Неточные совпадения
Артемий Филиппович (в сторону).Эка, черт возьми, уж и в генералы лезет! Чего
доброго, может, и будет генералом. Ведь у него важности, лукавый не взял
бы его, довольно. (Обращаясь к нему.)Тогда, Антон Антонович, и нас не позабудьте.
Ой! ночка, ночка пьяная!
Не светлая, а звездная,
Не жаркая, а с ласковым
Весенним ветерком!
И нашим
добрым молодцам
Ты даром не прошла!
Сгрустнулось им по женушкам,
Оно и правда: с женушкой
Теперь
бы веселей!
Иван кричит: «Я спать хочу»,
А Марьюшка: — И я с тобой! —
Иван кричит: «Постель узка»,
А Марьюшка: — Уляжемся! —
Иван кричит: «Ой, холодно»,
А Марьюшка: — Угреемся! —
Как вспомнили ту песенку,
Без слова — согласилися
Ларец свой попытать.
Подите кто-нибудь!»
Замялись наши странники,
Желательно
бы выручить
Несчастных вахлаков,
Да барин глуп: судись потом,
Как влепит сотню
добруюПри всем честном миру!
Оро́бели наследники:
А ну как перед смертию
Лишит наследства? Мало ли
Лесов, земель у батюшки?
Что денег понакоплено,
Куда пойдет
добро?
Гадай! У князя в Питере
Три дочери побочные
За генералов выданы,
Не отказал
бы им!
У каждого крестьянина
Душа что туча черная —
Гневна, грозна, — и надо
быГромам греметь оттудова,
Кровавым лить дождям,
А все вином кончается.
Пошла по жилам чарочка —
И рассмеялась
добраяКрестьянская душа!
Не горевать тут надобно,
Гляди кругом — возрадуйся!
Ай парни, ай молодушки,
Умеют погулять!
Повымахали косточки,
Повымотали душеньку,
А удаль молодецкую
Про случай сберегли!..
Прежде (это началось почти с детства и всё росло до полной возмужалости), когда он старался сделать что-нибудь такое, что сделало
бы добро для всех, для человечества, для России, для всей деревни, он замечал, что мысли об этом были приятны, но сама деятельность всегда бывала нескладная, не было полной уверенности в том, что дело необходимо нужно, и сама деятельность, казавшаяся сначала столь большою, всё уменьшаясь и уменьшаясь, сходила на-нет; теперь же, когда он после женитьбы стал более и более ограничиваться жизнью для себя, он, хотя не испытывал более никакой радости при мысли о своей деятельности, чувствовал уверенность, что дело его необходимо, видел, что оно спорится гораздо лучше, чем прежде, и что оно всё становится больше и больше.
— Дарья Александровна! — сказал он, теперь прямо взглянув в
доброе взволнованное лицо Долли и чувствуя, что язык его невольно развязывается. — Я
бы дорого дал, чтобы сомнение еще было возможно. Когда я сомневался, мне было тяжело, но легче, чем теперь. Когда я сомневался, то была надежда; но теперь нет надежды, и я всё-таки сомневаюсь во всем. Я так сомневаюсь во всем, что я ненавижу сына и иногда не верю, что это мой сын. Я очень несчастлив.
Он чувствовал, что это независимое положение человека, который всё
бы мог, но ничего не хочет, уже начинает сглаживаться, что многие начинают думать, что он ничего
бы и не мог, кроме того, как быть честным и
добрым малым.
«Ну-ка, пустить одних детей, чтоб они сами приобрели, сделали посуду, подоили молоко и т. д. Стали
бы они шалить? Они
бы с голоду померли. Ну-ка, пустите нас с нашими страстями, мыслями, без понятия о едином Боге и Творце! Или без понятия того, что есть
добро, без объяснения зла нравственного».
И ему теперь казалось, что не было ни одного из верований церкви, которое
бы нарушило главное, — веру в Бога, в
добро, как единственное назначение человека.
И точно так же, как праздны и шатки были
бы заключения астрономов, не основанные на наблюдениях видимого неба по отношению к одному меридиану и одному горизонту, так праздны и шатки были
бы и мои заключения, не основанные на том понимании
добра, которое для всех всегда было и будет одинаково и которое открыто мне христианством и всегда в душе моей может быть поверено.
Он не мог согласиться с этим, потому что и не видел выражения этих мыслей в народе, в среде которого он жил, и не находил этих мыслей в себе (а он не мог себя ничем другим считать, как одним из людей, составляющих русский народ), а главное потому, что он вместе с народом не знал, не мог знать того, в чем состоит общее благо, но твердо знал, что достижение этого общего блага возможно только при строгом исполнении того закона
добра, который открыт каждому человеку, и потому не мог желать войны и проповедывать для каких
бы то ни было общих целей.
Вместо того чтоб оскорбиться, отрекаться, оправдываться, просить прощения, оставаться даже равнодушным — все было
бы лучше того, что он сделал! — его лицо совершенно невольно («рефлексы головного мозга», подумал Степан Аркадьич, который любил физиологию), совершенно невольно вдруг улыбнулось привычною,
доброю и потому глупою улыбкой.
Степан Аркадьич точно ту же разницу чувствовал, как и Петр Облонский. В Москве он так опускался, что, в самом деле, если
бы пожить там долго, дошел
бы, чего
доброго, и до спасения души; в Петербурге же он чувствовал себя опять порядочным человеком.
— Да что же думать? Он (он разумелся Сергей Иванович) мог всегда сделать первую партию в России; теперь он уж не так молод, но всё-таки, я знаю, за него и теперь пошли
бы многие… Она очень
добрая, но он мог
бы…
И, может быть, я завтра умру!.. и не останется на земле ни одного существа, которое
бы поняло меня совершенно. Одни почитают меня хуже, другие лучше, чем я в самом деле… Одни скажут: он был
добрый малый, другие — мерзавец. И то и другое будет ложно. После этого стоит ли труда жить? а все живешь — из любопытства: ожидаешь чего-то нового… Смешно и досадно!
Если
бы хоть кто-нибудь из тех людей, которые любят
добро, да употребили
бы столько усилий для него, как вы для добыванья своей копейки!.. да умели
бы так пожертвовать для
добра и собственным самолюбием, и честолюбием, не жалея себя, как вы не жалели для добыванья своей копейки!..
«А мне пусть их все передерутся, — думал Хлобуев, выходя. — Афанасий Васильевич не глуп. Он дал мне это порученье, верно, обдумавши. Исполнить его — вот и все». Он стал думать о дороге, в то время, когда Муразов все еще повторял в себе: «Презагадочный для меня человек Павел Иванович Чичиков! Ведь если
бы с этакой волей и настойчивостью да на
доброе дело!»
— Жена — хлопотать! — продолжал Чичиков. — Ну, что ж может какая-нибудь неопытная молодая женщина? Спасибо, что случились
добрые люди, которые посоветовали пойти на мировую. Отделался он двумя тысячами да угостительным обедом. И на обеде, когда все уже развеселились, и он также, вот и говорят они ему: «Не стыдно ли тебе так поступить с нами? Ты все
бы хотел нас видеть прибранными, да выбритыми, да во фраках. Нет, ты полюби нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит».
Если они уже действительно любили справедливость и
добро своей земли, не следовало
бы им оскорбиться на надменность моего обращения, следовало
бы им подавить в себе собственное честолюбие и пожертвовать своей личностью.
— Я все думаю о том, какой
бы из вас был человек, если
бы так же, и силою и терпеньем, да подвизались
бы на
добрый труд и для лучшей <цели>!
Не может быть, чтобы я не заметил их самоотверженья и высокой любви к
добру и не принял
бы наконец от них полезных и умных советов.
— Нехорошо, нехорошо, — сказал Собакевич, покачав головою. — Вы посудите, Иван Григорьевич: пятый десяток живу, ни разу не был болен; хоть
бы горло заболело, веред или чирей выскочил… Нет, не к
добру! когда-нибудь придется поплатиться за это. — Тут Собакевич погрузился в меланхолию.
— Почтеннейший! — сказал Чичиков, — не только по сорока копеек, по пятисот рублей заплатил
бы! с удовольствием заплатил
бы, потому что вижу — почтенный,
добрый старик терпит по причине собственного добродушия.
Да, мои
добрые читатели, вам
бы не хотелось видеть обнаруженную человеческую бедность.
Неужели я потерял
бы доброе мнение Сонечки, если
бы я описал ей его с теми любовью и уважением, которые я к нему чувствовал?
Она полагала, что в ее положении — экономки, пользующейся доверенностью своих господ и имеющей на руках столько сундуков со всяким
добром, дружба с кем-нибудь непременно повела
бы ее к лицеприятию и преступной снисходительности; поэтому, или, может быть, потому, что не имела ничего общего с другими слугами, она удалялась всех и говорила, что у нее в доме нет ни кумовьев, ни сватов и что за барское
добро она никому потачки не дает.
— И это
добрый — враг
бы не взял его! — вояка! не Остап, а
добрый,
добрый также вояка!
Еще и теперь у редкого из них не было закопано
добра — кружек, серебряных ковшей и запястьев под камышами на днепровских островах, чтобы не довелось татарину найти его, если
бы, в случае несчастья, удалось ему напасть врасплох на Сечь; но трудно было
бы татарину найти его, потому что и сам хозяин уже стал забывать, в котором месте закопал его.
Тут вспомнил он, что вчера кошевой попрекал кашеваров за то, что сварили за один раз всю гречневую муку на саламату, тогда как
бы ее стало на
добрых три раза.
— Да он славно бьется! — говорил Бульба, остановившись. — Ей-богу, хорошо! — продолжал он, немного оправляясь, — так, хоть
бы даже и не пробовать.
Добрый будет козак! Ну, здорово, сынку! почеломкаемся! — И отец с сыном стали целоваться. —
Добре, сынку! Вот так колоти всякого, как меня тузил; никому не спускай! А все-таки на тебе смешное убранство: что это за веревка висит? А ты, бейбас, что стоишь и руки опустил? — говорил он, обращаясь к младшему, — что ж ты, собачий сын, не колотишь меня?
А сколько всякий из них пропил и прогулял
добра, ставшего
бы другому на всю жизнь, того и счесть нельзя.
— А хотел
бы я поглядеть, как они нам обрежут чубы! — говорил Попович, поворотившись перед ними на коне. И потом, поглядевши на своих, сказал: — А что ж? Может быть, ляхи и правду говорят. Коли выведет их вон тот пузатый, им всем будет
добрая защита.
Я сам хотел
добра людям и сделал
бы сотни, тысячи
добрых дел вместо одной этой глупости, даже не глупости, а просто неловкости, так как вся эта мысль была вовсе не так глупа, как теперь она кажется, при неудаче…
— Ну, слушай: я к тебе пришел, потому что, кроме тебя, никого не знаю, кто
бы помог… начать… потому что ты всех их
добрее, то есть умнее, и обсудить можешь… А теперь я вижу, что ничего мне не надо, слышишь, совсем ничего… ничьих услуг и участий… Я сам… один… Ну и довольно! Оставьте меня в покое!
И хоть
бы выбрали-то хорошо, а то ведь, я знаю, — ни ей, ни себе, только
добрых людей насмешите».
— Так что ж? Так что ж? — повторял Свидригайлов, смеясь нараспашку, — ведь это bonne guerre, [
добрая война (фр.).] что называется, и самая позволительная хитрость!.. Но все-таки вы меня перебили; так или этак, подтверждаю опять: никаких неприятностей не было
бы, если
бы не случай в саду. Марфа Петровна…
— Вот вы, наверно, думаете, как и все, что я с ним слишком строга была, — продолжала она, обращаясь к Раскольникову. — А ведь это не так! Он меня уважал, он меня очень, очень уважал!
Доброй души был человек! И так его жалко становилось иной раз! Сидит, бывало, смотрит на меня из угла, так жалко станет его, хотелось
бы приласкать, а потом и думаешь про себя: «приласкаешь, а он опять напьется», только строгостию сколько-нибудь и удержать можно было.
Эта гордость, хотя и заслуженная, не понравилась почему-то Катерине Ивановне: «в самом деле, точно без Амалии Ивановны и стола
бы не сумели накрыть!» Не понравился ей тоже и чепец с новыми лентами: «уж не гордится ли, чего
доброго, эта глупая немка тем, что она хозяйка и из милости согласилась помочь бедным жильцам?
— Нимало. После этого человек человеку на сем свете может делать одно только зло и, напротив, не имеет права сделать ни крошки
добра, из-за пустых принятых формальностей. Это нелепо. Ведь если б я, например, помер и оставил
бы эту сумму сестрице вашей по духовному завещанию, неужели б она и тогда принять отказалась?
— Хозяева очень хорошие, очень ласковые, — отвечала Соня, все еще как
бы не опомнившись и не сообразившись, — и вся мебель, и все… все хозяйское. И они очень
добрые, и дети тоже ко мне часто ходят…
Кулигин. Никакой я грубости вам, сударь, не делаю, а говорю вам потому, что, может быть, вы и вздумаете когда что-нибудь для города сделать. Силы у вас, ваше степенство, много; была б только воля на
доброе дело. Вот хоть
бы теперь то возьмем: у нас грозы частые, а не заведем мы громовых отводов.
Вот еще какие земли есть! Каких-то, каких-то чудес на свете нет! А мы тут сидим, ничего не знаем. Еще хорошо, что
добрые люди есть; нет-нет да и услышишь, что на белом свету делается; а то
бы так дураками и померли.
Ну, словом, делая путём моим
добро,
Не приключа нигде ни бед, ни горя,
Вода моя до самого
бы моря
Так докатилася чиста, как серебро».
Робинзон. Пьян! Разве я на это жалуюсь когда-нибудь? Кабы пьян, это
бы прелесть что такое — лучше
бы и желать ничего нельзя. Я с этим
добрым намерением ехал сюда, да с этим намерением и на свете живу. Это цель моей жизни.
Евфросинья Потаповна. Да не об ученье peчь, а много очень
добра изводят. Кабы свой материал, домашний, деревенский, так я
бы слова не сказала, а то купленный, дорогой, так его и жалко. Помилуйте, требует сахару, ванилю, рыбьего клею; а ваниль этот дорогой, а рыбий клей еще дороже. Ну и положил
бы чуточку для духу, а он валит зря: сердце-то и мрет, на него глядя.
«Давно
бы так, — сказал он мне с довольным видом, — худой мир лучше
доброй ссоры, а и нечестен, так здоров».
Незаметным образом я привязался к
доброму семейству, даже к Ивану Игнатьичу, кривому гарнизонному поручику, о котором Швабрин выдумал, будто
бы он был в непозволительной связи с Василисой Егоровной, что не имело и тени правдоподобия; но Швабрин о том не беспокоился.
— Слушай, — продолжал я, видя его
доброе расположение. — Как тебя назвать не знаю, да и знать не хочу… Но бог видит, что жизнию моей рад
бы я заплатить тебе за то, что ты для меня сделал. Только не требуй того, что противно чести моей и христианской совести. Ты мой благодетель. Доверши как начал: отпусти меня с бедною сиротою, куда нам бог путь укажет. А мы, где
бы ты ни был и что
бы с тобою ни случилось, каждый день будем бога молить о спасении грешной твоей души…
Как обходительна!
добра! мила! проста!
Балы дает нельзя богаче,
От рождества и до поста,
И летом праздники на даче.
Ну, право, что́
бы вам в Москве у нас служить?
И награжденья брать и весело пожить?