Неточные совпадения
Он не
думал уже
о том, как этот ливень испортит гипподром, но теперь радовался тому, что, благодаря этому дождю, наверное застанет ее дома и одну, так как он знал, что Алексей Александрович, недавно вернувшийся с
вод, не переезжал из Петербурга.
Два мальчика в тени ракиты ловили удочками рыбу. Один, старший, только что закинул удочку и старательно выводил поплавок из-за куста, весь поглощенный этим делом; другой, помоложе, лежал на траве, облокотив спутанную белокурую голову на руки, и смотрел задумчивыми голубыми глазами на
воду.
О чем он
думал?
Тут вспомнил кстати и
о — кове мосте, и
о Малой Неве, и ему опять как бы стало холодно, как давеча, когда он стоял над
водой. «Никогда в жизнь мою не любил я
воды, даже в пейзажах, —
подумал он вновь и вдруг опять усмехнулся на одну странную мысль: ведь вот, кажется, теперь бы должно быть все равно насчет этой эстетики и комфорта, а тут-то именно и разборчив стал, точно зверь, который непременно место себе выбирает… в подобном же случае.
«Куда, к черту, они засунули тушилку?» — негодовал Самгин и, боясь, что вся
вода выкипит, самовар распаяется, хотел снять с него крышку, взглянуть — много ли
воды? Но одна из шишек на крышке отсутствовала, другая качалась, он ожег пальцы, пришлось
подумать о том, как варварски небрежно относится прислуга к вещам хозяев. Наконец он догадался налить в трубу
воды, чтоб погасить угли. Эта возня мешала
думать, вкусный запах горячего хлеба и липового меда возбуждал аппетит, и думалось только об одном...
«Кошмар», —
подумал он, опираясь рукою
о стену, нащупывая ногою ступени лестницы. Пришлось снова зажечь спичку. Рискуя упасть, он сбежал с лестницы, очутился в той комнате, куда сначала привел его Захарий, подошел к столу и жадно выпил стакан противно теплой
воды.
Самгин молчал, наблюдая за нею, за Сашей, бесшумно вытиравшей лужи окровавленной
воды на полу, у дивана, где Иноков хрипел и булькал, захлебываясь бредовыми словами. Самгин
думал о Трусовой,
о Спивак, Варваре,
о Никоновой, вообще —
о женщинах.
Я желаю заключить
о его основательности: как вы
думаете, мог бы я обратиться за заключением к толпе англичан, с которыми шествую, единственно потому только, что не сумел заговорить с ними на
водах?
— «Что-о? почему это уши? —
думал я, глядя на группу совершенно голых, темных каменьев, — да еще и ослиные?» Но, должно быть, я
подумал это вслух, потому что кто-то подле меня сказал: «Оттого что они торчмя высовываются из
воды — вон видите?» Вижу, да только это похоже и на шапку, и на ворота, и ни на что не похоже, всего менее на уши.
Ведь все эти люда — и Масленников, и смотритель, и конвойный, — все они, если бы не были губернаторами, смотрителями, офицерами, двадцать раз
подумали бы
о том, можно ли отправлять людей в такую жару и такой кучей, двадцать раз дорогой остановились бы и, увидав, что человек слабеет, задыхается, вывели бы его из толпы, свели бы его в тень, дали бы
воды, дали бы отдохнуть и, когда случилось несчастье, выказали бы сострадание.
Вместе с тем котомки и опасны: в случае падения в
воду груз не позволит подняться на ноги,
о плавании тогда нечего и
думать.
Вдруг раздались крики. Опасность появилась с той стороны, откуда мы ее вовсе не ожидали. По ущелью, при устье которого мы расположились, шла
вода. На наше счастье, одна сторона распадка была глубже.
Вода устремилась туда и очень скоро промыла глубокую рытвину. Мы с Чжан Бао защищали огонь от дождя, а Дерсу и стрелки боролись с
водой. Никто не
думал о том, чтобы обсушиться, — хорошо, если удавалось согреться.
Лаврецкий глядел на ее чистый, несколько строгий профиль, на закинутые за уши волосы, на нежные щеки, которые загорели у ней, как у ребенка, и
думал: «
О, как мило стоишь ты над моим прудом!» Лиза не оборачивалась к нему, а смотрела на
воду и не то щурилась, не то улыбалась.
…Мне очень живо представил тебя Вадковский: я недавно получил от него письмо из Иркутска, в котором он говорит
о свидании с тобой по возвращении с
вод. Не повторяю слов его, щажу твою скромность, сам один наслаждаюсь ими и благословляю бога, соединившего нас неразрывными чувствами, понимая, как эта связь для меня усладительна. Извини, любезный друг, что невольно сказал больше, нежели хотел: со мной это часто бывает, когда
думаю сердцем, — ты не удивишься…
— Вот как, — повторила Зинаида. — Разве жить так весело? оглянитесь-ка кругом… Что — хорошо? Или вы
думаете, что я этого не понимаю, не чувствую? Мне доставляет удовольствие — пить
воду со льдом, и вы серьезно можете уверять меня, что такая жизнь стоит того, чтоб не рискнуть ею за миг удовольствия, — я уже
о счастии не говорю.
— По пословице: обожжешься на молочке, будешь дуть и на
воду; я должна еще
подумать и долго
подумать о твоем предложении, Базиль!
Он то и дело беспокойно передвигает кожаную фуражку — надвинет ее на глаза, надует губы и озабоченно смотрит вокруг; собьет фуражку на затылок, помолодеет и улыбается в усы,
думая о чем-то приятном, — и не верится, что у него много работы, что медленная убыль
воды беспокоит его, — в нем гуляет волна каких-то, видимо, неделовых дум.
Он говорит лениво, спокойно,
думая о чем-то другом. Вокруг тихо, пустынно и невероятно, как во сне. Волга и Ока слились в огромное озеро; вдали, на мохнатой горе, пестро красуется город, весь в садах, еще темных, но почки деревьев уже набухли, и сады одевают дома и церкви зеленоватой теплой шубой. Над
водою стелется густо пасхальный звон, слышно, как гудит город, а здесь — точно на забытом кладбище.
Матвей встал и пошёл в амбар. Хотелось облиться с ног до головы ледяной
водой или сунуть голову куда-нибудь в тёмное, холодное место и ничего не видеть, не слышать, не
думать ни
о чём.
Изредка поглядывая на реку и дальний берег, слабо отделявшийся от
воды при робком свете месяца, он уже перестал
думать о чеченцах и только ждал времени будить товарищей и итти в станицу.
Это была трогательная просьба. Только
воды, и больше ничего. Она выпила залпом два стакана, и я чувствовал, как она дрожит. Да, нужно было предпринять что-то энергичное, решительное, что-то сделать, что-то сказать, а я
думал о том, как давеча нехорошо поступил, сделав вид, что не узнал ее в саду. Кто знает, какие страшные мысли роятся в этой девичьей голове…
Кругом них мелькали в
воде утопающие, к ним тянулись руки с мольбой
о помощи, их звал последний крик отчаяния; но они
думали только
о собственном спасении и отталкивали цеплявшиеся за них руки, чтобы не утонуть самим в бездонной глубине.
А море — дышит, мерно поднимается голубая его грудь; на скалу, к ногам Туба, всплескивают волны, зеленые в белом, играют, бьются
о камень, звенят, им хочется подпрыгнуть до ног парня, — иногда это удается, вот он, вздрогнув, улыбнулся — волны рады, смеются, бегут назад от камней, будто бы испугались, и снова бросаются на скалу; солнечный луч уходит глубоко в
воду, образуя воронку яркого света, ласково пронзая груди волн, — спит сладким сном душа, не
думая ни
о чем, ничего не желая понять, молча и радостно насыщаясь тем, что видит, в ней тоже ходят неслышно светлые волны, и, всеобъемлющая, она безгранично свободна, как море.
Потолковав еще некоторое время с своим помощником, Грохов, наконец, отпустил его и сам снова предался размышлениям: практическая его предусмотрительность и опытность ясно ему говорили, что в этом огромном и запутанном деле много бы, как в мутной
воде рыбы, можно было наловить денег: скупить, как справедливо говорит Янсутский, по дешевой цене некоторую часть векселей, схлопотать конкурс; самому сесть в председатели… назначить себе содержания тысяч двадцать пять… подобрать согласненьких кураторов, а там — отдачи фабрик в аренды, хозяйственная продажа отдельных имений, словом, золотой бы дождь можно было устроить себе в карман; но вместе с этими соображениями Грохов вспомнил
о своих недугах и
подумал, что ему, может быть, скоро ничего не надобно будет на земле и что на гроб да на саван немного потребуется!
Долго смотрела Елена Петровна на свое отражение и многое успела передумать:
о муже, которого она до сих пор не простила,
о вечном страхе за Сашу и
о том, что будет завтра; но,
о чем бы ни
думала она и как бы ни колотилось сердце, строгое лицо оставалось спокойным, как глубокая
вода в предвечерний сумрак.
Фон Корен, скрестив руки и поставив одну ногу на камень, стоял на берегу около самой
воды и
о чем-то
думал.
Справа по обрыву стоял лес, слева блестело утреннее красивое море, а ветер дул на счастье в затылок. Я был рад, что иду берегом. На гравии бежали, шумя, полосы зеленой
воды, отливаясь затем назад шепчущей
о тишине пеной. Обогнув мыс, мы увидели вдали, на изгибе лиловых холмов берега, синюю крышу с узким дымком флага, и только тут я вспомнил, что Эстамп ждет известий. То же самое, должно быть,
думал Дюрок, так как сказал...
— Да; так вы представьте себе, Роман Прокофьич, девять месяцев кряду, каждую ночь, каждую ночь мне все снилось, что меня какой-то маленький ребенок грудью кормит. И что же бы вы
думали? родила я Идочку, как раз вот, решительно как две капли
воды то самое дитя, что меня кормило… Боже мой! Боже мой! вы не знаете, как я сокрушаюсь
о моем счастье! Я такая счастливая, такая счастливая мать, такие у меня добрые дети, что я боюсь, боюсь… не могу я быть спокойна. Ах, не могу быть спокойна!
О чем он
думает? Когда проходили место, где желтые
воды Камы вливаются в стальную полосу Волги, он, посмотрев на север, проворчал...
Только когда перед привалом колонны начинают подтягиваться и перестраиваться для остановки, просыпаешься и с радостью
думаешь о целом часе отдыха, когда можно развьючиться, вскипятить
воду в котелке и полежать на свободе, попивая горячий чай.
В продолжение стола, перед кем стояло в бутылке вино, те свободно наливали и пили; перед кем же его не было, тот пил одну
воду. Петрусь, как необыкновенного ума был человек и шагавший быстро вперед, видя, что перед ним нет вина, протянул руку через стол, чтобы взять к себе бутылку… Как же вскрикнет на него полковник, чтобы он не смел так вольничать и что ему
о вине стыдно и
думать! Посмотрели бы вы, господин полковник, —
подумал я сам себе. — как мы и водочку дуем, и сколько лет уже!
— «Приятно ли?» — «Разумеется, говорю, от теплой
воды хорошо, а дышать трудно». Или: «Ти ни
о чем не дюмаешь?» Говорю: «
О чем мне
думать?» — «А ти, говорит, дюмай, ти дюмай!» После было выдумала еще мне лицо губкой обтирать, но это я сразу отбил — говорю: «Уж это, пожалуйста, не надо; у меня здесь не болит».
Напряжённо вслушиваясь, Назаров смотрел, как вдоль берега у самой
воды двигается высокая фигура Степана, а рядом с нею по
воде скользило чёрное пятно. Ему было обидно и неловко сидеть, скрючившись под гнилыми досками; когда Рогачёв пропал во тьме, он вылез, брезгливо отряхнулся и сердито
подумал о Степане...
И когда я направлял струю
воды на обнаженные кровавые места, на показавшуюся и блестевшую, как перламутр, ключицу, на вену, проходившую через всю рану и лежавшую чисто и свободно, точно это была не рана на живом человеке, а анатомический препарат, я
думал о других ранах, гораздо более ужасных и качеством и подавляющим количеством и, сверх того, нанесенных не слепым, бессмысленным случаем, а сознательными действиями людей.
«И Алексей знает, и Пантелей знает… этак, пожалуй, в огласку пойдет, —
думал он. — А народ ноне непостоянный, разом наплетут…
О, чтоб тя в нитку вытянуть, шатун проклятый!.. Напрасно вздумали мы с Сергеем Андреичем выводить их на свежую
воду, напрасно и Дюкову деньги я дал. Наплевать бы на них, на все ихние затейки — один бы конец… А приехали б опять, так милости просим мимо ворот щи хлебать!..»
Фленушка пошла из горницы, следом за ней Параша. Настя осталась. Как в
воду опущенная, молча сидела она у окна, не слушая разговоров про сиротские дворы и бедные обители. Отцовские речи про жениха глубоко запали ей на сердце. Теперь знала она, что Патап Максимыч в самом деле задумал выдать ее за кого-то незнаемого. Каждое слово отцовское как ножом ее по сердцу резало. Только
о том теперь и
думает Настя, как бы избыть грозящую беду.
Никто не знает и не
думает о нем, и он так спокоен, как будто лежит на илистом дне глубокого моря и тяжелая, темно-зеленая масса
воды отделяет его от поверхности с ее бурями.
Мельники говорили
о том, что было, и смеялись над Никитой, который свалился в
воду и теперь сидел мрачный и синий от холода и
думал о бабе, которую он обнял в темноте чердака и которая дала ему по шее.
Пусть человек не
думает небрежно
о добре, говоря в сердце своем: «нет во мне сил воспринять добро». Как капля за каплей
вода наполняет сосуд, так и мало-помалу, творя доброе, весь наполняется добром человек, стремящийся к благу.
Думаем мы, что при смерти кончается жизнь потому, что мы считаем жизнью жизнь тела от рождения до смерти.
Думать так
о жизни, всё равно что
думать, что пруд это не
вода в пруду, а его берега, и что если бы ушла
вода из пруда, уничтожилась бы та
вода, которая была в пруду.
Нечего было и
думать о какой-нибудь поездке для осмотра достопримечательностей Батавии. Доктор и Володя решили сделать это завтра, поднявшись до рассвета, а пока предаться far nienty, попивая замороженную
воду с сиропом.
Теперь больше здесь делать было нечего, и я пошел домой. Когда я подходил к фанзе Кивета, из лесу вышли два удэхейца Вензи и Дилюнга, и мы вместе вошли в дом. Я стал рассказывать своим спутникам
о том, что видел, и
думал, что сообщаю им что-то новое, оригинальное, но удэхейцы сказали мне, что филин всегда таким образом ловит рыбу. Иногда он так долго сидит в
воде, что его хвост и крылья плотно вмерзают в лед, тогда филин погибает.
И затем много времени проходит в молчании. Гусев
думает, бредит и то и дело пьет
воду; ему трудно говорить, трудно слушать, и боится он, чтоб с ним не заговорили. Проходит час, другой, третий; наступает вечер, потом ночь, но он не замечает этого, а все сидит и
думает о морозе.
Гусеву становится жутко от такого разговора, и начинает его томить какое-то желание. Пьет он
воду — не то; тянется к круглому окошечку и вдыхает горячий, влажный воздух — не то; старается
думать о родной стороне,
о морозе — не то… Наконец, ему кажется, что если он еще хоть минуту пробудет в лазарете, то непременно задохнется.
Мужчины ожидали, что монашенка откажется, — святые на тройках не ездят, — но к их удивлению она согласилась и села в сани. И когда тройка помчалась к заставе, все молчали и только старались, чтобы ей было удобно и тепло, и каждый
думал о том, какая она была прежде и какая теперь. Лицо у нее теперь было бесстрастное, мало выразительное, холодное и бледное, прозрачное, будто в жилах ее текла
вода, а не кровь. А года два-три назад она была полной, румяной, говорила
о женихах, хохотала от малейшего пустяка…
— Не
думайте о ваших товарищах и участниках вашей грешной жизни, — сказал Пантака, — но
подумайте о вашей душе и воспользуйтесь в последний час той возможностью спасенья, которая представляется вам. Вот вам
вода для питья, дайте я перевяжу ваши раны. Может быть, мне и удастся спасти вашу жизнь.
— Не беспокойся! — поторопился утешить ее добрый мальчик, — мне ничего не надо. Я очень страдаю. Грудь у меня так ломит, что и
думать не приходится
о еде. A ты теперь принимайся за работу. Постой-ка, я налью тебе в ведро
воды и отыщу мыло и тряпку. Ты полы вымоешь прежде всего.
Думали,
думали, с чего бы начать действовать. Явно напасть на владения великого князя не хотели, а может быть и не смели, и потому начали действовать исподтишка, понемногу, захватя доходы его,
воды и земли, заставляли присягать народ только именем Великого Новгорода, а
о князе умалчивали, наконец, схватили великокняжеского наместника и послов и властию веча заключили их под стражу.
Думали,
думали, с чего бы начать действовать? Явно напасть на владения великого князя не хотели, а может быть, и не смели, и потому начали действовать исподтишка, понемногу, захватя доходы его,
воды и земли, заставляли присягать народ только именем Великого Новгорода, а
о князе умалчивали, наконец, схватили великокняжеского наместника и послов и властью веча заключили их под стражу.
«От кого дар?» —
думала она и, решившись расспросить
о нем у своей горничной, спешила опустить цветок в стакан
воды, как бы нарочно поставленный близ нее на стол.
Ночь явилась в виде красных, зеленых и желтых фонариков. Пока их не было, не было и ночи, а теперь всюду легла она, заползла в кусты, прохладною темнотою, как
водой, залила весь сад, и дом, и самое небо. Стало так прекрасно, как в самой лучшей сказке с раскрашенными картинками. В одном месте дом совсем пропал, осталось только четырехугольное окно, сделанное из красного света. А труба на доме видна, и на ней блестит какая-то искорка, смотрит вниз и
думает о своих делах. Какие дела бывают у трубы? Разные.