Неточные совпадения
— Да, так. Вы — патриот, вы резко осуждаете пораженцев. Я вас очень понимаю: вы работаете в банке, вы — будущий директор и даже возможный
министр финансов будущей российской республики. У вас — имеется что защищать. Я, как вам известно, сын трактирщика. Разумеется, так же как вы и всякий другой гражданин славного отечества нашего, я не лишен права открыть еще один трактир или
дом терпимости. Но — я ничего не хочу открывать. Я — человек, который выпал из общества, — понимаете? Выпал из общества.
— Я просто не пущу тебя сегодня, Леонтий, — сказал Райский, — мне скучно одному; я перейду в старый
дом с тобой вместе, а потом, после свадьбы Марфеньки, уеду. Ты при бабушке и при Вере будешь первым
министром, другом и телохранителем.
Это были люди умные, образованные, честные, состарившиеся и выслужившиеся «арзамасские гуси»; они умели писать по-русски, были патриоты и так усердно занимались отечественной историей, что не имели досуга заняться серьезно современностью Все они чтили незабвенную память Н. М. Карамзина, любили Жуковского, знали на память Крылова и ездили в Москве беседовать к И. И. Дмитриеву, в его
дом на Садовой, куда и я езживал к нему студентом, вооруженный романтическими предрассудками, личным знакомством с Н. Полевым и затаенным чувством неудовольствия, что Дмитриев, будучи поэтом, — был
министром юстиции.
— Мне объявлен приказ ехать через три дня. Так как я знаю, что
министр у вас имеет право высылать, не говоря причины и не делая следствия, то я и не стану ни спрашивать, почему меня высылают, ни защищаться; но у меня есть, сверх собственного
дома…
Добрые люди винили меня за то, что я замешался очертя голову в политические движения и предоставил на волю божью будущность семьи, — может, оно и было не совсем осторожно; но если б, живши в Риме в 1848 году, я сидел
дома и придумывал средства, как спасти свое именье, в то время как вспрянувшая Италия кипела пред моими окнами, тогда я, вероятно, не остался бы в чужих краях, а поехал бы в Петербург, снова вступил бы на службу, мог бы быть «вице-губернатором», за «оберпрокурорским столом» и говорил бы своему секретарю «ты», а своему
министру «ваше высокопревосходительство!».
Разве три
министра, один не
министр, один дюк, один профессор хирургии и один лорд пиетизма не засвидетельствовали всенародно в камере пэров и в низшей камере, в журналах и гостиных, что здоровый человек, которого ты видел вчера, болен, и болен так, что его надобно послать на яхте вдоль Атлантического океана и поперек Средиземного моря?.. «Кому же ты больше веришь: моему ослу или мне?» — говорил обиженный мельник, в старой басне, скептическому другу своему, который сомневался, слыша рев, что осла нет
дома…
Малек-Адель поздоровался с Розановым вежливо, но холодно, с тем особым оттенком, который умеют придавать своим приветствиям
министры и вообще люди, живущие открытым
домом и равнодушно смотрящие на всякого нового посетителя.
Так за Деруновым и утвердилась навсегда кличка «
министр». И не только у нас в
доме, но и по всей округе, между помещиками, которых дела он, конечно, знал лучше, нежели они сами. Везде его любили, все советовались с ним и удивлялись его уму, а многие даже вверяли ему более или менее значительные куши под оборот, в полной уверенности, что Дерунов не только полностью отдаст деньги в срок, но и с благодарностью.
Это была Турчанинова. Ее посадили в
Дом Предварительного Заключения.
Министр же, получив поздравления и соболезнования от самых высокопоставленных лиц и даже самого государя, назначил комиссию исследования того заговора, последствием которого было это покушение.
Не одна она оплакивала разлуку: сильно горевал тоже камердинер Сашеньки, Евсей. Он отправлялся с барином в Петербург, покидал самый теплый угол в
дому, за лежанкой, в комнате Аграфены, первого
министра в хозяйстве Анны Павловны и — что всего важнее для Евсея — первой ее ключницы.
Но мало того, что все люди, связанные государственным устройством, переносят друг на друга ответственность за совершаемые ими дела: крестьянин, взятый в солдаты, — на дворянина или купца, поступившего в офицеры, а офицер — на дворянина, занимающего место губернатора, а губернатор — на сына чиновника или дворянина, занимающею место
министра, а
министр — на члена царского
дома, занимающего место царя, а царь опять на всех этих чиновников, дворян, купцов и крестьян; мало того, что люди этим путем избавляются от сознания ответственности за совершаемые ими дела, они теряют нравственное сознание своей ответственности еще и оттого, что, складываясь в государственное устройство, они так продолжительно, постоянно и напряженно уверяют себя и других в том, что все они не одинаковые люди, а люди, различающиеся между собою, «как звезда от звезды», что начинают искренно верить в это.
— Разве так следовало отвечать?.. Ты должен был прямо сказать, что
дома нет, а то —
дома и не принимает! Я не
министр еще пока; этим могут обидеться.
Не то удивляясь, не то одобряя действия полиции, которая устроила все так хорошо,
министр покачал головою и хмуро улыбнулся толстыми темными губами; и с тою же улыбкой, покорно, не желая и в дальнейшем мешать полиции, быстро собрался и уехал ночевать в чей-то чужой гостеприимный дворец. Также увезены были из опасного
дома, около которого соберутся завтра бомбометатели, его жена и двое детей.
На другой день получена была бумага об увольнении председателя и предписание
министра исправлять мне его должность; третьим цензором назначен был известный писатель В. В. Измайлов. Через месяц комитет переместился в
дом университетской типографии, и я весь погрузился в исполнение моей должности, которую очень полюбил, потому что она соответствовала моей склонности к литературе.
Звонцов. В пятом был — бунт, а не революция. Тогда крестьяне и рабочие
дома были, а теперь — на фронтах. Теперь революция будет против чиновников, губернаторов,
министров.
— Ну, так вот знай, вот сейчас мы остановимся у вашего посольства; мне туда заходить никак нельзя, потому что я полицейский чиновник и нам законом запрещено в посольские
дома вступать, а ты войди, и как ваши послы столь просты, что своих соотечественников во всякое время принимают, то добейся, чтобы тебя герцог сейчас принял, [В Петербурге в это время французским послом и полномочным
министром находился, кажется, герцог де-Гиш, который заступил с 10-го (22-го) августа 1853 г. барона Бюринью де-Варень, бывшего поверенного по делам.] и все ему расскажи.
Все люди, связанные государственным устройством, переносят друг на друга ответственность за совершаемые ими дела: крестьянин, взятый в солдаты, на дворянина или купца, поступившего в офицеры, а офицер — на дворянина, занимающего место губернатора, а губернатор — на сына чиновника или дворянина, занимающего место
министра, а
министр — на члена царского
дома, занимающего место царя, а царь опять на всех этих чиновников, дворян, купцов и крестьян.
А между тем в городе толковали, что несколько гвардейских полков заявляют сильное движение в пользу студентов и положительно отказываются идти, если их пошлют против них; что студентов и многих других лиц то и дело арестовывают, хватают и забирают где ни попало и как ни попало, и днем, и ночью, и
дома, и в гостях, и на улице, что
министр не принял университетской депутации с адресом.
— Я наперед это знал, — молвил Смолокуров. — И чего ты не наплел! И у самого-то царя в
доме жил, и жены-то царские в ситцевых платьишках ходят, и стряпка-то царем ворочает, и министров-то скалкой по лбу колотит!.. Ну, кто поверит тебе? Хоша хивинский царь и басурманин, а все же таки царь, — стать ли ему из-за пирогов со стряпкой дружбу водить. Да и как бы она посмела
министров скалкой колотить? Ври, братец, на здоровье, да не завирайся. Нехорошо, любезный!
В дворцовых залах, известных под именем"Reduten-Sale", в фашинг давались маскарады высшего сорта. Тут эрцгерцоги, дипломаты, генералы,
министры смешивались с толпой масок. Это напоминало петербургские маскарады моей первой молодости в Большом театре и в Купеческом клубе — в том
доме, где теперь Учетный банк.
Когда для моего хроникера иностранной политики понадобилась газета"Temps", я должен был ехать на прием
министра в
дом позади Александровского театра дожидаться вместе с другими просителями его выхода — и на мою невинную просьбу получил от
министра стереотипный ответ...
В кабаках, трактирах, в игорных
домах, в
домах знатных вельмож, князей, графов,
министров, для тех, у кого есть деньги, всегда открыты двери, всегда и все им рады.
Но лишь только она к
дому Волынского, сердце упало у ней в груди. Вот она входит на лестницу, медленно, тяжело, как будто тащит за собою жернов. Докладывают об ней кабинет-министру — велят ей подождать… Она слышит, что посылают слугу в Гостиный двор; она видит, что слуга этот возвратился. Зовут ее в кабинет.
В 8 часов, по данному второму сигналу, собрались в
дом полномочного
министра графа Гендрикова генеральные и войсковые старшины, бунчуковые товарищи и знатное малороссийское шляхетство, а митрополит Киевский, Тимофей Щербацкий, с тремя епископами, печерским архимандритом Иосифом Орнатским и прочим духовенством, отправились в церковь Святого Николая Чудотворца.
Молодой, красивый, прекрасно образованный, он в короткое, время сумел войти желанным гостем в
дом всех дипломатических агентов в Софии и сойтись с регентами и
министрами.
— А я, говорит, допрежде тебя рапорт пошлю, что, мол, оставил я, при переезде на квартире, в
доме титулярного советника Подобедова пост-пакет с донесениями к разным
министрам, пакеты с надписью «секретно» да сто тысяч казенных денег… И он-де, титулярный советник Подобедов, тот пост-пакет похитил… Что тогда скажешь? А?
Кабинет-министр, рассерженный неудачею своего послания к Мариорице и хлопотами по устроению праздника и ледяного
дома, всходил на лестницу Летнего дворца. Ему навстречу Эйхлер. Вероятно, обрадованный возвышением своим, он шел, считая звезды на потолке сеней, и в своем созерцании толкнул Артемия Петровича.
Но как Мариула, после милостивого обхождения с нею кабинет-министра, сделалась важной особой в
доме его, то и доставила вход в кухню своему товарищу, едва не окостеневшему.
Мать его — барская барыня в
доме кабинет-министра.
А учение мира сказало: брось
дом, поля, братьев, уйди из деревни в гнилой город, живи всю свою жизнь банщиком голым, в пару намыливая чужие спины, или гостинодворцем, всю жизнь считая чужие копейки в подвале, или прокурором, всю жизнь свою проводя в суде и над бумагами, занимаясь тем, чтобы ухудшить участь несчастных, или
министром, всю жизнь впопыхах подписывая ненужные бумаги, или полководцем, всю жизнь убивая людей, — живи этой безобразной жизнью, кончающейся всегда мучительной смертью, и ты ничего не получишь в мире этом и не получишь никакой вечной жизни.
И все они, не говоря уже о тех десятках тысяч несчастных людей, потерявших всё и перебивающихся требухой и водкой в ночлежных
домах, — все, начиная от фабричного, извозчика, швеи, проститутки до богача-купца и
министра и их жен, все несут самую тяжелую, неестественную жизнь и не приобрели того, что считается для них нужным по учению мира.
Но «г. домоправитель не подвигнулся примером добродушного грека Христофора» — и мало дал веры рассказам Баранщикова и на паспорты его не обратил внимания, а «приказал, чтобы он никогда в
дом императорского
министра не ходил, претя отдачею, буди приидет, под турецкую стражу, сказав притом с негодованием: как бы то ни было, что ты магометанский закон самовольно или принужденно принял, нужды нет вступаться его превосходительству, много вас такихбродяг, вы все сказываете, что нуждою отурчали».