Неточные совпадения
В глазах родных он не имел никакой привычной, определенной деятельности и положения в свете, тогда как его товарищи теперь, когда ему было тридцать два года, были уже — который полковник и флигель-адъютант, который профессор, который
директор банка и железных дорог или председатель присутствия, как Облонский; он же (он знал очень хорошо, каким он должен был казаться для других) был помещик, занимающийся разведением коров, стрелянием дупелей и постройками, то есть бездарный малый, из которого ничего не
вышло, и делающий, по понятиям общества, то самое, что делают никуда негодившиеся люди.
Эти сестрицы выписали из Риги остальных четырех, из которых одна
вышла за
директора гимназии, другая за доктора, третья за механика, а четвертая, не пожелавшая за преклонными летами связывать себя узами Гименея, получила место начальницы узловской женской гимназии.
Я
вышел, все еще унося с собой продолжение моего сна наяву. Но едва я устроился в нише дверей и опять отдался течению своих мыслей, как в перспективе коридора показалась рослая фигура
директора. Поравнявшись со мной, он остановился, кинул величавый взгляд с своей высоты и пролаял свою автоматическую фразу...
Из дома на той же улице, одетый по форме, важный, прямой, в треуголке и при шпаге
вышел директор Долгоногов.
Доманевич, «признаться, немного струсил». Было уже поздно, вечером
выходить с квартир запрещено, а этот новый, кажется, строг. Сам пьян, а
директору донесет. Тем не менее скрепя сердце фамилию назвал.
Так он вошел в дом, где остановился генерал — губернатор. Минуты через три он
вышел оттуда в сопровождении помощника исправника, который почтительно забегал перед ним сбоку, держа в руке свою фуражку, и оба пошли к каталажке. Помощник исправника открыл дверь, и
директор вошел к ученику. Вслед за тем прибежал гимназический врач в сопровождении Дитяткевича, и другой надзиратель провел заплаканную и испуганную сестру Савицкого…
Первый
вышел И. И. Мартынов, тогдашний
директор департамента министерства народного просвещения.
Впрочем,
вышел новый случай, и Павел не удержался: у
директора была дочь, очень милая девушка, но она часто бегала по лестнице — из дому в сад и из саду в дом; на той же лестнице жил молодой надзиратель; любовь их связала так, что их надо было обвенчать; вслед же за тем надзиратель был сделан сначала учителем словесности, а потом и инспектором.
Директор одобрил записку всецело, только тираду о страстях вычеркнул, найдя, что в деловой бумаге поэзии и вообще вымыслов допустить нельзя. Затем положил доклад в ящик, щелкнул замком и сказал, что когда наступит момент, тогда все, что хранится в ящике, само собой
выйдет оттуда и увидит свет.
— Да-а, пожалуйста! — повторил
директор. — В отношении собственно вас могу только, если уж вам это непременно угодно, могу зачислить вас писцом без жалованья, и в то же время должен предуведомить, что более десяти молодых людей терпят у меня подобную участь и, конечно, по старшинству времени, должны раньше вас получить назначение, если только
выйдет какое-нибудь, но когда именно дойдет до вас очередь — не могу ничего сказать, ни обещать определительно.
Я не вытерпел, и хотя лекарь грозил мне опасностью, однако я
вышел и говорил ему о бесчинствах Препотенского; но
директор всему сему весьма рассмеялся.
Предвидели, что толпа может «
выйти из порядка», интервьюировали
директора полиции и вожаков рабочего движения.
Но
директор уже не слушал его и
выходил из зала.
Многим хотелось бы услышать, что говорит об этом
директор, но
директор, сверх обыкновения, вовсе не
выходил сегодня из своей квартиры, только прошел, сильно запоздав, на своей единственный в тот день урок в шестом классе, просидел там лишних пять минут и ушел прямо к себе, никому не показавшись.
Инспектор, с которым я сразу не поладил, восстановил против меня
директора:
вышла сцена, я не хотел уступить, погорячился, дело дошло до сведения начальства; я принужден был
выйти в отставку.
Мать моя сказала ему, что она не
выйдет из этой комнаты, покуда
директор сам лично или письменно не прикажет ей уехать, и что до той поры только силою можно удалить ее от сына.
В этот год много последовало перемен в казанской гимназии:
директор Пекен и главный надзиратель Камашев
вышли в отставку; должность
директора исправлял старший учитель русской истории Илья Федорыч Яковкин, а должность главного надзирателя — Упадышевский.
— Можете говорить, что вам угодно, — сказал он,
выходя из передней на площадку лестницы. — Я должен только предупредить вас: быть может, нас слышал кто-нибудь, и чтобы не перетолковали нашего разговора и чего-нибудь не
вышло, я должен буду доложить господину
директору содержание нашего разговора… в главных чертах. Я обязан это сделать.
Лучше бы, кажется, сломать себе шею, обе ноги, чем стать посмешищем: ведь теперь узнает весь город, дойдет до
директора, попечителя, — ах, как бы чего не
вышло! — нарисуют новую карикатуру, и кончится все это тем, что прикажут подать в отставку…
Содержание ее состояло в следующем: один русский помещик-агроном, для лучшего устройства своего хозяйства на иностранный манер, разделяет сельское управление на несколько частей и каждую вверяет особому наемному управителю или
директору, в числе которых находится ученый немец и еще, кажется, один семинарист; все директоры должны сноситься между собою письменно или словесно в конторе, не
выходя из назначенной им колеи, не переступая пределов их власти.
По окончании трагедии многочисленная публика при громе общих рукоплесканий вызвала Шушерина, но дальновидный и расчетливый старик
вышел, ведя с собою Борисову и Дубровского… Он хорошо знал, как это будет приятно
директору и особенно Кокошкину, благосклонностью которого очень дорожил.
— Кадет Буланин,
выйдите вперед! — приказал
директор.
Граф(подумав немного и обращаясь к
директорам). Дочь, господа, приехала: прошу на время
выйти!
Немного погодя учитель, провожавший
директора со свечою, вошел к нему в комнату, посмотрел, все ли в порядке, и
вышел вон, замкнув дверь ключом.
Под звуки заунывного марша
вышел на арену Энрико-палач, ведя за собой громадного, неуклюжего Лолли. Слон остановился в шаге около моей жены и сейчас же узнал ее, протянул к ней свой длинный хобот и ласково дунул ей в лицо. Музыка, по знаку
директора, перестала играть. В ту же минуту Энрико свистнул, и слон, присев на задние лапы, поднял верхнюю часть туловища над лежащей Лоренцитой. Энрико слегка нагнулся к Лоренците и что-то, по-видимому, спросил ее. Она отрицательно покачала головой.
— Какое это такое слово нахал? — крикнул мужчина с павлиньими перьями, рассердившись, и стукнул кулаком по столу, так что на подносе запрыгали стаканы. — Кому ты говоришь? Ты думаешь, как я в маске, так ты можешь мне разные слова говорить? Перец ты этакий!
Выходи, коли говорю!
Директор банка, проваливай подобру-поздорову! Все уходите, чтоб ни одной шельмы тут не оставалось! Айда, к свиньям собачьим!
— А какая досадная вещь
вышла… Я вам писала, —
директор банка обещал мне немедленно дать вам место в банке, как только приедете. Вчера захожу к нему, — оказывается, он совсем неожиданно уехал за границу В Карлсбаде у него опасно заболела дочь. Спрашивала я помощника
директора, ему он ничего не говорил о вас. Такая досада. Придется вам ждать, пока воротится
директор.
И, сказав это,
директор пансиона
вышел из столовой, оставив детей одних. В ту же минуту пансионерки зажужжали и засуетились, как шумный рой пчелок.
Девочки ходили торжественные и притихшие, зная, что это совещание является неспроста, и что их ждет что-нибудь, новое и необычайное. Наконец, ровно в девять часов вечера, когда большой колокол ударил свой обычный призыв к чаю, двери директорской комнаты распахнулись, и господин Орлик
вышел в столовую, где находились пансионерки. В руках он нес большой темный мешок, перевязанный бечевкой. Лицо
директора было сухо и серьезно.
Сердечко Таси екнуло. Она не осмелилась, однако, ослушаться строгого
директора и покорно последовала за ним. Пройдя несколько комнат Василий Андреевич (так звали господин Орлика) толкнул какую-то дверцу, и Тася очутилась в маленькой, полутемной каморке с одним крошечным окошечком без стекла, выходящим в коридор. В ту же минуту господин Орлик
вышел, не говоря ни слова: задвижка щелкнула, и Тася осталась одна-одинешенька в своей темной каморке.
Обширная усадьба, несколько деревянных бараков, два-три больших каменных корпуса, паровая машина стучит целый день, освещение электрическое, в кухне все стряпают на пару, даже жаркое
выходит готовым из парового шкапа; вокруг поля есть запашка, рига, скотный двор, кузница. В каждом отделении — мужском и женском — мастерские. Буйные особо, и у них садики, где их держат в хорошую погоду почти целый день. Ему предложил
директор выбрать какое-нибудь ремесло. Он взял кузнечное.
Они
вышли в общую залу.
Директор поддерживал Палтусова под правое плечо, смеялся, мигал и заглядывал в лицо. Палтусов только качал головой.
Да еще у ней все нелады с немцем-директором, а контракт ему не
вышел, рабочие недовольны, были смуты, к весне, пожалуй, еще хуже будет.
Написав заглавие,
директор выпустил струю воздуха и в минуту написал четырнадцать строк. Хорошо
вышло, гладко… Он начал вообще о печати и, исписав пол-листа, заговорил о свободе печати… Он потребовал… Протесты, исторические данные, цитаты, изречения, упреки, насмешки так и посыпались из-под его острого пера.
Аристархов и Фанни Викторовна по интриге «левой руки»
директора «Зала общедоступных увеселений», так звали за кулисами дебелую певицу, имевшую сильное влияние на
директора, потеряли место, а газета, где работал Свирский, прекратила свое существование, впредь до возобновления, когда она
выйдет улучшенной и более соответствующей идее издателя, как сказано было в успокаивающем обобранных подписчиков объявлении.
Я не вытерпел, и хотя лекарь грозил мне опасностью, однако
вышел и говорил ему о бесчинствах Омнепотенского; но
директор всему сему весьма рассмеялся.
И
директор был не один, который смотрел на привезенного герцогом фаворитного артиста как на что-то полусмешное-полужалкое, из чего, может быть, где-то, пожалуй, и сделали бы что-нибудь ценное, но из чего здесь ничего
выйти не должно и не
выйдет.
Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда негодное оружие пьяному сброду, то поднимал образà, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на 136 подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то
высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г-жу Обер-Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт-директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтоб отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека, и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по-французски стихи о своем участии в этом деле, [Je suis né Tartare. Je voulus être Romain. Les Français m’appelèrent barbare. Les Russes — Georges Dandin.