Неточные совпадения
Теперь я не могу отдать позору свое имя… — и своего сына, — хотела она сказать, но сыном она не могла шутить… — позору свое имя», и
еще что-нибудь в таком роде, —
добавила она.
— В сумасшедший дом и попал, на три месяца, —
добавила его супруга, ласково вложив в протянутую ладонь
еще конфету, а оратор продолжал с великим жаром, все чаще отирая шапкой потное, но не краснеющее лицо...
— Нищих стреляют, а? Средь белого дня? Что же это будет, господин? — строго спросил мужчина и
еще более строго
добавил: — Вам надо бы знать! Чему учились?
— Конечно, — согласился Безбедов, потирая красные, толстые ладони. — Тысячи — думают, один — говорит, —
добавил он, оскалив зубы, и снова пробормотал что-то о барышнях. Самгин послушал его
еще минуту и ушел, чувствуя себя отравленным.
— Вы представить не можете, как трудно в наши дни жить человеку, который всем хочет только добра… Поверьте, —
добавил он
еще тише, — они догадываются о вашем значении…
— Это, разумеется, неверно, это — шарж! — заявил Самгин, а Харламов
еще добавил...
— Разве? Очень хорошо… то есть хорошо, что не сообщали, —
добавил он,
еще раз пожав руку Самгина. — Ну, я — ухожу. Спасибо за хлеб-соль!
После обеда адмирал подал Кавадзи золотые часы; «к цепочке, которую вам сейчас подарили», —
добавил он. Кавадзи был в восторге: он
еще и в заседаниях как будто напрашивался на такой подарок и все показывал свои толстые, неуклюжие серебряные часы, каких у нас не найдешь теперь даже у деревенского дьячка. Тсутсую подарили часы поменьше, тоже золотые, и два куска шелковой материи. Прочим двум по куску материи.
— Нужно
еще сначала спросить Сергея Александрыча, возьмет ли он тебя с собой, —
добавила Верочка, гремя чайной ложкой.
На Дальнем Востоке среди моряков я нашел доброжелателей и друзей. В 1906 году они устроили для меня на берегу моря питательные базы и на каждый пункт, кроме моих ящиков,
добавили от себя
еще по ящику с красным вином, консервами, галетами, бисквитами и т.д.
— А ты всем скажи: отец, мол, родной виноват, —
добавил Михей Зотыч с прежнею улыбкой. — Отец насильно женил… Ну, и будешь прав, да
еще тебя-то пожалеют, особливо которые бабы ежели с жиру бесятся. Чужие-то люди жалостливее.
— Егор Николаевич, мы
еще с Лизой квартирку нашли, — произнесла, входя в шляпке, Ольга Сергеевна и, увидев Розанова, тотчас
добавила: — Ах, Дмитрий Петрович! Вот сюрприз-то! Ну, как вы? что с вами?
— Да, да, да, и Бычков, и Красин, и я, и она, — высчитывала Бертольди, показывая на себя, на Лизу и на Белоярцева, — и там вон
еще есть люди, —
добавила она, махнув рукой в сторону залы.
— То-то, я думаю, все не слышно ничего; верно, думаю,
еще не напечатана. А может быть, не годится? —
добавил он, спохватившись.
— Да так, у нашего частного майора именинишки были, так там его сынок рассуждал. «Никакой, говорит, веры не надо.
Еще, говорит, лютареву ересь одну кое время можно попотерпеть, а то, говорит, не надыть никакой». Так вот ты и говори: не то что нашу, а и вашу-то, новую, и тое под сокрытие хотят, —
добавил, смеясь, Канунников. — Под лютареву ересь теперича всех произведут.
— Что! что! Этих мыслей мы не понимаем? — закричал Бычков, давно уже оравший во всю глотку. — Это мысль наша родная; мы с ней родились; ее сосали в материнском молоке. У нас правда по закону свята, принесли ту правду наши деды через три реки на нашу землю.
Еще Гагстгаузен это видел в нашем народе. Вы думаете там, в Польше, что он нам образец?.. Он нам тьфу! — Бычков плюнул и
добавил: — вот что это он нам теперь значит.
— Ну, спасибо, спасибо, что покучились, — говорил Канунников, тряся Розанову обе руки. — А
еще спасибо, что бабам стомаху-то разобрал, —
добавил он, смеючись. — У нас из-за этой стомахи столько, скажу тебе, споров было, что беда, а тут, наконец того, дело совсем другое выходит.
— Передай это… Тыбурцию… Скажи, что я покорнейше прошу его, — понимаешь?.. покорнейше прошу — взять эти деньги… от тебя… Ты понял?.. Да
еще скажи, —
добавил отец, как будто колеблясь, — скажи, что если он знает одного тут… Федоровича, то пусть скажет, что этому Федоровичу лучше уйти из нашего города… Теперь ступай, мальчик, ступай скорее.
— Нет-с:
еще не тут, а позже, — отвечал Иван Северьяныч и
добавил, что ему
еще надлежало прежде много в свете от этой женщины видеть, пока над ней все, чему суждено было, исполнилось, и его зачеркнуло.
Солдаты, будучи довольны,
добавили: «Да вот
еще, ваше высокоблагородие, какой-то турецкий горох, сколько его ни варили, а все не подается, проклятый».
— Исполнится! — повторила
еще раз с торжественностью gnadige Frau. — А теперь пока довольно: вы слишком утомлены и взволнованы, —
добавила она, — подите к себе, уединитесь и помолитесь!
— Я любила… или нет, это неправда, я и до сих пор
еще люблю Ченцова!.. Он божество какое-то для меня! —
добавила Людмила.
— Ах он негодяй! — воскликнул Аггей Никитич. — Но в Польше, скажите, Бем был уважаем? —
добавил он, желая знать, как понимали Бема до сих пор
еще любезные сердцу Аггея Никитича польки и поляки.
Почти всегда поставщик первоначально испробывает доброту водки и отпитое — бесчеловечно
добавляет водой; бери не бери, да арестанту и нельзя быть слишком разборчивым: и то хорошо, что
еще не совсем пропали его деньги и доставлена водка хоть какая-нибудь, да все-таки водка.
12 — е декабря. Некоторое объяснение было между мною и отцом благочинным, а из-за чего? Из-за ризы плодомасовской, что не так она будто в церковь доставлена, как бы следовало, и при сем
добавил он, что, мол, „и разные слухи ходят, что вы от нее и
еще нечто получили“. Что ж, это, значит, имеет такой вид, что я будто не все для церкви пожертвованное доставил, а украл нечто, что ли?
Дай бог ему много лет! — повторил
еще раз отец дьякон и,
еще раз подняв рюмочку с настойкой,
добавил: — вот даже и сейчас выпью за его здоровье!
— Помилуйте, —
добавил он, опровергая самого себя, — чепуху это отмочишь, и сейчас смех, а они там съерундят, например, что бога нет, или
еще какие пустяки, что даже попервоначалу страшно, а не то спор.
— Надеюсь, надеюсь, что одурачился, — утверждал отец Захария,
добавив с тихою укоризной: — а
еще ведь ты, братец мой, логике обучался; стыдно!
— Здравствуй, здравствуй, братец, — отвечал страдавший за меня дядя, — ведь мы уж здоровались. Да не конфузься, пожалуйста, — прибавил он шепотом, — это, брат, со всеми случается, да
еще как! Бывало, хоть провалиться в ту ж пору!.. Ну, а теперь, маменька, позвольте вам рекомендовать: вот наш молодой человек; он немного сконфузился, но вы его верно полюбите. Племянник мой, Сергей Александрович, —
добавил он, обращаясь ко всем вообще.
— Нет, не то что обижают… Обижать-то где им обижать. Уж тоже хватил «обижать»! Кто-о? Сами к ставцу лицом сесть не умеют, да им меня обижать? Тьфу… мы их и сами
еще забидим. Нет, брат, не обижают, а так… — Фортунатов вздохнул и
добавил: — Довольно грешить.
— Это верх совершенства! — воскликнул губернатор и, захохотав,
добавил: — А
еще хотим всех ру-с-си-фи-ци-ро-ва-ть… А кстати, — обернулся он к жене, — ты знаешь, наш фортепианный настройщик совсем руссифицировался — принял православие, а потому просит об определении.
— Мужики было убить его за это хотели, а начальство этим пренебрегло; даже дьячка Сергея самого за это и послали в монастырь дрова пилить, да и то сказали, что это
еще ему милость за то, что он глуп и не знал, что делал. Теперь ведь, сударь, у нас не то как прежде: ничего не разберешь, —
добавил, махнув с неудовольствием рукою, приказчик.
И тут же
добавил, что я вышел из гимназии и не знаю
еще, куда определиться.
— Пожалуйте, — пригласил он меня барским жестом и
добавил: — Сейчас
еще мой родственник придет, гостит у меня проездом здесь.
— Ну как же? — воскликнул Гаврик и поучительно
добавил: — Мишка только учится
ещё… А большой — который уж работает.
Илья радостно хихикнул, — он был счастлив. Сердитый кузнец, самый сильный мужик на дворе, которого все боялись и уважали, шутит с ним! Кузнец схватил его железными пальцами за плечо и
добавил ему
ещё радости...
— А вот, говорю, вы денежки на техническое приспособьте… Ежели его в малых размерах завести, то — денег одних этих хватит, а в случае можно
еще в Петербурге попросить — там дадут! Тогда и городу своих
добавлять не надо и дело будет умнее.
— Мой милый! Я буду ждать тебя… ждать буду, — лепетала Анна Михайловна, страстно целуя его в глаза, щеки и губы. — Я буду
еще больше любить тебя! —
добавила она с истерической дрожью в голосе и, как мокрый вьюн, выскользнула из рук Долинского и пропала в черной темноте ночи.
— И у тебя, Аня, родилась сестрица, —
добавила она через несколько времени с досадою и вместе с таким удивлением, как будто хотела сказать: что это
еще за моду такую глупую выдумали!
— Ну, да,
еще бы! Конечно, так, — отвечала живо и торопясь Дора и сейчас же
добавила, — а вот, хотите, я вам задам один такой вопрос, на который вы мне, пожалуй, и не ответите?
Говоря это свободным и громким голосом, княгиня все крепче и крепче сжимала руки графа и при последних словах
еще усилила это пожатие и, понизив тон,
добавила...
— А что, батюшка, делать: очень ловко вынул, — отвечал дядя и потом
добавлял: — Нельзя-с: не драться же мне с ним было, да
еще пред лицом государя? — стыд, срам, позор, бесчестие!
А притом же, —
добавлял он, — неужто же хорошо и для самих детей полезно знать, что один из родителей не одобряет, что с ним делает другой, да
еще может быть из-за этого отец с матерью и ссорится?
— Что же, сын или дочь? —
добавила г-жа Петицкая, по обыкновению, самым невинным голосом, как будто бы ничего об этом не знавшая и в первый раз
еще слышавшая о том.
— Да, вас! — отвечал князь и хотел, кажется,
еще что-то такое
добавить, но не в состоянии уже был того сделать.
Он
еще что-то хотел прибавить, но не нашел слова, которое можно было бы
добавить к тому огромному, что сказал, и только доверчиво и ласково улыбнулся. Некоторые также улыбнулись ему в ответ; и, выходя, ласково кланялись ему, вдруг сделав из поклона приятное для всех и обязательное правило. И он кланялся каждому в отдельности и каждого провожал добрыми, внимательными, заплаканными глазами; и стоял все в той же нерешительной позе и рукою часто касался наперсного креста.
— А ни у кого у вас нет такой жены, да и ни у кого не может быть такой жены, —
добавляло оно, следя за плававшей лебедью Бертой Ивановной. — А вот посмотрите, какой
еще я куплю моей Бертиньке дом — так тоже у вас ни у кого и дома такого никогда не будет.
Фридрих Шульц возвратился совсем отцом и покровителем. Маня, по его мнению, была пристроена прекрасно, и сама она два или три раза писала мне и Иде Ивановне, что ей хорошо. «Одно только, —
добавляла она в последнем письме, — тяжкие бывают минуты тоски, хочется куда-то бежать, куда-то броситься и все представляется, будто я
еще сделаю что-то ужасное».
Бер взял жену сильно за руку и
еще раз
добавил...
Она уже просила при последнем свидании своего защитника, чтобы он достал ей яду, но вдруг спохватилась: а если он и другие подумают, что это она из рисовки или из трусости, и вместо того, чтобы умереть скромно и незаметно, наделает шуму
еще больше? И торопливо
добавила...