Неточные совпадения
К вам в комнату
на несколько минут;
Там стены, воздух — всё приятно!
Согреют, оживят, мне отдохнуть дадут
Воспоминания об том, что невозвратно!
Не засижусь, войду, всего минуты две,
Потом,
подумайте, член А́нглийского клуба,
Я там дни целые пожертвую молве
Про ум Молчалина, про душу Скалозуба.
Saddle Islands значит Седельные острова: видно уж по этому, что тут хозяйничали англичане. Во время китайской войны
английские военные суда тоже стояли здесь. Я вижу берег теперь из окна моей каюты: это целая группа островков и камней, вроде знаков препинания; они и
на карте показаны в виде точек. Они бесплодны, как большая часть островов около Китая; ветры обнажают берега. Впрочем, пишут, что здесь много устриц и — чего бы вы
думали? — нарциссов!
В бумаге еще правительство,
на французском,
английском и голландском языках, просило остановиться у так называемых Ковальских ворот,
на первом рейде, и не ходить далее, в избежание больших неприятностей, прибавлено в бумаге, без объяснения, каких и для кого. Надо
думать, что для губернаторского брюха.
«
На шкуне», — отвечал я в стену и в то же время с досадой
подумал: «Чье это,
английское или американское удобство?» — и ногами опять приводил себя в прежнее положение.
«Вот какое различие бывает во взглядах
на один и тот же предмет!» —
подумал я в ту минуту, а через месяц, когда, во время починки фрегата в Портсмуте, сдавали порох
на сбережение в
английское адмиралтейство, ужасно роптал, что огня не дают и что покурить нельзя.
Но она любила мечтать о том, как завидна судьба мисс Найтингель, этой тихой, скромной девушки, о которой никто не знает ничего, о которой нечего знать, кроме того, за что она любимица всей Англии: молода ли она? богата ли она, или бедна? счастлива ли она сама, или несчастна? об этом никто не говорит, этом никто не
думает, все только благословляют девушку, которая была ангелом — утешителем в
английских гошпиталях Крыма и Скутари, и по окончании войны, вернувшись
на родину с сотнями спасенных ею, продолжает заботиться о больных…
«Что все это значит?» —
думала Анна Васильевна. (Она не могла знать, что накануне, в
английском клубе, в углу диванной, поднялось прение о неспособности русских произносить спичи. «Кто у нас умеет говорить? Назовите кого-нибудь!» — воскликнул один из споривших. «Да хоть бы Стахов, например», — отвечал другой и указал
на Николая Артемьевича, который тут же стоял и чуть не пискнул от удовольствия.)
Среди этих всеобщих и трудных занятий вдруг вниманье города, уже столь напряженное, обратилось
на совершенно неожиданное, никому не известное лицо, — лицо, которого никто не ждал, ни даже корнет Дрягалов, ждавший всех, — лицо, о котором никто не
думал, которое было вовсе не нужно в патриархальной семье общинных глав, которое свалилось, как с неба, а в самом деле приехало в прекрасном
английском дормезе.
Согласитесь, что это бог знает что за странный вывод, и с моей стороны весьма простительно было сказать, что я его даже не понимаю и
думаю, что и сам-то он себя не понимает и говорит это единственно по поводу рюмки желудочной водки, стакана
английского пива да бутылки французского шампанского. Но представьте же себе, что ведь нет-с: он еще пошел со мной спорить и отстаивать свое обидное сравнение всего нашего общества с деревенскою попадьею, и
на каком же основании-с? Это даже любопытно.
После того, насмотревшись
на голландские и
английские корабли, Петр, по собственным словам его, всю мысль свою уклонил для строения флота, и «когда за обиды татарские учинилась осада Азова, и потом оный счистливо взят, по неизменному своему желанию не стерпел долго
думать о том, — скоро за дело принялся» (Устрялов, том II, приложение I, стр. 400).
Думаю также о том, как однажды бурной зимней ночью разбилась о грудь старого чудовища целая
английская флотилия вместе с гордым щеголеватым кораблем «Black Prince», [«Черный принц» (англ.)] который теперь покоится
на морском дне, вот здесь, совсем близко около меня, со своими миллионами золотых слитков и сотнями жизней.
Нельзя, напр.,
думать, что индийцы спокойно смотрят
на неистовства англичан, потому что в ост-индских газетах не было, некоторое время, резких статей против
английских злоупотреблений.
На десятки верст протянулась широкая и дрожащая серебряная полоса лунного света; остальное море было черно; до стоявшего
на высоте доходил правильный, глухой шум раскатывавшихся по песчаному берегу волн; еще более черные, чем самое море, силуэты судов покачивались
на рейде; один огромный пароход («вероятно,
английский», —
подумал Василий Петрович) поместился в светлой полосе луны и шипел своими парами, выпуская их клочковатой, тающей в воздухе струей; с моря несло сырым и соленым воздухом; Василий Петрович, до сих пор не видавший ничего подобного, с удовольствием смотрел
на море, лунный свет, пароходы, корабли и радостно, в первый раз в жизни, вдыхал морской воздух.
Если это сравнить с заботами педагога, приступающего к принятию в свои руки испорченного мальчика, в педагогическом романе Ауэрбаха «Дача
на Рейне», или в
английском романе «Кенельм Чилингли», то выходит, что педагоги чужих стран несравненно больше склонны были
думать о сердцах своих воспитанников, чем о себе, или еще о таких вещах, как «светская обстановка» родителей.
За
английскими же table d'hôt'aми [общими обедами (франц.).] я часто
думаю, глядя
на все эти кружева, ленты, перстни, помаженные волосы и шелковые платья: сколько бы живых женщин были счастливы и сделали бы других счастливыми этими нарядами.
Он просидел у пленного вечер, а
на другой день
английский инженер пошел отдать ему визит, но был так глуп, что
думал, будто надо идти по тротуару, а не посреди улицы, которая, впрочем, была покрыта жидкою грязью по колено.
Был третий час. Я собралась ехать
на Английскую набережную. Семен пошел надевать ливрею. Раздался звонок. Я в это время стояла в гостиной прямо против двери в переднюю. Ариша побежала за Семеном. Не знаю почему, только я не отошла от двери. Кто-то вошел и спросил тихо: дома? Я села
на диван: сказать Семену, чтоб не принимать, было уже поздно. Почему-то я не обернулась и даже не подняла головы. Позади, по ковру, послышались тихие шаги. Я
подумала: «Глупый Семен, пускает без доклада».