками,
о чем-то
думал. Церковь стояла на краю улицы, на высоком берегу, и нам сквозь решетку ограды были видны река, заливные луга по ту сторону и яркий, багровый огонь от костра, около которого двигались черные люди и
лошади. А дальше за костром еще огоньки: это деревушка… Там пели песню.
Все более и более удаляясь от Петербурга, города, где он пережил столько тяжелых минут и ужасных треволнений, он даже не
думал о возврате на берега Невы. Но те же самые
лошади, которые уносили его от места, полного для него роковыми воспоминаниями, с каждым часом приближали его к другому, еще более страшному для него месту, месту, где находился его отец.
Не
думаю долго; нож за пояс, слово Денисову
о причине моего отъезда, от него слово, что час мести настал, и совет, как действовать, чтобы уничтожить врага Софии и моего; беру
лошадь, скачу без памяти.
— Не знаю, знаю только, что зовут его Борисом Петровичем. Сегодня утром я его не видал, не видал и после полудня, а тут я услыхал
о найденном трупе, побежал к избе, которую занимал постоялец — глядь, замок висит. Ну,
подумал я, наверно, это моего соколика укокошили… Сел на
лошадь, да айда сюда… вхожу, а он тут и есть, лежит весь искрошенный…
У всех дворов были
лошади, коровы, овцы, был картофель и не было разоренных домов; так что, судя по положению Спасских крестьян, я
подумал, что не преувеличены ли толки
о нужде нынешнего года.
Через полчаса граф ехал на быстрых
лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая
о том, чтò было, и
думая и соображая только
о том, чтò будет.
Адъютант Бонапарте во всю прыть
лошади скакал с этим грозным письмом к Мюрату. Сам Бонапарте, не доверяя своим генералам, со всею гвардией двигался к полю сражения, боясь упустить готовую жертву, а 4000-ный отряд Багратиона, весело раскладывая костры, сушился, обогревался, варил в первый раз после трех дней кашу, и никто из людей отряда не знал и не
думал о том, что предстояло ему.